Кофе со сливками

Посвящается Ал. Кр. и Ек. Як.,

незабываемым вдохновительницам.

«Они всего лишь флиртовали»,

– мнение журналисток о ком-то.

ПЕРВОЕ ИЮНЯ, 21:10

В июне началась страшная духота, и к вечеру легче не стало – жуткие удушливые сумерки наползли на город под ревущие клаксоны автомобилей, застрявших в пробках. В типовой застройке «человейников» было куда гаже – к духоте добавлялся ещё и смрад подъездов.

Почти во всех квартирах были распахнуты окна, из многих бубнили телевизоры или стоял галдёж. Кто-то курил, выглядывал прохожих внизу. Некоторые сушили одежду на балконе. Какая-то тётка зазывала своего сына-подростка домой, потерявшегося где-то в темнеющем дворе. Но тот никак не отзывался, и зов женщины с балкона становился всё выше – как бы её чадо куда не влипло. А то иной раз садятся в заниженные машины с тонированными окнами, и ищи их.

Брюзгин, несмотря на излишне избыточный вес и непереносимую духоту, пытался честно исполнить свой супружеский долг, но у него это не особо получалось – он пыхтел, правой рукой пытаясь стянуть с себя прилипшие трусы, а левой нервно поглаживая томную длинноволосую блондинку перед собой – Алина лежала на кровати, её лицо скрывал полумрак, и он не мог прочитать её эмоции. Он небезосновательно полагал, что она испытывала крайнее недовольство.

Левой рукой она прикасалась к своей хорошей, упругой груди, покуда спрятанной за тёмным бюстгальтером, и глубоко дышала – ждала, когда же её любимый овладеет ей… Однако в последнее время у него получалось всё хуже. Конечно, он никогда не слыл секс-гигантом, но в последнее время вовсе растерял свою жажду эротизма, ограничиваясь редкими попытками овладеть своей суженой.

Он сам тяжело дышал, но ему удалось раздеться до конца, обнажив сальные складки низа живота. Он мял мошонку своими сарделеподобными пальцами, но эрекция никак к нему не шла; напряжение росло вместе с температурой в комнате.

– Сейчас, милая, сейчас… – горячечно обещал он, но ничего дальше не происходило. Из приоткрытого рта у него повисла тонкая струйка слюны, а глаза почти затуманились. Вряд ли кто-то из его коллег по работе мог подумать, что он так выглядел… Когда он сидел на совещаниях, расстегнув верхнюю пуговицу на габаритной розовой рубахе. Вальяжно развалившись на стуле настолько, насколько это было возможно, и выслушивал про индексы Доу Джонсона. Но сейчас он так выглядел – несуразно, беззащитно. На его розоватой груди и претолстом животе росли редкие волосы, а на правой руке блестели дорогие часы, которые он почти никогда и не снимал.

Его вялый Брюзгин-младший упорно не хотел подниматься в этот раз… Разумеется, в очередной раз. Ему перевалило за тридцать пять лет, а выглядел он на все сорок с лишним – жировая прослойка, постоянный умственный и крайне напряжённый труд, множество крепких сигарет каждый день, вредная жирная пища – всё это ничуть не способствовало здоровью и молодости. И Брюзгин это знал, но ничего поделать с собой не мог. Такая уж была его доля – состоятельного господина, могущего позволить себе почти всё: и дорогой автомобиль, и ежедневные такси премиум-класса для своей жены, и просторную квартиру в хорошем доме… Он даже мог позволить себе переезд из этого региона – туда, где погодка за окном более щадящая, но что-то его всё время останавливало, почему-то он это постоянно откладывал.

Алина терпеливо ждала – знойная блондинка с хорошей фигурой: спасибо маме с папой за генетику. Но кожа у неё была совсем не загорелая, да и вообще, в одежде, днём, под взглядами голодных – во всех смыслах – студентов – она вовсе не напоминала собой мажорскую бабу – глупенькую, напыщенную. Вовсе нет… Алина имела отличное образование: закончила педагогический колледж, потом университет, а потом уже стала преподавать, причём, она стала делать это довольно хорошо. Нашла своё призвание…

Она смотрела на Брюзгина, упорно пытающегося поднять свой член, и невольно начала вспоминать время их знакомства. Она – практикантка, преподаёт экономику в элитном университете, он – отец одного из университетских мажориков, участник попечительского комитета. Вроде бы тогда он переживал бракоразводный процесс, сильнейший моральный кризис, да и вообще никак не мог справиться со своим разбалованным сыночком – впоследствии оставшимся со своей мамкой.

Она ему понравилась с порога – ещё бы не понравилась. Шикарнейшая блондинка в строгом чёрном костюмчике. Цветы, золотые кольца, абонементы в дорогой фитнес-зал. Первый секс. Ну, они же не студенты из восемьдесят девятого года, чтобы за ручку ходить несколько лет.

Нельзя сказать, что в тот раз всё прошло как по маслу. Очевидно, что ей не особо нравился секс с ним. Но это же не главное. Как говорила её сокурсница, если ты нашла такого мужика, что и обеспечить может, и по характеру – мягкий, как вата, держись за него обеими ногами и не выкорёживайся. Она и не думала: особо не противилась Брюзгину. Хоть иногда и чувствовала сладкое покалывание где-то внизу, когда смотрела на подкаченных парней из телевизора, раздающих интервью, но и не думала, чтобы найти себе кого-то на стороне. Никогда не позволяла себе думать о таком.

К ней пытались подбивать клинья. Однажды один парень – кудрявый, рослый, с какими-то золотисто-карими глазами – подъехал на своём серебристом кабриолете, блестящим так, как блестит царский пятак, прямо к крыльцу её университета. Наглый, самодовольный. Щетина едва пробивалась на его лице с острым подбородком…

«Малолетка», – твёрдо решила она тогда и хорошенько его унизила. И «папиной тачкой», и «молоком на губах», и тем, что «даже если он останется последним мужиком на планете, она вовсе не посмотрит в его сторону». В общем, парню тому сильно не повезло. Пробовал ли он ещё к кому-то нахраписто подваливать – этого она не знала.

Брюзгин до сих пор пытался реанимировать своего небольшого друга, страшно вспотев, и так сосредоточенно искривив лицо в этом трудном занятии, что Алина чуть не рассмеялась, но вовремя прикусила язык. Брюзгин хоть и занимал начальствующую должность, но по характеру был очень ранимым и закомплексованным человеком, мог уйти в депрессию из-за любой мелочи… Вернее, просто сильно расстраивался. Ведь депрессия – это диагноз.

У одной девочки в школе был такой диагноз – «хроническая депрессия». И выглядела та всё время паршиво. С чёрными кругами под глазами, совершенно мрачным, апатичным лицом. Когда кто-то её толкал в спину или говорил что-то колкое, та даже не оборачивалась.

А Брюзгин просто расстраивался. Во время своих «расстраиваний» он погружался в такое мерзкое и неприятное состояние… Ни с кем не разговаривал, пил дорогой коньяк и катался на автомобиле. Но потом он опять оживал и дарил ей цветы – большие, красивые букеты хризантем, роз и тех самых благородных цветов не для всех – пионов. И она его прощала… Хотя он был гораздо реже виноват в их ссорах, чем она его прощала. Но даже если он был прав, Брюзгин всегда брал ответственность на себя и извинялся. По любому поводу. И это Алину сильно забавляло.

Брюзгин достиг небольшого прогресса – его агрегат чуть увеличился в размерах, едва пронизанный нитками тёмных вен, но занимать боевую стойку вовсе не планировал в ближайшее время. Да, размерами он не мог похвастаться – скорее, наоборот… Но, как говорится, разве это главное?! Разве это имеет значение?!

– Подожди… Милый, – сказала Алина и села на кровати. Даже если какой-то жар она испытывала от его поцелуев и прикосновений в самом начале их сегодняшней вечерней игры, то это уже пошло на спад, а скоро и вовсе исчезнет.

– Я сейчас, – торопливо проговорил он, ускоряя движения рукой. – Дай мне минутку…

И в этот раз Алина рассмеялась – ничего не могла с собой поделать. Но рассмеялась она по-доброму, не злорадно захохотала… Но Брюзгину объяснять ничего уже не нужно было: его щёки вспыхнули так, что их кирпично-алый цвет был хорошо виден даже в этой потемневшей комнате.

– Давай, любимая, смейся надо мной! – горячо воскликнул он и соскочил с кровати. – Вот такой я у тебя лох-полуимпотент!

Он спешно принялся рыскать по полу в поисках домашней одежды – большой футболки и спортивных штанов.

– Тоша, успокойся, – взмолилась Алина. – Всё нормально, извини меня.

– Тебе не за что извиняться! Что ты… Это ты меня извини! Я же должен быть готов двадцать четыре часа в сутки. Словно я мойщик бассейнов или аниматор, да?!

Таких разговоров у них было много до этого, и ещё больше назревало, но так и не состоялось, но в этот душный июньский вечер их разговор действительно зашёл далеко, пойдя совсем не по привычному сценарию. Она видела, что он распалялся всё сильнее – её слова не только укололи его, он сам продолжал разгонять свои гневные мысли в голове, заводиться.

– Конечно, я же вон какой урод! Так нашла бы себе красавчика, дорогая!

– Это же не я тебе отказала, – попыталась она перевести всё в шутку. – Это ж твой… Дружок отказывается встать со стула в присутствии дамы.

– Да, дружок! «Дружок»! Именно «дружок!» – он психовал всё сильнее. Складывалось впечатление, что из его ушей повалит пар. – Маленький такой, невзрачный. Слабенький! Не друг, не дружище, не приятель, в конце концов!

– Да что с тобой такое? – изумилась она, поведя гладкими плечами.

– Да ничего, у меня обычно по понедельникам не стоит!

– Я не об этом…

– А я именно об этом!

Он натянул сначала штаны, а потом и футболку, напрочь забыв о трусах, отброшенных куда-то в пылу страсти.

– Меня всё устраивает… Я же никогда тебе никаких претензий не предъявляла, правильно? Так и нечего больше об этом говорить, – она высказывалась осторожно, будто ступала по минному полю.

– Да ничего тебя не устраивает! Ты думаешь, я слепой. Ты думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь в такие моменты?! Предложи ещё перевести меня через дорогу. Или стакан воды подай.

«Намекает на разницу в возрасте. Опять».

Если бы Алина была поспокойнее по характеру своему, то всё могло закончиться, так и не начавшись. Но то пресловутое сочетание холерика и сангвиника помешало этому. И она сама психанула.

– Ты же сам меня выбрал! Чего ты теперь жалуешься? И на что?

– Ты всё равно не поймёшь! – рявкнул он. – Коль рожа крива, то нечего на зеркало пенять… Вот и мне что-то говорить смысла не имеет. Дело во мне, во мне!

Он пошёл на кухню, шлёпая босыми ступнями сорок третьего размера. А потом раздались оглушительные глотки – он пил то ли воду, то ли оставшееся горючее, колыхавшееся на дне бутылки ещё с их прошлого неприятного разговора. Это дико раздражало Алину, она прикусила губу, чтобы не разораться – её вообще раздражали все звуки в последнее время, но вот эти глотки. Это вообще был кабздец.

Она тоже вскочила с кровати и принялась одеваться – в блузку и брюки, в которых и застала их похоть.

– Знаешь, я готова тебя принимать таким, какой ты есть, – процедила она сквозь зубы, злобно откинув волосы с лица, – но ты иногда становишься совершенно невыносимым. Ты не даёшь мне воздуха.

– Чего? – воскликнул он, звонко поставив кружку – или стакан – на стол. – Это я тебе воздуха не даю? Дорогая, я тебе сто раз предлагал уволиться, чтобы ты не заморачивалась насчёт пересдач прыщавых студентов, пускающих на тебя слюни. Ты отказалась. Я тебе купил три абонемента на полгода вперёд в разные фитнес-залы – ты передумала туда ходить. Я тебе ни слова не сказал. Я тебе сказал: я готов для тебя на многое.

– На многое – это не на всё! – крикнула она разъярённо, уже предчувствуя, что Тоша готовится ей поставить мат в этой партии.

– Конечно, не на всё! – заорал он в ответ. – Если ты захочешь меня отстрапонить, я откажусь!

– Не передёргивай!

– Да что-то сегодня не получается, неужели ты не рассмотрела, дорогая?!

– ДА Я НЕ ОБ ЭТОМ! – она яростно топнула ногой так, что соседи снизу могли недоумённо поднять взгляды. – Ты решил попрекать меня деньгами? Ты мне скажи прямо…

– Нет, – резко ответил он, на мгновение растерявшись.

– Я тебя, например, ни разу ничем не попрекала. Твоим внешним видом, хотя бы.

Она прикусила язык, но уже было поздно: роковая фраза сорвалась с её губ, почти как тот воробей из пословицы. Он замолчал – и это молчание прозвучало оглушительно.

– Ах, не мил я тебе, – горестно усмехнулся он. – «Не вдувабелен», вроде так сказали бы твои студентки, да?

– Прости, Тош, я…

– Нет, ты всё правильно же сказала, – усмехнулся он и опять вошёл в спальню. – Я – жирный урод. Со мной можно быть только за большие деньги.

Она снова разозлилась.

– Ты хочешь сказать, что я – проститутка? Что я с тобой только из-за денег?

Он многозначительно промолчал, быть может, в голове у себя задав вопрос «а разве нет?».

– Хорошо, – она энергично закивала головой и сорвала у себя с шеи золотую цепочку, больше похожую на нитку. Парочка колечек стукнулась об линолеум. – Мне не нужны твои деньги.

Она схватила сумочку – дорогую, кожаную, но отдавать её не спешила. Просто вытащила из неё пластиковую карточку и швырнула её в его сторону. Она брякнулась об пол аналогично.

Но он продолжал молчать, ходя желваками в душной темноте.

– Я, пожалуй, пойду. Чтобы тебя не объедать.

Алина решительно направилась к двери, ожидая, что он остановит её, что-то скажет, но Тоша Брюзгин решительно промолчал, почувствовав себя таким оскорблённым… Он даже не смотрел на неё, ненавидя себя и прокручивая в голове то, что она сказала.

«Я же тебя за внешность не поддеваю, жирный урод».

Да, она сказала не так, но имела же в виду именно это!

Алина на выходе немного запнулась, схватившись за ручку, но поворачивать её не спешила… Куда она пойдёт на ночь глядя?! К преподшам-коллегам из универа? Старые или просто предклимаксные женщины, отдававшие себя полностью науке – некоторые ещё кошкам и котам – не лучшая компания для этого вечера… Была, конечно, и другая – похожая на неё, но у той могла быть личная жизнь.

Может, хотя бы Катька свободная?

Катька была той ещё тусовщицей, умудряясь по будням работать в органах, а вот по пятницам… Клубы она обожала. Такая же эффектная блондинка, но ростом пониже, победрастее, погрудастее. Но характер у Катьки был куда мягче, чем у Алины. Да и мужики её, хоть и хорошо зарабатывали, но не выглядели, как Тоша.

– Забыла, в какую сторону ручка двери открывается? – спросил он ехидно.

– Нет, задумалась.

– И о чём же, моя светлоголовая?

– О том, как я могла вообще с тобой связаться, – выпалила она, но продолжила стоять.

– О, деньги умеют уговаривать. Небось, это единственная причина.

Она ничего не ответила, хрустнула ручкой, открыла дверь, и всё же оказалась в неплохом подъезде. Но резко остановилась – чуть не ушла без обуви. Пришлось возвращаться, чувствуя непонятное отвращение. Но не к Брюзгину. Мужик, как машина: нечего жаловаться, если сама выбирала. Она опять оказалась в прихожей, а Тоша стоял уже ближе – на стыке комнат.

– Как быстро ты уже нагулялась, – заметил он и усмехнулся, но в его усмешке сквозило заметное облегчение. Видимо, мысли его стали упорядочиваться.

Она раздражённо зыркнула на него и принялась натягиваться туфли с небольшим каблуком.

– И куда пойдёшь?

– Какая тебе разница?

– Просто думаю, мне тебя ждать или спать ложиться?

Он пытался говорить несерьёзно, но голос выдавал сильное беспокойство – и если бы она не была так раздосадована, если бы она отнеслась к разговору чуть спокойнее… Если бы зануда Евстигнеев сегодня не выбесил её в университете, если бы не стояла эта непроницаемая духота… Она бы отнеслась к этому разговору проще.

– Я же сказала: мне тут делать нечего. Пока ты мне не выставил счёт за проживание, мне лучше убраться отсюда…

Пока к Катьке – она это решила ещё до того, как вышла из подъезда. К престарелой матери, конечно, можно было поехать в другой конец города, но вряд ли бы это обрадовало ту.

Поэтому – Катька. Улыбчивая, раскованная. С игривым прищуром. Любившая выкладывать фотографии в синей форме. Проводившая по два часа в салонах красоты. А уж каждую пятницу у неё появлялись фотографии в блестящих платьях и чёрных колготках, какие она надевала в рейды по клубам.

Духота на улице ещё не спала, а машины продолжали сигналить, но в пробке они не стояли: Алина увидела, что из автомобилей мужичьё машет флагами какого-то футбольного клуба – местечкового, который принимал в гостях футбольный клуб из Нигерии. Судя по всему, местные одержали победу в товарищеском матче.

Смог, повисший над городом, пришедший сюда из близлежащих горящих дотла лесов, смешавшийся с выхлопами автомобильных труб, как-то уж чрезмерно загустел, хоть маску надевай.

Она вытащила из сумочки свой светлый «айфончик» и принялась вызванивать свою дорогую Катюху. Та взяла почти сразу – это являлось её отличительной чертой. Что-что, а уж дозвониться до Катюши можно было быстро. Обычно.

– Что случилась, дорогая? – спросила она в своей расслабленной манере. Одно время она часто повторяла фразу «меньше думай»… И это отлично характеризовало её. Ко многим вещам она была равнодушна, хладнокровна. И вообще не переживала ни по каким поводам. Если мужик задолбал, то чемодан-вокзал, если собеседник в социальной сети, то – чёрный список. Если начальник… Не, ну начальник – это другое.

– Я прогуливаюсь сейчас, – сказала неуверенно Алина, абсолютно не представляя, с чего бы начать разговор. – Ты не хочешь со мной пройтись?

– Конечно! – сказала та повеселевшим голосом. – Подъезжай в наш «барчик». Тут ребята смотрели футбол, ну и я с ними. Наши играли.

Футбол – самая последняя вещь, которая могла бы заинтересовать Алину. А сейчас ей вовсе было не до этого… Но в компании Катьке ей бы, несомненно, повеселело. А «наши ребята» – это всегда хорошо. Они же наши. Не чужие. Да и чем больше человек, тем веселее тусовка. Хотя один её одноклассник по имени Захар всегда повторял одну фразу «меньше народа – больше кислорода». Но она этого не разделяла – экстраверт, коммуникабельный, любительница шумных компаний. Ещё до встречи с Брюзгиным и с бывшим университетским мужиком, она любила проводить время за разными весёлыми встречами.

Поймав желтобрюхое такси, чья одна фара не работала, а задние двери прогрызла ржавчина, Алина забралась в салон – на заднее сиденье, как учила мама. В кабине пахло терпкой приправой, или чем-то таким, но водитель оказался очень милым и спокойным молодым человеком.

ПЕРВОЕ ИЮНЯ, 22:30

«Барчик», уютно расположившийся на улице Юлии Франц, галдел на все голоса: крики, визги, вувузелы. Всё это сливалось в единый громоздкий звук. Около входа в спорт-бар парочка подпитых фанатов пыталась выяснить отношения: один – чернокожий, рослый мужик в характерной зелёной футболке, а другой – в красной кепке и такой же футболке. Второй пытался толкнуть первого, а первый что-то невнятно говорил на английском языке. Другие же фанаты вывалились следом – несколько человек, вдрызг пьяные, скандирующие свои несвязные «кричалки». Один – низковатый, крайне бледный, с густой рыжей шевелюрой, одетый в жёлто-чёрную майку – пытался их разнять… Но те тянулись друг к другу неумолимо, в духе старых человеческих традиций – отступать было нельзя, если уж вышли поговорить. Ещё многие выходили следом, протискивались между друг другом и рамой входа. Нервные толчки руками, подавленные смешки, неразборчивая речь: всё сливалось в единый гомон. Кто-то был настроен крайне конфликтно, иные – напротив, дружелюбно. Все разгорячённые, возбуждённые. Что говорило лишь об одном – матч уже закончился, но выяснения, кто же всё-таки победил, продолжались. Так случалось во время нервных «качелей» или вообще ничьих, но Катя утверждала, что наши победили.

«Игра была хорошей», – подумалось Алине; она постояла, подождала, когда вся эта шумная компания прошла мимо.

Некоторые из них скользнули по Алине взглядами, но долго не пялились – у них назревало занятие поинтереснее: дружеский мордобой. Хотя его могло и не состояться: те, кто потрезвее, пытались конфликт сгладить.

Внутри стояла ещё более жуткая духота, чем на улице, но свободных мест почти не было: все столики были заняты, пестрили зелёными и красными футболками, разноцветными флагами. Звенели кружки с пивом. На широченной плазме, занимающей почти одну треть дальней стены, шёл повтор матча, уже к этому времени закончившемуся. Трибуны ревели, человечки в разноцветных футболках вальяжно передвигались по полю.

Алина на мгновение растерялась – на неё уставились десятки подпитых взглядов. Кто-то замолчал, кто-то загоготал. Но потом глаза её разглядели в толпе другую блондинку в синей блузке и тёмно-синей обтягивающей блузке. Она сидела около барной стойки, закинув одну ногу на другую, предоставив свои белые колени для любования всем желающим. Но на неё никто особо не пялился, кроме той четвёрки, кто стоял очень близко – один смуглый кудрявый брюнет в длинном сером худи, непривычно выделяющемся среди разноцветной толпы. Другой же – крепкий чернокожий мужик в ярко-зелёной футболке с отпечатанной белой цифрой на спине «69». Он не выглядел очень крупным, но плечи его немного бугрились, как и предплечья – добротная генетика, ничего не скажешь. Да, может быть, он и в спортзал время от времени захаживал.

Третий – тоже рослый мужик с широким прямоугольным лицом, забрызганным веснушками, чья красная футболка была ему не по размеру – больше, чем нужно. Хотя он и сам выглядел далеко не по-мальчишески: грудь колесом, спина – треугольником. Он обнимал за плечо «шестьдесят девятого» и пытался что-то ему объяснить, а тот лишь улыбался.

Четвёртый – земляк второго в похожей футболке, но с другим номером на спине, очень худой; что-то живо объясняющий ему на ухо. Тот, впрочем, особо не слушал.

Катька же уже намахивала рукой своей подружайке, подзывая её к этой весёлой компании, и «шестьдесят девятый» проследил взглядом за Катькой и улыбнулся Алине – обворожительной улыбкой. Блестящей.

Она плавно подошла к ним, стараясь ни в кого не врезаться из беснующихся вокруг фанатов, один из которых чуть не вылил на неё стакан с вискарём, икнул, извинился и поплёлся дальше, едва переставляя ноги.

– Приветик, Алинка! – громко сказала Катя, чтобы перекрыть гам. – Как ты? Что случилось?

– Да захотелось прогуляться просто, – ответила та, оглядывая мужиков, двое – улыбались, но веснушчатый выглядел весьма угрюмо. Худой же остался равнодушным, не особо удовлетворившись равнодушием земляка, и смотрел в стакан, предусмотрительно взятый со стойки.

– Это отлично! – сообщила Катька. – А то тухнешь всё со своим… Атлетом.

Алина даже не улыбнулась, отогнав мысли о своём избраннике. Сейчас ей хотелось расслабиться, выпить, а не обсуждать своего мужика.

– Может, ты нас представишь друг другу? – спросил кудрявый и тоже заулыбался.

– Да, – согласилась Катька. – Знакомьтесь, ребята, это – моя подруга. Лучшая. Мы друг без друга не можем, как пчела и мёд. Как… Как…

– Я – Фарух, – представился кудрявый и протянул руку.

– Скажи «я – тупой!», скажи «я – тупой!», – настаивал веснушчатый, дёргая «шестьдесят девятого» за плечо, но тот лишь дружелюбно улыбался и никак не реагировал на «добродушные» подколки нового знакомого.

– Очень приятно, – ответила Алина, но посмотрела на угрюмого. Тот вроде шутил, но лицо его не выражало особенной весёлости.

– Он учится на международном факультете, – пояснила Катька про Фаруха. – Отлично знает и английский язык, и вообще – славный парень. Будет на переговорах щеголять с иностранцами. Потом. А пока – дамский угодник, каких свет не видывал. Сейчас он за тобой поухаживает.

Алина вопросительно посмотрела на него, и он усмехнулся, проведя рукой по волосам.

– Папа – египтянин. Кем же ещё мне было быть? Люблю другие культуры. Других людей. Я вообще люблю весь этот мир. Эй, бармен… Эй, бармен! Сюда иди.

– …скажи «я – тупой!».

– Завёл свою шарманку, хиппи недоделанный, – махнула Катька, имея в виду, конечно, Фаруха, но косо глянула на угрюмого в очередной раз. Как бы намекая тому, чтобы тот успокоился, вёл себя прилично и вообще не позорил её.

– Я – Алина, – представилась блондинка и пожала протянутую руку. – Очень приятно.

– Ладно, – сказал угрюмый, наконец, оставив в покое иностранца, хлопнув его по плечу напоследок. – Я погнал. Завтра рано вставать. Сильно не зверствуй.

Он коротко кивнул Кате, Алине и просто пошёл на выход, топая кроссовками.

– Кто это?

– Ерёма. Брусникин. Мой хороший дружбан. Работает со мной. Неутомимый работник. Как это слово было? Ну, древнее такое… А, истовый! Всегда придёт в трудную минуту на помощь. Это вам на заметку… Всем.

– Ерёма и Алёнушка?

– Ну, типа… Но юмор у него очень фиговый. А я говорила ему триста раз, чтоб не шутил, если не умеет.