Книга Жизнь примечательных людей. Книга вторая - читать онлайн бесплатно, автор Вадим Нестеров. Cтраница 4
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Жизнь примечательных людей. Книга вторая
Жизнь примечательных людей. Книга вторая
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Жизнь примечательных людей. Книга вторая

Факт четвертый: Единственное государство на освобожденной территории, которое не покорилось Якуб беку – это Кульджинский (он же Таранчинский) султанат. Но исключительно потому, что незадолго до этого султанат покорился линейным батальонам генерала Герасима Колпаковского.

Россия, встревоженная успехами недавнего кокандского военачальника, решила создать в Илийской долине буферную территорию между Российской империей и государством Йеттишар. Территорию, правда, пообещали отдать обратно Китаю. Потом. Как-нибудь. Когда Китай вернет себе Синьцзян.

А пока всех больше заботил Йеттишар. Дело в том, что выскочка Якуб очень угадал с идеологией. Он строил не просто государство, а мусульманское государство – с доминированием ислама и господством шариата. Государство для всех мусульман. На фоне повсеместного и тотального подчинения мусульманских народов "неверными" это была мина, которая могла рвануть так, что мало не показалось бы ни русским в Средней Азии, ни англичанам в Афганистане и Индии. Именно поэтому "к королю" (англичане его по-другому не называли) постоянно ездили то английские, то русские посольства.

Одно из них возглавлял тогда капитан, а позже военный министр Российской империи Алексей Куропаткин, написавший о посещении Йеттишара книгу "Кашгария".

Факт пятый: Все закончилось так, как оно обычно случается с создателями империй. После смерти Якуб бека в 1877 году его наследники передрались между собой, Йетишар распался на три государства, которые, впрочем, просуществовали считанные месяцы.

Вернувшиеся в Синьцзян китайцы во главе с генералом Цзо Цзунтаном по прозвищу "Палач Цзо" методично зачистили свои "новые рубежи".

Глава 14. Стиляга высокого стиля


Смерть Василия Аксенова не была неожиданной – последние полтора года он находился между жизнью и смертью.

А все равно было ощущение того, что в мироздании внезапно появилась какая-то большая дыра, которую не вдруг залатаешь.

Слишком уж много значил Василий Павлович для нашей литературы: и не как писатель даже, хотя в таланте ему не откажут даже враги, – как живое олицетворение целого периода в истории нашей словесности. Он всегда был сверх меры «слишком» – слишком шестидесятником, слишком либералом, слишком западником и поэтому всегда оказывался впереди. А потому становился знаменем целой генерации отечественных литераторов.

Он появился в нашей литературе как-то сразу: первое же крупное произведение, напечатанная в «Юности», повесть «Коллеги» принесла не успех даже – культ.

Молодой врач становится одним из самых популярных авторов страны. И мало кто знал, кто он и откуда взялся, – обязательная биографическая справка была на редкость лаконичной. Меж тем в этом новом кумире молодежи Страны Советов, как в линзе, сфокусировались судьба «второго поколения советской интеллигенции».

Василий Аксенов родился 20 августа 1932 года в Казани, в семье партийных работников. Отец, Павел Васильевич Аксёнов, был председателем горсовета Казани и членом бюро Татарского обкома партии. Мама, Евгения Семёновна Гинзбург, была известным в республике журналистом, заведующей отделом культуры газеты «Красная Татария». Потом были арест родителей в 1937-м, детский дом для детей заключенных, из которого его, правда, довольно быстро забрал к себе дядя. Детство у родственников, юность в Магадане, куда его забрала освободившаяся мама, переезд в Питер, учеба в Ленинградском медицинском институте, увлечение модным тогда джазом, тусовки с тамошней «золотой молодежью», именуемой в печати «стилягами».

Окончание института, три года работы врачом на карантинной станции Ленинградского морского порта, в больнице Водздравотдела в поселке Вознесение на Онежском озере, в Московском областном туберкулезном диспансере.

На одной из тусовок Аксенов знакомится с писателем Владимиром Померанцевым, показывает ему свои рассказы, и тот, впечатлившись, относит их в «Юность» и показывает возглавлявшему журнал Валентину Катаеву. В итоге в 1958 году в «Юности» появились два рассказа Аксенова – «Факелы и дороги» и «Полторы врачебных единицы». А в 1960-м выходят «Коллеги», и начинается «аксеновский бум».

А еще через год выходит роман «Звездный билет», окончательно канонизировавший культ.

Практически сразу по роману снимается фильм «Мой младший брат», в котором дебютировала целая плеяда выдающихся советских киноактеров – Олег Даль, Олег Ефремов, Александр Збруев, Андрей Миронов и др.

Вскоре экранизировали и «Коллег» с не менее звездным составом – главные роли исполнили молодые Василий Ливанов, Василий Лановой и Олег Анофриев.

Аксенову начинают массово подражать, многие – успешно, и вскоре становится понятно: подобная проза – это не случайный выброс, это новое явление в нашей литературе, которое необходимо как-то формализовать. Критики обозвали ее «молодежной прозой», но куда более живучим оказалось определение, придуманное в статье о «Коллегах» критиком Станиславом Рассадиным, – шестидесятники.

Аксенов был не только зачинателем шестидесятничества, в нем действительно сконцентрировалось это явление – со всеми его достоинствами и недостатками. Шестидесятничество не отделимо от романтики, и, пожалуй, не было более романтичного автора, чем ранний Аксенов.

Его проза была квинтэссенцией «оттепели» – с ее надеждами, наивностью, романтикой, чистотой-очищением и убежденностью в скором и неминуемом всеобщем счастье.

Когда оттепель сменилась заморозками, изменилась и проза Аксенова. В 70-е на смену романтическим «Апельсинам из Марокко», «Пора, мой друг, пора», «Жаль, что вас не было с нами», «Затоваренной бочкотаре» пришла литературная поденщина. Киносценарии, детские повести-сказки (дилогия «Мой дедушка – памятник» и «Сундучок, в котором что-то стучит»), замаскированное под «советский шпионский роман» развлекалово с друзьями «Джин Грин неприкасаемый» – чистая халтура вроде написанной в серию «Пламенные революционеры» повести «Любовь к электричеству».

А для себя – для себя Аксенов писал "под эмиграцию", для публикации "там" антисоветские «Ожог» и «Остров Крым».

Потом была эмиграция, десять лет жизни в Штатах, куча романов, написанных там, перестройка, большой скандал в журнале «Крокодил», переезд во Францию…

Не удивительно, что именно на перестройку, когда «шестидесятничество» переживало ренессанс, пришелся второй пик славы Аксенова.

Опубликованный в той же «Юности» «Остров Крым» стал главным всесоюзным бестселлером года, а публикация трилогии «Московская сага» упрочила возвращение Аксенова.

Вот только настоящее возвращение – с середины девяностых Аксенов начал активно жить на два дома, в Москве и Биаррице, – совпало с очередным поворотом в судьбе и шестидесятников, и самого Аксенова. Почему-то вдруг все как-то оказались отдельно – власть от населения, интеллигенция от народа, писатели от читателей.

Аксенов по-прежнему много писал, имел своего читателя, получал всякие литературные награды – премию журнала «Октябрь» за роман «Москва-Ква-Ква», «Русский Букер» в 2004 году за книгу «Вольтерьянцы и вольтерьянки», но как-то все потише стало – ни прежних тиражей, ни прежней славы, ни прежнего ажиотажа.

Когда 15 января 2008 года у писателя случился инсульт за рулем автомашины и врачи полтора года боролись за его жизнь – многие ли обыватели в нашей суетной жизни заметили отсутствие Василия Аксенова?

Когда его сердце остановилось, кто-то вспомнил романтику 60-х «Звездного билета», кто-то – счастливое пионерское детство 70-х с Геной Стратофонтовым, кто-то – надежды перестройки с «Островом Крымом».

Платонов когда-то сказал: «Без меня народ не полон». Аксенову повезло больше – без него история страны не полна.

Глава 15. Группа "Ласковый май" как зеркало СССР


Группа «Ласковый май» оказалась зеркалом.

В ней, как в капле, отразился весь тогдашний мир, раскинувшийся, как знал каждый, на одной шестой земной суши.

Иногда мне хочется, чтобы об этом все-таки сделали фильм. Фильм о трагедии страны, увиденной через трагедию группы, ставшей последней любовью Советского Союза.

Запараллеленная символичность страны и группы иногда просто пугает.

Оренбургский интернат № 2, где началась эта история, как и поздний Советский Союз, сочетал, казалось бы, несочетаемое.

Заботу о людях и полное равнодушие к ним, физическую сытость и отчаянный духовный и эмоциональный голод, веру в светлое будущее и все более скотинящееся настоящее.

Будущий автор всех хитов группы Сергей Кузнецов честно признается, что он, зацикленный на музыке и попивающий дембель, устроился работать в детдом только потому, что руководство интерната недавно закупило музыкальной аппаратуры на 20 тысяч рублей. Это тогдашних советских рублей! Но зарплата у киномеханика и музыкального руководителя была 80 целковых.

Да, детдомовец Юра Шатунов целыми днями пропадал в прекрасно оборудованных секциях картинга и хоккея, а в постсоветских детских домах не факт, что кормили досыта. Но нравы в советском интернате были куда суровее современных. Достаточно сказать, что переведенная в интернат № 2 бывшая заведующая акбулакским интернатом Валентина Тазикенова взяла с собой несколько старшеклассников – ставить в Оренбурге на место тамошний зарывающийся молодняк. Понятно, какими методами.

Если бы не один из этих «преторианцев», кстати, никакого «Ласкового мая» не было бы.

Один из переведенных, Слава Пономарев, и рассказал за бутылкой Кузнецову, что в Акбулаке есть парнишка Юра с классным голосом. Маявшийся без солиста руководитель ансамбля добился перевода, и воспитанник Шатунов оказался в Оренбурге.

Я не буду подробно пересказывать всю историю группы – она довольна известна. Да, были первые выступления на оренбургских дискотеках, полукустарная запись альбома группы «Ласковый май», продажа его в привокзальный киоск за 30 рублей, разошедшиеся по всей области записи, случайно попавшие в руки Андрея Разина, администратора первой в Союзе хозрасчетной студии популярной музыки «Рекорд» под управлением Юрия Чернавского.

Была поездка Разина в Оренбург, заманчивое предложение о раскрутке, переезд в Москву Кузнецова, фактическое похищение Шатунова (фиктивный перевод в московскую школу-интернат № 24 ему оформили задним числом и не вполне законными методами).

Была запись альбома уже на профессиональной аппаратуре, перетягивание в Москву, по настоянию Кузнецова, других оренбургских пацанов из группы. И сразу – с корабля на бал, с поезда на сцену. Первое приглашение на гастроли пришло из Алма-Аты, и там 20 сентября 1988 года начался звездный путь «Ласкового мая».

Взлетели на Олимп тоже без помех – практически вертикально.

Казалось бы – вот она, вечная как мир история Золушки, есть ли что-нибудь оптимистичнее и радостнее? А я вспоминаю интервью выросших участников «Ласкового мая», данные в период забвения группы – они тогда много порассказали…

Я не буду повторять всю эту грязь, но поверьте – после прочтения не возникает вопросов, откуда взялись все эти многочисленные свары, бесконечные скандальные уходы, суды, предательства недавних друзей и тоскливая злоба бывших коллег. И это я еще не говорю о самых мерзких вещах, вроде педофилии, тем более что здесь все, как вы понимаете, большей частью на уровне слухов.

И никак не выскочит из головы грубоватая фраза – поманили красивой жизнью и поимели.

Это не про участников «Ласкового мая». Это про нас всех, живших в то время великих надежд и невиданных карьер, время видеосалонов, китайских пуховиков, кооперативов, «Ламбады», программы «Взгляд», рэкетиров, рассекреченных писателей в толстых журналах и растерянных милиционеров с пустой кобурой.

Чем мы, по большому счету, все – от академика до дворника – отличались тогда от этих наивных детдомовских пацанов? Нам тоже обрыдло жить в серой скучной сытости, мы тоже хотели чего-то яркого и светлого.

Мы все кричали «так жить нельзя», мы все были убеждены – будущее светло и прекрасно, стоит лишь отряхнуть прах с наших ног. Пусть сейчас плохо, пусть нет законов, и бесы пляшут уже не таясь – дальше обязательно все будет хорошо, надо лишь потерпеть. Это не «Ласковый май» пел, это время манило нас блестками курточки Юры Шатунова.

Время, время… И мы в этом времени – наивные и алчные, растерянные и безжалостные, сентиментальные и предельно прагматичные, верящие в себя и не верившие никому.

Осознание смысла поговорки «на чужом пиру похмелье» пришло позже.

Время горевших глаз закончилось, наступило время, когда глаза у людей были либо собачьи, просительные, либо рыбьи, безразличные.

Время «Ласкового мая» истекло.

Сергей Серков рассказывал: «После развала «Мая» меня накрыл жуткий депрессняк, как, собственно, и всех ребят. Мы с клавишником Сашкой Прико страшно бухали. Одно время подрабатывали в гостинице «Славянская» грузчиками. Потом я торговал часами. На выпивку хватало. Период запоя растянулся на шесть лет».

Разин и Кузнецов тогда привезли из Оренбурга шестерых пацанов: барабанщик Сергей Серков, клавишник Александр Прико, Игорь Игошин, Миша Сухомлинов, Юра Шатунов, Костя Пахомов.

Сергей Серков про себя рассказал выше. Саша Прико устроился в фирму по торговле недвижимостью, потом торговал в ларьке на ВДНХ, женился на бывшей фанатке группы, уехал на ее родину в Нижний Тагил. По словам Кузнецова, продолжает пить: «Честно говоря, мне его жалко. Я сам алкоголик. Я это полностью признаю. Но жить в постоянном запое три года – это уже слишком».

Басист Игорь Игошин ушел в армию, вернувшись, узнал, что девушка, обещавшая ждать, собралась замуж, на свадьбе подрался с друзьями жениха, вернулся домой и бросился с четвертого этажа. Тело обнаружили 29 февраля 1992 года на козырьке дома. Еще один «клавишник», Миша Сухомлинов, на клавишах играть так и не научился, но зато проявил недюжинный талант в бизнесе. Он, в отличие от других, очень удачно распорядился заработанными на концертах деньгами, преуспевал, в 18 лет купил «Кадиллак»…

Его застрелили 29 сентября 1993 года прямо у подъезда Шатунова на Кантемировской улице, похоронен на Домодедовском кладбище.

Про Юру Шатунова все известно, но даже он, неожиданно разоткровенничавшись, как-то признался: «Если все время ностальгировать, можно с ума сойти, я это понял по себе. Я вспоминаю то время редко и, честно говоря, с большой неохотой. Название «Ласковый май» несет в себе целый груз дерьма».

Пожалуй, разумнее всех поступил второй солист первого состава группы Костя Пахомов.

Он, в отличие от других, вырос не в интернате, а в благополучной семье и со школьных лет отличался разумностью и целеустремленностью. Похоже, едва ли не единственному, ему бешеный успех не «сорвал крышу». После ухода из группы Пахомов снялся в главной роли в фильме Виталия Макарова «Влюблённый манекен», в начале 1992 года записал свой второй альбом «Мне хочется надеяться». Понял, что на эстраде успех повторить не удастся, и в конце 1992 года ушел со сцены, перестал появляться на тусовках и давать интервью. Исчез. По слухам, ныне счастливо живет обычной жизнью, начисто вычеркнув «Ласковый май» из памяти и биографии. Найти его не удается ни поклонникам, ни журналистам.

Хотя все равно вспоминает, наверное. Как их забудешь, эти несколько ярких лет?

Мы, как выяснилось, не забыли тоже, хоть и больше четверти века прошло. Похмелье выветрилось, чувство гадливости поутихло, реакция отторжения прошла.

Мы вспомнили это время. Потому что, несмотря ни на что, эти несколько лет были очень яркими.

А это, как выяснилось, так редко бывает…

Шатунов опять собирает многотысячные залы, и все эти тысячи людей среднего возраста умиленно поют: «Белые розы, белые розы…».

Не песням умиляемся – прошлому своему. Которое лучше всего описывается в песне про другие белые цветы:

«Боже, какими мы были наивными, как же мы молоды были тогда…».

Глава 16. О крысах и тиграх или Обезумевшая школота


Есть одно известное высказывание Председателя Мао:

"Десять тысяч бешеных крыс хуже, чем один бешеный тигр".

Это было сказано о них.

О хунвейбинах.

Но этой фразой закончилась история хунвейбинов, а началась она с другой фразы, сказанной Великим Кормчим в 1966 году.

Это была фраза "Огонь по штабам!".

Формально Мао Цзедун говорил о том, что завоевания Революции оказались под угрозой из-за плохих чиновников, севших в удобные кресла и утопивших Свободу и Равенство в бюрократизме и коррупции.

По сути же это была обычная для любой революции внутрипартийная борьба – Мао необходимо было всячески усилить собственную группировку и ослабить (а лучше – уничтожить) все другие группировки, претендовавшие не власть.

Необычным было только одно – инструмент для уничтожения.

Враги должны были быть уничтожены руками молодежи. Если точнее – подростков, называвших себя "хунвейбины".

То есть – "красные охранники". Их поддерживали отряды молодых рабочих "цзаофаней", то есть – "бунтарей".

Первые хунвейбины появились в конце мая 1966 года. Это были двенадцати-тринадцатилетние ученики средних школ, носившие на рукавах хлопчатобумажные красные повязки с желтыми иероглифами «Хун Вей Бин».

Начался страшный "Праздник Непослушания". Объявленные "охранниками Революции" школьники и студенты получили право наводить революционный порядок любыми методами. Вы можете сами догадаться, как повела себя накрученная кукловодами "школота".

Начали они, как нетрудно догадаться, с собственных учителей и преподавателей, которым брили головы, надевали позорные колпаки, заливали чернилами "собачьи головы" и водили в таком виде связанными по городу, периодически жестоко избивая "контрреволюционные элементы".

Банды хунвейбинов и дзаофаней возникли во всех населенных пунктах и росли как на дрожжах – какой подросток откажется почувствовать себя всемогущим? Особенно мощный поток в банды пошел после 26 июля 1966 года, когда на шесть месяцев (а реально – на несколько лет) были закрыты все школы и университеты страны. Все равно ведь учиться было уже не у кого – уцелевшие учителя и доценты разбежались.

Очень быстро распоясавшаяся школота от избиений перешла к убийствам, а с "училок" переключилась на чиновников, в том числе самого высокого ранга.

И сделать с ними было ничего нельзя – в решении ЦК КПК от 1 августа 1966 года "о большой пролетарской культурной революции" прямым текстом было сказано: «Верьте массам, рассчитывайте на них и уважайте их инициативность…. Не бойтесь беспорядков… Пусть массы самоорганизовываются… Не принимайте никаких мер против университетских студентов, учеников средних и начальных школ…»

И при этом – ощущение полной безнаказанности, ведь индульгенция им выписана на самом высоком уровне. Министр общественной безопасности Се Фучжи так и сказал на выступлении перед руководством милиции: «Стоит ли арестовывать хунвейбинов за то, что они убивают? Я думаю так: убил так убил, не наше дело… Мне не нравится, когда люди убивают, но если народные массы так ненавидят кого-то, что их гнев нельзя сдержать, мы не будем им мешать… Народная милиция должна быть на стороне хунвейбинов, объединиться с ними, сочувствовать им, информировать их…».

Пользуясь полной вседозволенностью, "молодые бунтари" начали смещать руководство городов. Так в 1967 году в Шанхае цзаофани захватили и распустили горком, образовав так называемую "шанхайскую коммуну". И этот «передовой опыт» горячо приветствовал сам Мао Цзэдуном.

Страна медленно, но верно сваливалась в анархию, оказавшись во власти молодежных банд. Которые – и этого следовало ожидать – уже начали выяснять отношения между собой. Власти же или разбежались, или, напротив – "возглавили протест народных масс" и под шумок делили сферы влияния, натравливая одних молодых дураков на других.

Казалась, в стране уже началась "война всех против всех" и Китай в очередной раз свалится в многолетнюю анархию.

Но тут случился "Уханьский инцидент". В Ухане, еще одном крупном городе с многомиллионным населением, анархия дошла до предела и загнанные в угол обыватели начали вооружаться всем, чем можно, и создавать отряды самообороны. Не выдержав, начальник Уханьского военного округа Чэнь Цзайдао ввел в город подчиненные ему армейские соединения и жестко "зачистил" всех – и партийное руководство города, и хунвейбинов, и дзаофаней. На угрозы из Пекина не реагировал, самолет со срочно вылетевшим в Ухань главой Госсовета КНР Чжоу Эньлаем принимать отказался, угрожая задействовать танки. Сдался только после того, как на Ухань начали наступление несколько дивизий из соседних регионов. Впрочем, еще при жизни Мао был реабилитирован и введен в состав ЦК КПК.

После этого Мао понял, что с вышедшими из-под контроля хунвейбинами надо что-то решать. К тому же "мавр" уже сделал свое дело – политическое поле было не просто зачищено, а выжжено на пару метров в глубину. Хунвейбины были публично осуждены и объявлены «некомпетентными» и «политически незрелыми».

Многие сдались сами. Банды школоты, отказавшейся сдаваться, выбивали из городов части Народно-освободительной армии Китая, иногда – с применением артиллерии. К 1969 году хунвейбинов зачистили полностью. Главарей обычно расстреливали. На фото ниже – расстрел вожаков хунвэйбинских банд в одном из уездов Китая.

А рядовых "красных охранников" отправляли на перевоспитание в деревню. Осенью 1967 г. кидать навоз уехали порядка миллиона "красных стражей", в 1970 году в отдаленные районы Китая поднимать сельское хозяйство были сосланы уже 5,4 миллиона. Большинство вернулось только через десять лет.

Прошли годы. Уцелевшие хунвейбины выросли, состарились и ныне вспоминают свою буйную молодость так же, как всегда вспоминается любая молодость – с грустью и нежностью. Как, например, в серии картин о "валькириях Революции" художника Лю Вэньчана.

Глава 17. Как хоронили Вячеслава Тихонова


Работая корреспондентом, потом обозревателем, потом начальником отдела культуры "Газеты.ру" я проводил в последний путь немало актеров, но почему-то похороны Вячеслава Тихонова запомнил особенно четко.

Обычно пишут: «Москва прощается с…» Неправильно пишут. Тогда, в 2009 году, совершенно точно, с актером Вячеславом Тихоновым прощалась вся страна.

По дороге в Дом кино, где состоится панихида, останавливаюсь на «Белорусской» – купить цветы. Продавец-азербайджанец, протягивая розы, неожиданно говорит с сильным акцентом: «Земля ему пухом». На мой недоуменный взгляд поясняет: «Тихонову. Какой артист был, э-э-э!» Замолкает, машет рукой.

По Второй Брестской потоком идут люди с цветами. Движение перекрыто. Очередь на прощание поворачивает за угол на Васильевскую и теряется где-то вдали. В фойе – фотография Вячеслава Васильевича в обрамлении телеграмм с соболезнованиями. Медведев, Путин, Лукашенко, Тимошенко, Ющенко, их коллеги из Казахстана, Татарстана, главы творческих объединений, члены правительств.

Президенты, главы государств – а когда-то мальчишки и девчонки, бегавшие в кино на «ЧП», «Войну и мир», «Белого Бима», «Они сражались за Родину» и припадавшие к телевизорам, когда шли «Семнадцать мгновений весны» или «ТАСС уполномочен заявить».

Церемония прощания еще не началась, но у гроба на сцене в Большом зале Дома кино уже гора из цветов.

Проститься подходят режиссеры Николай Губенко, Сергей Соловьев, актриса Римма Маркова, телеведущий Владимир Молчанов… Вспоминаю, что именно его отец написал великолепную песню про журавля в «Доживем до понедельника». Господи, сколько же в моей жизни было Тихонова…

Началось прощание, люди идут бесконечной цепью – старики, мальчишки, мужчины, женщины в дорогих шубах и послуживших куртках на синтепоне. Кто-то несет охапку бордовых роз, кто-то – две белых гвоздички. Из колонок музыка Таривердиева – а что еще может звучать в этот день? «Я прошу, хоть ненадолго, грусть моя, ты покинь меня…» На большой фотографии – Вячеслав Васильевич во времена своего расцвета, где-то из конца семидесятых. Строгий костюм, едва угадывающая улыбка и глаза невозможной глубины. Наверное, никто в нашем кино не мог так смотреть.

Просто молчать и смотреть.

Просят всех рассаживаться, пора начинать панихиду. Большой зал Дома кино – битком, люди стоят в проходах. Первым говорит министр культуры Александр Авдеев – все правильно говорит, видно, что не по должности, а по душе. И про «выдающегося русского актера», и «олицетворение эпохи нашей жизни», « своим талантом задевавшего каждого из нас». «Это был светлый человек, и у нас он ассоциируется с лучшими качествами, которые свойственны национальному характеру, от нас ушел один из последних рыцарей советского кино. Подобных ему по мастерству, по душевной чистоте не будет».