Однажды в платяном шкафу
Уорни нырнул в дальний угол комнаты, пригнувшись, чтобы не стукнуться о низкую балку, и тут же вернулся обратно с картой Индии в руках. Он положил обе карты – Зверландию и Индию – рядом.
– Давай объединим их в одну страну! Займись этим, пока я буду в Виньярде. И не забывай почаще писать мне о том, что происходит в нашем новом двукоролевстве.
Джек порылся в бумагах на столе и достал рисунок Короля Кролика в доспехах.
– Давай! Мы придумаем карты и…
– Назовем это место Самшит.
Джек тут же вскочил.
– Сделаем пароходы, поезда. Добавим рыцарей, типа сэра Конана Дойла, и говорящих животных, вроде бельчонока Тресси.
Воображение Джека рисовало картины, которые в одиночку воплотить было бы просто невозможно. Объединившись с братом, Джек открыл нечто совершенно новое, что в то же время никак не стесняло мир его собственных фантазий. Тем временем дождь на улице прекратился, и через окно, подсвечивая висящую в воздухе пыль, на чердак стали пробиваться лучи солнца.
Братья погрузились в создание нового королевства, и много часов спустя, ценой едва не пропущенного обеда, наконец закончили работу, которая не только объединила две страны, но и сблизила самих создателей.
* * *Неделю спустя ранним осенним днем солнечные лучи, острые, как воображаемый меч Короля Кролика, прорвавшись в спальню Джека, упали на паркет. Выйти на улицу Джек не мог. Как это часто бывало, с утра его тошнило и у него совершенно не было сил. Тяжесть в груди не давала ему дышать, а чудовищный кашель заставил родителей срочно вызвать в Литл Ли семейного доктора.
– У него слабая конституция, – гулким басом констатировал доктор, думая, что Джек его не слышит. Но это было не так. Джек всегда слышал, о чем говорят взрослые, даже когда те об этом и не подозревали. Сейчас над ним суетилась мать, и ему было запрещено вставать с кровати. Теперь у Джека было больше времени, чтобы читать книги, громоздившиеся на прикроватной тумбе. И в этом был единственный плюс постельного режима.
Когда мамины шаги стихли в коридоре, Джек снова плюхнулся на подушку и закрыл глаза, представив, что играет с Уорни, а не лежит в постели с кашлем.
Дом их семьи пронизывало несметное количество коридоров. Джек любил носиться по ним, из одной пустой комнаты в другую. Когда солнечные лучи пробивались через окна, дом чем-то неуловимо напоминал веселую лесную полянку. Джек знал, что волшебство можно найти абсолютно везде, надо только включить воображение. Вот тут, под дверью в столовой, вполне мог бы прошмыгнуть Кролик Питер. Если хорошенько присмотреться, на грядках в огороде наверняка можно заметить фермера МакГрегора, а под ветвями дуба, что растет у окна, – танцующих кельтских фей.
Из-за «слабой конституции» Джеку, в отличие от других мальчиков, разрешалось выходить на улицу очень редко. Что в принципе не так уж и плохо, учитывая, что дом был битком набит книгам. Их было так много, что, когда семья перебралась из старого дома в новый, построенный отцом, Джек поначалу никак не мог понять, откуда они постоянно берутся. Они словно бы появлялись из ниоткуда.
Болезнь могла надолго приковать Джека к кровати, но не могла помешать ему читать. Когда он потянулся за сказкой о бельчонке Тресси, дверь со скрипом отворилась, и в спальню вошла няня Лиззи. Из-под белой шапочки торчали темные кудри, выдававшие в ней горячую ирландскую кровь, а в голубых глаза поблескивали искорки. Она говорила с сильным белфастским акцентом.
– Джекси, – придвинув стул, она села рядом с кроватью, широко улыбнулась и поставила на столик чашку чая. – Я хочу побаловать тебя одной занятной историей.
Джек знал, что у Лиззи так начинаются все истории, и улыбнулся в ответ. Отложив книгу, он выпрямился и потянулся за чашкой.
– За западным морем есть невидимый параллельный мир, где один год равен семи нашим, где в Сиде живут феи, а люди поклоняются богине Дану.
Джек обрадовался, когда услышал начало знакомой сказки, и придвинулся ближе к няне, желая побольше разузнать о племени богини Дану и их приключениях.
– Это, – промурлыкала она, – история о короле Нуаду.
– Расскажи про то, как ему отрубили руку и…
Дверь в спальню внезапно распахнулась. На пороге возник Уорни, и комната сразу наполнилась чуть уловимым запахом суглинистой земли и атмосферой детского озорства.
Уорни, улыбаясь, поспешил к постели брата.
– Смотри, что я тебе принес!
В руке Уорни держал жестяную крышку от коробки из-под печенья. Он аккуратно положил ее Джеку на ладонь. Внутри был крошечный лес из веток и мха, – миниатюрный мир, такой же невероятно реальный, как и сотканные из воздуха миры, о которых рассказывала Лиззи. Джек зачарованно уставился на этот шедевр, и его охватило непонятное теплое чувство, которому он никак не мог подыскать название: томление, тяготение, тоска…
В руках у Джека был крошечный мир, который Уорни создал для него, а сердце переполняло это новое непонятное чувство, несмотря на то, что день отъезда брата стремительно приближался.
Последние часы и дни в Литл Ли братья провели за игрой в шахматы, шашки и Халму. Они читали книги и создавали свой новый мир Самшит.
Когда Уорни в конце концов отправился в школу-пансион – сначала в Англию на пароме, а потом в Виньярд на поезде, – Джек трепетно оберегал Самшит и крошечный лес, словно это могло ускорить возвращение брата.
* * *Одной холодной ноябрьской ночью – Уорни на тот момент уже проучился в Англии несколько недель – дом совершенно опустел. Мама пришла уложить Джека в постель, держа в руках «Сказку про бельчонка Тресси и его хвост». Джек хотел было возмутиться, что ему уже девять и он слишком взрослый для таких сказок, но это было бы неправдой. Он так любил эту книжку, что ради нее готов был поступиться гордостью.
Мама подсела к Джеку. За окном тихо падал снег, оседавший на перекладинах оконной рамы тонкими белыми полосками. Джек подумал, что Уорни в это время наверняка лежит в каком-нибудь ничем не примечательном общежитии в окружении храпящих мальчишек, и, может быть, даже мерзнет из-за нехватки теплых одеял. Но мягкий голос мамы тут же отвлек его и рассеял печальные мысли.
Джек почти видел, как под дверь проскользнул непоседа Тресси, убегавший от мистера Гука. Тресси и Чоппи попадали в переделки на протяжении всей истории, а один раз непоседа-бельчонок даже чуть не потерял хвост, дразня старого филина.
Джек поглубже зарылся в одеяла. Тут безопасно и тепло.
Дочитав сказку, мама поцеловала Джека и пожелала ему спокойной ночи. Она уже собиралась потушить свет, как вдруг заметила кипу бумаг и стала рассматривать их при свете лампы.
– Джекси, что это такое?
Он выпрямился в постели.
– Это я написал. Называется «Моя жизнь», – сказал он, просияв от гордости. – Все, кто живет в этом доме, есть в этой истории.
Мама наклонилась ближе к свету и стала листать страницы. Джек затаил дыхание: ему очень хотелось, чтобы ей понравилось. Спустя какое-то время она громко рассмеялась и зачитала вслух: – «Скверный характер, толстые губы, необъяснимая любовь к свитерам». Это так ты видишь своего отца? Не уверена, что ему захочется это читать.
– Но ведь это правда, – возмутился Джек.
– Как бы там ни было… – она прочла еще несколько страниц и взглянула на сына. – Ты перечислил всех наших домашних животных: мышь, канарейку Пита и даже терьера Тима! И всех замечательно описал, дорогой – мне очень понравилось! Знаешь, я ведь тоже когда-то писала.
– Ты? Писала?!
Поразительно. Для Джека мама всю жизнь была просто мамой.
– Да. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом. А сейчас пора спать. – Она собрала исписанные страницы. – Можно я возьму почитать?
– Да! Мам?
– Что?
– До приезда Уорни осталось всего четырнадцать дней, – сказал Джек и повернулся на бок.
Последнее, что он услышал, был мягкий щелчок закрывающейся двери.
Глава 5
Чернила – лучшее лекарство
Комната Джорджа, залитая вечерним светом, окрасилась в розоватые и маслянисто-желтые тона. Он сидел в постели неподвижно, с закрытыми глазами. Не издавал ни звука. Наверное, уснул. Я закончила с первой историей. Очень старалась рассказывать как можно интереснее, но, видимо, только навеяла скуку. Может быть, он просто хотел услышать какой-то однозначный ответ; наверное, надо было все-таки сочинить что-нибудь. Что есть такой особый чемодан со сказками. Вряд ли он когда-нибудь узнает правду. Я так торопилась, потому что боялась упустить что-нибудь из того, что рассказал мне мистер Льюис, что в итоге история получилась довольно скомканная.
Я взяла брата за руку.
– Джордж?
– Я тут. Слышал каждое слово.
От мысли, что ему приходится подавать знак, что он все еще здесь, со мной, к горлу подступил ком, а на глаза навернулись слезы, но я заставила себя их проглотить. Тут брат открыл глаза и печально улыбнулся.
– Что случилось, когда Уорни вернулся из школы? Он по-прежнему любил Самшит, или он повзрослел и больше не…?
– Ну что ты! Разве он мог разлюбить Самшит просто потому, что пошел в школу? Они же столько над ним трудились.
– Ну, в рассказе ты через этот момент перескочила.
– Я думала, ты уснул, глупенький.
– Ну да! Как можно уснуть на середине истории? Я был там… с ними. Это не сон, это что-то более яркое и…
– С ними?
– Да. Разве ты так не делаешь?
– Нет… вряд ли.
– Когда я читаю сказку или ты мне ее читаешь, то я всегда в нее погружаюсь.
– Правда?
– Так что произошло, когда Уорни вернулся домой?
– Ну, закрывай глаза и узнаешь, – засмеялась я и прикрыла его глаза своей рукой.
* * *Джордж откинулся на подушки и вновь оказался рядом с девятилетним Джеком, скучающим по брату, который вот-вот должен приехать на каникулы.
Джек сидел на чердаке, глядя на холмы, за которыми простиралась темно-синяя гладь Белфастского залива, а над ним нависали плоские низкие облака, застилавшие светлое небо.
По лесной просеке, скрытой за высокими деревьями, двигался черный экипаж: отец Джека, Альберт, поехал на причал встречать Уорни. Дома по комнатам и коридорам туда-сюда носились взрослые. На кухне хлопотала мама. Она готовила большой обед в честь возвращения Уорни. Няня Лиззи стелила свежую постель, встряхивая над кроватью большую, как корабельный парус, простыню. Энни выметала из коридора комки коричневой грязи, которые Джек на ботинках принес из сада в дом. Дедушка, живший в гордом одиночестве в верхней спальне, сидел в кресле в библиотеке и читал новости. Дедушка никуда не спешил. Как и подобает министрам, пусть даже отставным, он был воплощением спокойствия и неспешности.
Уорни ждали все, но особенно Джек. Пока брат был в Англии, Джек делал уроки: математику, которую ненавидел больше всего, литературу, которую просто обожал, латынь, греческий язык и историю. А в перерывах продолжал продумывать мир Самшита.
Застыв в ожидании, Джек стоял у чердачного окна и пристально вглядывался в даль залива. Наконец у входа в гавань показался долгожданный паром. На палубе низенького пузатого судна, медленно шедшего к пристани, суетилась толпа пассажиров. Где-то среди них был Уорни. И хотя с такого расстояния его было не разглядеть, как ни старайся, Джек, прыгая от радости, принялся размахивать руками, приветствуя прибытие брата.
Часом позже воссоединившиеся дети стояли на чердаке, в крохотной комнатке.
– Наконец-то ты приехал! – Джек не мог сдержать радость.
За время своего отсутствия Уорни явно подрос. Он еще не успел переодеться с дороги, на нем до сих пор была школьная форма, накрахмаленная, без единой складки.
– Как же я рад вернуться домой! – он сиял от счастья.
– Расскажи мне про все, – начал Джек. – Я хочу знать все.
– Наш директор… – Уорни заговорщически посмотрел на Джека. – Отец Кэпрон, но за глаза все зовут его Стариком. В общем, он читает наши письма перед отправкой, поэтому писать можно было далеко не обо всем. Но давай пока не будем про школу. Расскажи мне, что происходит в Самшите. Ты писал, что Короля Кролика похитили!
Уорни расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.
– Я спас его! – торжественно заявил Джек. – Я написал нам кучу историй: «Кольцо короля», «Мэнкс против Мэнкса», «Запертая дверь», «О расах, населяющих страну Мышляндию», «Освобождение Мерри».
– Здорово! Скорей бы все это прочитать.
– Я даже написал пьесу «Кольцо короля» про менестреля Иктуса-Оресса, сына покойного мясника. И вот еще. – Джек показал брату новые рисунки: мышей, расхаживающих в цилиндрах и со шпагами на поясе, и жаб в костюмах-тройках.
Уорни потянулся за стопкой рисунков и тетрадей, а Джек наблюдал за ним, подмечая изменения в поведении брата. Что-то поменялось в нем, совсем немного, – взгляд смягчился, когда разговор зашел о Самшите.
– Тебе не нравится в Виньярде? – предположил Джек, пытаясь угадать причину этой странной перемены, привнесшей в черты брата что-то новое, незнакомое.
Губы Уорни изогнулись в грустной улыбке.
– Мне нравится крикет и гулять я люблю, но…
– Мне бы там точно не понравилось. Ты же знаешь, я плохо играю в такие игры. Я слишком неуклюжий.
– Папа говорит, это все из-за того, что у нас в больших пальцах не хватает сустава, а не потому что мы неуклюжие, – сказал Уорни и взял в руки листок с изображением совы Паддифат.
– Зато какие замечательные истории ты сочиняешь! Мама бы сказала, что Бог дает каждому свой талант.
Джек опешил и уставился на брата, который слово в слово повторил то, что говорили родители. На один страшный миг ему показалось, что Виньярд и взрослая жизнь навсегда похитили у него брата.
Но Уорни тут же улыбнулся и присел на корточки.
– Чем же обернется для Поросят следующая битва?
Ответить Джек не успел, потому что Энни позвала всех за стол, и братья ушли обедать, оставив страну Поросят, Самшит и Паддифат дожидаться их возвращения.
* * *Я замолчала. Джордж приоткрыл один глаз, проверяя, собираюсь ли я читать дальше.
– Ну вот! Это все? Они больше ничего не рассказали? Они тебе еще что-нибудь говорили? Что вы делали потом? Что сказал профессор?
– Ну, во-первых, он не профессор, то есть не такой Профессор, как в книге. Мистер Льюис преподает английскую литературу и дает частные уроки, но звания профессора у него нет, поэтому я обращаюсь к нему просто «мистер Льюис». Правильней было бы назвать его учителем или преподавателем, но…
Измученный моими пресными комментариями, Джордж бросил на меня вопросительный взгляд, и я поспешила перейти к более интересным вещам.
– В общем, на этом они закончили. А потом Уорни выскочил из гостиной и куда-то убежал, но вскоре вернулся с горой старых рисунков. – Я наклонилась вперед. – Какие же это были прекрасные рисунки, Джордж! Там были и кролик на велосипеде, и жаба в костюме. Мистер Льюис нарисовал их, когда был совсем мальчиком. Лет ему тогда было не больше, чем тебе сейчас. Он хотел что-то создавать – так он сам выразился.
– Думаешь, так и зародилась Нарния? – тихо спросил Джордж, словно боясь узнать правду.
Я пожала плечами.
– Никто из них не может ответить на этот вопрос.
– А что насчет больших пальцев мистера Льюиса? Что, если бы они были самые обыкновенные?
Он замолчал: наверное, подумал о своем сердце, не таком, как у всех.
– Что, если бы у мистера Льюиса большие пальцы были идеальными?
– Не знаю, – ответила я Джорджу. – А что, если бы он был лучше сложен, был крепче и никогда бы не болел? Начал бы он тогда рисовать и сочинять истории, пока бродил по залитым солнцем коридорам и сидел в пыльной комнатке на чердаке, потому что на улицу ему было нельзя? Может, и не начал. Может, тогда он гулял бы с другими детьми, никогда бы не создал Зверландию, а потом и Самшит. Не уверена, что Нарния своим возникновением обязана именно негнущимся большим пальцам. Но вообще это мысль любопытная, и мистер Льюис тоже ей задавался.
– Тебе удалось прочитать что-нибудь о Самшите?
Я покачала головой.
– Мистер Льюис редко перечитывает свои произведения, но иногда все же просматривает старые тетради и рисунки, восхищается тем миром, который они вместе с братом создали в детстве. После смерти отца они с Уорни вернулись в Литл Ли и простились со всеми своими игрушками с чердака, закопав их в саду. Но часть рисунков все-таки оставили. Позднее, когда Джеку было уже двадцать восемь, он написал целую энциклопедию, чтобы рассказать все о Самшите.
Лицо Джорджа помрачнело.
– Больше они ничего не сказали? – спросил он, глядя в окно.
– Есть еще одна история, но ей займемся после обеда. Ты же помнишь, что меня поймали, как воришку, когда я пряталась на их территории? Удивительно, что они вообще чем-то со мной поделились. Но они ждут меня на чай в понедельник. Не забывай, братишка, – ответила я, взъерошив ему волосы, – у меня скоро экзамены. Я не могу целыми днями сидеть у мистера Льюиса. Мне нужно заниматься, а ему – читать лекции, давать уроки и проставлять отметки.
– Знаю, – сдался Джордж. – У вас там совсем другая жизнь, все время что-то происходит. Не то, что у нас дома. Но, может, начнешь ту вторую историю? Хотя бы совсем капельку?
Я поцеловала его в щеку.
– Тогда вот тебе то, что мистер Льюис сказал перед началом следующей истории: «А потом все изменилось».
– Вот это ход! Ну и как теперь я засну? Умеет мистер Льюис заинтриговать! – засмеялся Джордж.
Тут в комнату вошла мама с подносом, на котором стояли три чашки и чайник с узором из желтых цветочков. Ее каштановые волосы стали чуть длиннее, а прядка над ухом поседела. Мама еще совсем молода, ей всего сорок, у нее не должно быть седых волос. Заметив темные мешки у нее под глазами, я задумалась, когда она в последний раз по-настоящему высыпалась. Ее милая улыбка скрадывала всякую усталость, а мелодичный голос всегда поднимал всем настроение. Папа по-прежнему был от нее без ума. И я знала почему: она излучала такой свет, который был заметен каждому.
– Над чем смеетесь? – поинтересовалась мама, водрузив поднос на стол, уставленный пузырьками с лекарствами. На нем бы лежать учебникам и тетрадям… Увы, Джорджу выпала иная участь.
– Над мистером Льюисом. Как он ловко поймал Мэгс на крючок! На самом интересном остановился, а потом позвал на чай. Значит, скоро ко мне пожалуют новые истории.
Мама строго посмотрела на меня, словно предупреждая, что мне следует быть осторожней со всеми этими выдумками.
– Эти истории – чистая правда, – объяснила я, потянувшись за чашкой и вспомнив страшно крепкий чай, который пьют в Килнсе. – Я задала мистеру Льюису и его брату вопрос, который так волнует Джорджа. Он не ответил прямо, но поделился двумя историями из жизни и попросил передать их ему. Обещал в следующий раз поведать что-нибудь еще.
Мама покачала головой.
– Не растрачивайте попусту время бедного учителя. И свое тоже. Нарния – это всего лишь плод воображения, просто детская книжка. Красивая история, чтобы занять Джорджа. Нельзя же так докучать занятому человеку.
Джордж откинулся назад и провалился головой в подушки.
– Нет, мама. Это не так. Все не так просто.
– Что ж, мой дорогой мальчик, иногда простые ответы – самые правильные.
– Тут кроется нечто большее. Я уверен в этом, – решительно заявил Джордж и вдруг зашелся в приступе жуткого кашля. Мы с мамой принялись похлопывать его спине, пока кашель не стих. К той минуте, когда Джордж наконец глубоко выдохнул, кончики его пальцев уже приобрели синеватый оттенок, а губы словно исчезли с лица – настолько они обесцветились.
– Мэгс, – никак не унимался Джордж, – мистер Льюис не рассказывал, ему сложно было придумывать Самшит? И Нарнию? Ты… ты не заметила? Ему было столько же, сколько сейчас мне, когда он написал сказку про короля Кролика. Ему было столько же, когда он создал совершенно новый мир из кусочков нашего мира, и он тоже в это время болел!
– Он ничего про это не говорил, – я взглянула на маму, но она осматривала Джорджа в поисках признаков недомогания. – Он успел рассказать только о Самшите и доме, в котором они жили в Ирландии и который, судя по всему, был просто грандиозен. – Я замолчала и наклонилась чуть ближе к Джорджу. – Самшит не так широко известен, как Нарния, тут не поспоришь. Про него почти никто не знает. Но мистер Льюис сказал мне, что когда история наклевывается, то она как «лев, который пытается вырваться на свободу».
Джордж кивнул.
– Точно. Повсюду этот лев встречается.
– Вот что я могу тебе сказать наверняка: с самого начала мистер Льюис писал о вымышленных мирах. Возможно, все его королевства появились из одного и того же места, будь то Самшит, Зверландия или Нарния. Это мои догадки, но я помню, как он говорил о воображении вот что (тут я замолчала, пытаясь в точности вспомнить, что он сказал): «Когда сыт жизнью по горло, берись за перо: чернила, – лучшее лекарство от всех человеческих бед».
– Ого, – удивился Джордж. – Вот было бы здорово, если бы чернила спасли бы меня от моих бед, а?
Мама устало выдохнула.
– Не думаю, что он имел в виду именно это, сынок. Мне кажется…
– Мама, я знаю, что он имел в виду. Он говорил о душевных бедах, и он прав. – Джордж взглянул на меня. – Мэгс, когда ты поедешь в университет, можешь купить мне бумаги и цветных карандашей, как у Джека? И тетрадей? Если мистер Льюис писал в моем возрасте, значит, и у меня получится.
Он улыбнулся; я лишь молча кивнула, потому что за словами неминуемо последуют слезы, а уж они-то делу точно не помогут.
– У тебя есть еще что-то, Мэгс? Прежде чем мы приступим к следующей истории.
Я крепко задумалась, мысленно вернувшись в теплую гостиную Килнса к мистеру Льюису, который рассказывает мне о том, как из ничего можно придумать что-то. Я раскрыла тетрадь и прочитала свою заметку.
– Он сказал мне следующее: «Для меня разум – естественный орган истины; но воображение есть орган смысла».
Я посмотрела на Джорджа. Кажется, из уст мистера Льюиса это звучало гораздо лучше, но что есть, то есть. Вести записи во время рассказа он мне не разрешил. Сказал, что нужно просто слушать, ведь мы не на лекции в университете. Но я очень хорошо запомнила эту мысль, как будто где-то ее уже встречала: «Воображение есть орган смысла».
Джордж кивнул и с довольной улыбкой закрыл глаза, как будто я напомнила ему о чем-то, что он знал и без меня.
Я посмотрела на маму, и она кивком позвала меня на кухню.
Папы еще не было дома, хотя уже наступил вечер. Сейчас у него начиналось самое загруженное время: на Вустерском фарфоровом заводе только что закончилась вечерняя смена, и освободившиеся рабочие стекались на рынок, которым он заведует. Таков был их распорядок дня, жесткий и несгибаемый, как рельсы от моего дома до Оксфорда. Родители придерживались этого распорядка уже больше семнадцати лет, начиная со дня моего рождения.
В голове вертелись ужасные вопросы: что будут делать мама и папа, когда Джорджа не станет? Как изменится их жизнь, их быт? Когда мы дошли до кухни, безысходность стала настолько невыносимой, что у меня из груди невольно вырвался стон.
– Дорогая? – в замешательстве спросила мама. – Ты в порядке? – она поставила поднос с чаем на массивный дубовый стол. На плите в железной кастрюле что-то булькало – какой-то гуляш, баранина, судя по насыщенному аромату.
– Нет, я совсем не в порядке. Неужели единственное, чем я могу помочь брату, – это рассказывать ему истории? Должно же быть еще что-то. Что говорят врачи?
– То же, что и всегда, Мэгс. Мы больше ничего не можем сделать. Поездка в Лондон не принесла ничего нового, а обследования и анализы, как и сама дорога, только ухудшили его состояние. С этим трудно смириться. Но мы должны.
– Но ведь на дворе 1950 год. Наука далеко продвинулась, мам. Должен же быть какой-то выход.
– Хотелось бы мне знать какой. Раньше ему помогали антибиотики, а теперь…
В ее голосе слышалась накопившаяся за эти годы усталость. Она тяжким грузом легла на ее плечи и посеребрила волосы. Зачем я лишний раз причиняю ей боль?
Нас прервал шорох гравия под колесами, и мы обе выглянули в окно. Это был папа, на велосипеде. Взлохмаченные черные волосы, румяные от зимнего ветра щеки.
– Почему он не на машине? – спросила я.
– Боится, что она может понадобится, когда он на работе. – Ее голос стих, и подробности неотложных поездок в больницу так и остались невысказанными. – Ну-ка, теперь улыбнись и поприветствуй отца. И никаких больше историй про всякие шкафы и мифических существ. Обещаешь?
Я молча кивнула, но знала, что мне еще не раз придется поднять эту тему, потому что именно об этом Джордж жаждет говорить больше всего.
Глава 6
На развалинах замка
О болезни Джорджа мы знали с самого рождения. Мне было девять, и мама с папой уже давно хотели еще одного ребенка. Холодным ноябрьским днем 1943 года, когда Европа была охвачена войной и над Ватиканом разрывались бомбы, у мамы неожиданно отошли воды. Добираться до роддома времени не было, и ребенок появился на свет прямо в родительской спальне.