– Гонконг, – решила я. – Он вне конкуренции.
Действительно, вы только задумайтесь об этом: в Австралии проживают 60 % самых опасных сухопутных или морских тварей, включая пауков, змей и утконосов, с другой стороны, Гонконг – шестизвездочный, высокотехнологичный, первый в мире метроплекс, битком набитый обувными магазинами и новыми возможностями. Мне нравилось, как город трогает меня, в буквальном смысле. В Гонконге самая большая в мире система уличных эскалаторов и движущихся тротуаров, что позволяет каждому заниматься своими делами с максимальной быстротой. Китайцы придают огромное значение эффективности, трудолюбию и накоплению богатства. В этом я разделяю их убеждения. Гонконг располагал всем, что мне требуется для работы. Вот только самой работы не было. И осознали мы это в полной мере, лишь пробыв в этом городе некоторое время.
Никто на меня не давил, никто не требовал, чтобы я сразу же устроилась на работу. Я предусмотрительно отложила кое-какие деньги как раз на такой черный день, да и доход Джонатана помогал нам удержаться на плаву, но мне неприятно было находиться там, где у меня не было причин быть. Цель для меня была не просто делом чести, она была источником самоуважения. С тех пор как мне исполнилось 15, я ни разу не проводила целый день, не работая. Всю свою сознательную жизнь я куда-то ходила и где-то трудилась. И вот теперь я впервые перебралась куда-то, чтобы не работать, и тротуары Гонконга уносили меня вперед, помогая двигаться в никуда с максимальной эффективностью.
В фильме Американский психопат2 есть сцена, в которой небольшая группа бизнесменов-руководителей сравнивает визитные карточки, оценивая друг друга по толщине бумаги и качеству печати, пока один из них не заставляет остальных замолчать, приглашая взглянуть на визитку Пола Аллена: это настоящий шедевр, с большим вкусом набранный на картоне желтоватого цвета шрифтом Copperplate Gothic. Отныне мне не было больше места среди счастливых коллег, занятых приятной корпоративной болтовней, как не было и визитки на тисненом картоне, которую можно было бы протянуть за ланчем. Если бы я предложила свою карточку, получатель обнаружил бы, что мой телефон отключен. Как оказалось, это я теперь лечу в шахту лифта. Когда я стояла в баре Kee Club с сотрудниками высшего звена, к числу которых я совсем недавно принадлежала, они не просто осуждали меня, нет, все было еще хуже, они смотрели сквозь меня, словно я стала прозрачной. В конце концов, я разговорилась с единственной женщиной среди присутствовавших: с управляющей баром по имени Стефани, и она представила меня своим чудесным подругам-эмигранткам, Пиппе и Майе. Вчетвером мы быстренько образовали компактное маленькое племя. Несмотря на то что происходили мы из совершенно разных слоев общества, у нас отлично получалось общаться и вести доверительный разговор: это была бесподобная смесь остроумия и сочувствия с сарказмом, причем ингредиенты подавались по мере необходимости.
Освоиться в Гонконге после Лондона оказалось несложно. Почти все говорили по-английски, и час чаепития считался священным. Красные телефонные будки и двухэтажные автобусы ничем не отличались от тех, что стояли на улицах Кенсингтона. Китайское искусство и архитектура незаметно вплетались в городской пейзаж, однако неприятно было слушать национальный гимн Китая перед вечерними новостями, которые транслировались по государственному телевидению на мандаринском диалекте3, а не на кантонском4, на котором говорят коренные жители Гонконга, и уж точно не на английском. Это была откровенная пропаганда китайского национализма, проводимая назначенным правительством Комитетом по содействию гражданскому воспитанию. На углу напротив магазина 7-Eleven в Коулуне раньше находился уличный книжный развал под названием Книжный магазин Вонг Фук Хина. Люди шутили, что если вам никак не удается найти то, что нужно, должно быть, вы находитесь в Книжном магазине Вонг Фук Хина. Я начинала ощущать это на космическом уровне: место Вонг Фук Хина, время Вонг Фук Хина. В Гонконге кипела бурная деятельность, но я мечтала о цели, в которую могла бы с наслаждением вцепиться.
Я настояла на том, чтобы оборудовать себе рабочее место в нашей квартире. Кем бы я была без своего офиса? Я не знала и не хотела этого знать. Еще до того, как я научилась водить машину, поняла, что именно работа определяет человека, именно она дает ему возможность обрести свое место в мире. Моя первая работа была типичной для американского подростка: сначала присмотр за детьми, потом – в фастфуде, где я переворачивала гамбургеры, доставка газет и обслуживание столиков. Тогда у меня не было выбора – трудиться или нет. Когда я училась в средней школе, я была несовершеннолетней, но эмансипированной: жила самостоятельно в двухэтажном доме в колониальном стиле в пригороде Детройта, давно принадлежавшем моей семье. Комната, до которой никому не было дела, служила естественным убежищем для всякого, кому надо было скрыться от родителей. Куча народу то приходила, то у уходила, однако у меня было собственное компактное племя – мой друг Аспен плюс еще несколько человек, на которых я могла положиться. Они помогали мне готовить, убирать, содержать в порядке большой двор и вышвыривать за дверь пьяниц, когда это было необходимо.
После целого дня учебы и полной смены на работе мы делали домашнее задание и усаживались на диван перед теликом, словно щенки в клетке. Оглядываясь назад, с точки зрения пресыщенного взрослого, я нахожу примечательным тот факт, что без всякого надзора со стороны взрослых нам удалось создать это ядро стабильности. Нам нужна была семья, поэтому мы создали ее сами и сделали ее функциональной. Каждый играл необходимую роль, и моя роль была Скалой. Я хотела быть похожей на Дастина Хоффмана в «Марафонце», уметь стоически противостоять боли и страху. «Я – скала!» – я повторяла эту мантру, когда была совсем измучена и с трудом доживала до закрытия кафе, где работала. «Я – скала. Я – скала!»
Благодаря одной из программ «перекрестного опыления» работы со школой мне удалось получить место в процветающем агентстве недвижимости. Моя начальница была потрясающим бухгалтером и суперкрутой мамой, чей сын играл в группе Romantics, детройтской группе новой волны5, которая попала в сотню лучших композиций по версии Billboard со своим хитом What I Like About You. Как и сама песня, мама одного из Romantics была безжалостно прямолинейной, все успевала и везде бывала. Она превосходно вписывалась в толпу поклонниц в кожаных юбках, когда музыканты выступали в центре Детройта, и иногда, когда я проявляла особое старание на работе, она брала меня с собой.
На дворе был 1983 год, переломный момент, когда электрические пишущие машинки все еще были стандарт-ным офисным оборудованием, но компьютерам вот-вот суждено было стать частью нашей жизни. Офис мамы музыканта из Romantics располагался на самом переднем крае всего этого, потому что зверюга со множеством щупалец – мультилистинг – оказалась такой естественной точкой проникновения к нам компьютеров. Недвижимость – элегантная бинарная бизнес-модель: вам нужен дом, у меня есть дом, вот и давайте делать бизнес. Риелторы стали идеальными ранними приверженцами культа компьютеров, высокомотивированным самостоятельным видом, людьми, которые каждое утро поднимаются с постели и уже готовы куда-то бежать. Работая в том офисе, я была захвачена их резонирующей энергией и многое узнала о бизнесе в сфере недвижимости.
Короче говоря, мы с той работой изменили друг друга. Разница между конторой по продаже недвижимости с пишущей машинкой и конторой по продаже недвижимости с компьютером – это разница между мной, когда я только начала там работать, и мной, когда я пошла в колледж. Когда мне исполнилось 18 и отец продал дом нашей семьи в Мичигане, мне хватило смекалки сделать первый шаг по лестнице владельцев недвижимости, я приобрела собственное жилье в Нью-Йорке и была полностью увлечена движением по этой лестнице. Это давало мне силы. Как любой ребенок из неблагополучной семьи, я жаждала стабильности, но, родившись под знаком Стрельца, я также желала пустить свою стрелу подальше и исследовать новые горизонты. Недвижимость, инвестирование в целом, если делать это правильно, – может стать восхитительным сочетанием того и другого.
В Гонконге из окон, размером от пола до потолка, рядом с моим до боли чистым письменным столом открывался панорамный вид на город. Я наблюдала, как в утренний час пик скапливается транспорт, и ждала какого-то знака; ноги подрагивали, готовые унести меня куда-то, пальцы постукивали, желая скорее начать ставить галочки в списке выполненных дел. Бумажная салфетка, электронная таблица, каменная табличка – если мне удается занести какое-то дело в список, я смогу его выполнить. Первые списки я затвердила в катехизисе: семь смертных грехов, четырнадцать стояний крестного пути, десять заповедей. Я рано на собственном опыте выучила, что список – лучший путь к ответственности. Позже, став протеже Джека Уэлча6 по обучению лидерству в General Electric, я познакомилась с его высокоуровневым брендом составления списков, как способа постановки целей и уточнения стратегии. Я помню, как изучала его почерк на бумаге, словно это Кумранские рукописи7.
Мой список (нет, Список с большой буквы!) был составлен в течение нескольких месяцев; я не просто нацарапала его, почесав макушку. Я действительно обдумала его, задавая себе трудные вопросы о намерениях и логистике. Я провела инвентаризацию своих внутренних и внешних активов. Легко определимые ресурсы включали мои сбережения, образование и давно не использовавшуюся лицензию специалиста в области эстетики. Более скользкие, скорее, даже эзотерические свойства включали в себя такие качества, как упорство, готовность учиться, интенсивная концентрация и терпение супруга, на равных взаимодействующего с партнером. Провести инвентаризацию такого рода было несложно: прояснить, чем я располагаю, подсчитать «синиц у себя в руке». Потом я начала соображать, что же мне нужно.
Когда стояла теплая погода, я гуляла и размышляла об этом. Когда дождь или уведомления о том, что на Гонконг надвигается тайфун, удерживали меня дома, я размышляла об этом на беговой дорожке. Думала, наблюдая, как Джонатан строит модель клипера на столешнице в кухне, вертя мачту между пальцев и тщательно подбирая детали. Я держала свои размышления при себе, пока не определилась с пятью конкретными пунктами, которым предстояло определить параметры моей новой цели. Я записала их, окончательно сформулировав и прояснив, на что потребовалось несколько порций текилы в Kee Club, и лишь после этого я почувствовала, что готова поделиться своим Списком с подругами.
– Во-первых, нужна цель, – заявила я. – Четко сформулированная конечная цель.
– Найди свою цель, дорогая, – Стефани подняла стопку. – Откопай ее.
– Во-вторых, успех должен поддаваться измерению количественно. Нужно нечто, что я смогу воплотить и сказать: «Да! Я сделала это. На все 100 %».
– Или, знаешь, на 92 %, – подсказала Пиппа. – За попытку тоже дают очки.
– Ровно 100 %. Не меньше, – огрызнулась я. – И к черту эту мерзость о том, что «мы все особенные».
Мы выпили за то, что мы все особенные.
– В-третьих: я хочу построить план на ближайшие 2–3 года. Хочу начать прямо сейчас. И сделать дело. Финансовый сектор вернется в прежнее русло к 2012 году. Я снова займусь своей карьерой и забуду о том, что было.
Слава Богу, что моя новая цель не имела никакого отношения к экономическим прогнозам, потому что я оказалась в корне не права.
– В-четвертых, – продолжила я, – дело должно быть сложным, даже дерзким.
– За дерзновение! – Майя налила еще по одной.
– В-пятых: последний пункт, но он тоже важен. Новое дело не должно иметь никакого отношения к финансовому сектору. Это очевидно. Никаких циклических ссылок.
– Дорогая, ты вдохновила меня своим списком, – призналась Пиппа. – Честное слово. Нам всем нужна великая цель, и чтобы она жгла нас изнури, как язва желудка.
– За жизнь со множеством целей! – Стефани снова наполнила стопки.
– Так к чему же все это сводится? – уточнила Майя. – Какой будет твоя новая цель?
– Я работаю над этим, – призналась я, – подумала, может, мне попробовать найти лекарство от малярии.
– Ох, – Майя отвела глаза. – Не то, чтобы я была пессимисткой…
– Это же прекрасно, Ви, – сказала Пиппа, – но серьезно, ты собираешься управиться за 2–3 года? Я бы предоставила это Фонду Гейтса. Почему бы тебе не придумать какой-нибудь лосьон или крем? У тебя это хорошо получается.
– В таких занятиях нет четко сформулированной конечной цели. Такой проект просто повисает в воздухе, словно запах дуриана. Хотя… Если задуматься обо всех этих антиоксидантах…
– Получи черный пояс, – посоветовала Майя. – Ты будешь потрясающе смотреться в белом кимоно для единоборств.
– А как же фактор дерзновенности?
– Хочешь ограбить банк?
– Говорю вам, это не должно иметь отношения к финансовому сектору.
– Поднимись на Эверест, – предложила Стефани.
По крайней мере, мне кажется, это была Стефани. Или Стефани сказала, что сама собирается забраться на Эверест? После третьей-четвертой порции текилы все как-то расплывается, но данное предложение ничуть не показалось мне нелепым. Я ведь по своей природе склонна забираться все выше. Я выбралась из-под руин полностью разрушенного семейного дома и создала свой собственный, идеальный и функциональный взгляд на ячейку общества, еще в 15 лет сформировав ее из друзей, состав которых постоянно менялся. Шаг за шагом я забиралась все выше, получая образование – диплом об окончании четырехгодичного колледжа, расположенного по соседству, а потом я преодолела множество всяческих препятствий на пути к получению диплома MBA, сначала отраслевого, в General Electric, а затем и после очного обучения в Школе бизнеса Леонарда Штерна при Нью-Йоркском университете. Я забиралась все выше по карьерной лестнице в бизнесе с рейтингом ААА, который кое-что да значил на Уолл-стрит в эпоху, печально известную жесткостью условий в деловом мире. И я уже побывала на горе Килиманджаро.
В тот раз моя экспедиция в 2005 году начиналась почти так же, как сейчас: сначала была гипербола. Я всегда придумывала самые невероятные планы на отпуск, тогда как остальные говорили о том, чтобы вернуться домой на семейное сборище в духе Нормана Роквелла8. Отличие Килиманджаро и Эвереста – и это одна из причин, почему мне так понравилась эта гора, – заключается в том, что восхождение на Килиманджаро можно проделать вместе с теми, кто совсем не обязательно будет закоренелым альпинистом. Гора Килиманджаро – спящий вулкан в Танзании, это главная вершина Африканского континента, ее высота достигает 5895 м. Восхождение – не прогулка по парку, но все же это приятное двухнедельное путешествие, которое можно проделать в обычных походных ботинках. На Килиманджаро поднимались и 6-летний мальчик из Америки, и 88-летний ортодонт-пенсионер, и сотни тысяч других людей. Я была в хорошей форме для банкира, но я вовсе не спортсменка по натуре или по воспитанию. Я отметила 40-летие всего за несколько месяцев до того, только что вступив в десятилетие мудрости и зрелости, тот средний период жизни женщины, когда она осознает, что главным авторитетом в мире для нее является она сама. Джонатана не заинтересовала эта грандиозная авантюра, поэтому я привлекла к ней одного из немногих людей, на которых всегда и во всем могу рассчитывать.
– Килиманджаро? – переспросил Аспен. – Черт возьми, да!
Вот именно поэтому номер Аспена я всегда заношу в меню быстрого набора, хотя иногда между моими звонками ему проходят годы. 9 декабря 2005 года мы вылетели из аэропорта Хитроу в Кению, переночевали в Найроби, а затем на местном самолете-тарахтелке отправились в Танзанию. Широкие и сухие холмистые луга простирались между деревнями и заснеженными горами на горизонте. В первый день мы 6 часов шли пешком по утоптанным тропам через густые леса и пышную растительность. Иногда на склоне холма попадались вырубленые ступени, укрепленные железнодорожными шпалами. Во второй день мы лезли вверх по валунам и каменистым тропинкам, усеянным кустарником и маленькими корявыми деревцами, они были покрыты мхом и напоминали мне дома с привидениями. На закате мы добрались до лагеря Шира на высоте 3749 м и вдалеке рассмотрели вершину, до которой было еще 4 дня ходу. Она выступала высоко в небе над облаками, словно остров в море. На третий день мы сменили шорты и футболки на свитера, толстовки и шерстяные шапочки с клапанами на ушах. Мы с трудом поднялись на острый гребень под названием Акулий зуб, и перевалили через него.
Все это время я была преисполнена энергии и бодрости, то и дело отбивалась от группы, чтобы взбежать трусцой на холм или свернуть в сторону, пофотографировать. Мерно и размеренно шагавшие проводники раздражали меня тем, что то и дело говорили мне: «Pole, pole», что на суахили означает «медленно, медленно».
– Я в порядке, – отвечала я им каждый раз. – Со мной все нормально!
– Pole, pole, мисс. Надо акклиматизироваться.
Аспен мудро последовал их совету, но я продолжала метаться туда-сюда, пока вдруг… Невозможно по-настоящему понять, что такое акклиматизация, пока не почувствуешь, как все тело превращается в мокрый цемент. Я вдруг поняла, что больше не могу бежать. Я едва поспевала за остальными и с трудом переводила дыхание. Нахальный проводник засмеялся и сказал: «Вот это, по-друга, и есть акклиматизация».
Люди говорят «разреженный воздух», но воздух на уровне моря точно такой же, как и на вершине Эвереста: 21 % кислорода, 78 % азота и целый набор прочих газов вроде аргона, углекислого газа и случайных молекул, заставляющих нас интересоваться: «А чем это тут пахнет?» А вот атмосферное давление с высотой меняется. Когда давление падает, молекулы кислорода отдаляются друг от друга. На уровне моря, в непосредственной близости от лица человека, всегда есть нужное количество молекул кислорода. Выше облаков их не так уж и много. Именно поэтому, если летящий самолет разгерметизируется, давление в нем падает, а системы жизнеобеспечения пассажиров выбрасывают для них кислородные маски. Потому же и альпинисты медленно движутся на высоте.
Мне еще многому предстояло научиться, но Килиманджаро помог мне впервые ощутить, что такое акклиматизация, так что, если уж на то пошло, я усвоила мантру «Поднимайся повыше, устраивайся на ночлег пониже». Два шага вперед, один назад. Вверх, к стене нависающих скал, и вниз, к лагерю на высоте 3962 м. Вверх до края кратера и вниз, к лагерю на отметке 4572 м. Идешь и понемногу уговариваешь организм вырабатывать побольше богатых кислородом красных кровяных телец.
Мы выступили в одиннадцать часов вечера и шли, то поднимаясь, то спускаясь бессчетное число раз, шагая под полной луной с густым облачным покровом внизу. Было холодно, и мы кутались в зимние одежды, ориентировались при свете фонарей-налобников, которые подсвечивали рельеф вокруг нас, придавая ему зловещий вид. Сначала мы добрались до точки Стелла-Пойнт, сделали там небольшой привал и через 45 минут добрались до пика Ухуру9, где впервые увидели ледники. Восходящее солнце озарило лысую вершину и скалистые пепельные ямы и осветило наши измученные, ликующие лица.
Не так давно я спросила у Аспена, что ему больше всего запомнилось на Килиманджаро.
– Помнится, ты жаловалась на то, что надо экономнее расходовать туалетную бумагу, у тебя она заканчивалась, и тебе пришлось одолжить рулон у меня, – ответил Аспен. – Во время последнего ночного восхождения я переволновался, когда у меня отключился подогрев одной перчатки, и я уж было решил, что отморожу руку. Всей группе пришлось сделать остановку, чтобы я сумел запихнуть в перчатку новую грелку. А еще я заработал солнечный ожог на лбу к тому времени, как мы, наконец, добрались до вершины. Меня предупреждали, что нельзя снимать шапку, а я ее снял. У меня потом два дня весь лоб был багровый. А еще от нас всех воняло потом и газами.
О, да. Никто не скажет вам, что газоиспускание – способ, которым организм сигнализирует об акклиматизации. Акклиматизируетесь вы, акклиматизируются все остальные. Восхождение на гору надо попробовать с тем, кого вы знаете очень хорошо, или же с тем, кого вы вообще не знаете, и дело тут в том, что тело выдает множество самых непредсказуемых реакций на большую высоту. Я тоже запомнила, как Аспен тащился рядом, пыхтя через обе ноздри: он не сдавался, несмотря на серию сильнейших кровотечений из носа. Понятно, что вывод можно сделать только один. Бери с собой побольше туалетной бумаги. Альпинисты называют ее «горной валютой».
Я благословляла и проклинала большую камеру, которая тяжело висела у меня на шее, колотя в грудину при каждом шаге. Я отщелкала сотни снимков, от которых буквально захватывает дух, но на спуске сняла всего несколько кадров. Пока я проводила исследования, готовясь к своему первому восхождению на Эверест, просмотрела сотни часов видео – люди поднимаются, добираются до вершины, ликуют, но мало кто снимает хоть что-то на спуске. Создается впечатление, будто люди идут вверх в течение нескольких дней или недель, а затем какой-то волшебный фуникулер благополучно доставляет их вниз. Правда в том, что, когда добираешься до вершины, там ты вдруг сталкиваешься с реальностью и сознаешь: вершина – не цель; это только половина пути к настоящей цели, а она заключается в том, чтобы вернуться домой живым. Вершина – лишь отметка на полпути.
Теперь вам предстоит включить обратную перемотку и заново проделать весь путь, снова сразиться с гравитацией, тяжело бьющей по коленным суставам, но ощущая при этом лишь малую долю адреналина, который гнал вас вверх. То же самое бывает и в бизнесе. Впечатляющий крах и разорение станут отличным фоном для потрясающей истории, если только они будут условиями не менее впечатляющего возвращения, однако мало написано о том, что доведется испытать и пережить тем, кто заново начинает движение к вершинам любой карьеры. Никто не говорит о том, что крушение карьеры сопоставимо с утратой семьи, с проигрышем мирового чемпионата, с потерей коробочки с ланчем, причем в одно и то же время. Никто не скажет, что вам ни за что не узнать, получится ли у вас когда-нибудь снова встать на ноги.
Тогда я еще не вполне осознавала все это, но тот первый год в Гонконге стал для меня спуском с пика карьеры, на который я забиралась в течение 20 лет. Поставленный мной срок в «ближайшие 2–3 года» был попросту смехотворен. Теперь я не могу себе представить, почему мне тогда казалось, что «нормальная жизнь» еще вернется, как не понимаю, почему мне вообще этого хотелось. Очевидно, я отказывалась принять реальность, принять тот факт, что жизнь, которую я выстроила для себя, жизнь, которой я так гордилась, которую я так любила, просто закончилась. Я никогда раньше не задумывалась о том, сколько горечи и боли приносит подобное осознание. В контексте альпинизма, спуск – время, когда случается больше всего смертей и, вероятно, резче всего меняется жизнь. Самые страшные страхи. Самое пугающее одиночество. Те самые моменты, когда ты вот-вот отправишься к Иисусу. Но ты не отпускаешь себя туда. Просто продолжаешь шагать и ставишь одну ногу перед другой.
Мы с Аспеном прошагали большую часть спуска с Килиманджаро, не разговаривая, сосредоточив свои мысли на дыхании и только что пережитом смирении перед горой.
– В основном, – говорит теперь Аспен, – я помню полную тишину и бесконечные виды. Камни звенели, когда мы шли по ним, словно бьющееся стекло.
На следующее утро после текилы с подружками я проснулась с легким похмельем еще до рассвета, и лежала, слушая, как Джонатан храпит, как морской лев. У британцев есть чудесный фразеологизм: «монетка упала». Так говорят о моменте, когда идея проскакивает к нам в голову, будто монетка падает в щель, и эта идея оказывается до того кстати, что приводит все в движение. В таксофоне устанавливается соединение. Плейер начинает проигрывать запись. В пинболе бешено рикошетит шарик. Вот и тут я вдруг совершенно ясно осознала свою новую цель. Подъем на Эверест соответствовал всем пунк-там моего Списка с большой буквы:
1. Четко сформулированная цель. (Восхождение на Эверест.)
2. Количественно измеряемый успех. (8 848 м для британки, 29 035 футов для американки.)
3. Срок от 2 до 3 лет. (Вполне выполнимо при наличии решимости и оптимизма.)
4. Дерзновенность/сложность (называй, как хочешь).
5. Никакого отношения к финансовому сектору. (Вуаля. Флаг поднят.)
Я знала, что некоторым это решение показалось бы случайным, но все это были не те люди, мнение которых имело значение для меня.
– Муженек, – заговорила я, – я собираюсь подняться на Эверест.
Джонатан сморгнул сон и поинтересовался: «И во что нам это обойдется?»