Убит хунхузом Тинфур-Ламаза. Вырезали семьи Бельды и Календзюги Тарабановы, семью Арсё тоже. Остался жив только он…
Арсё встретил Журавушку, сказал:
– Я поведу тебя в тайгу, чтобы передать тебе тайну предков. Человек и смерть всегда ходят рядом. Как только человек рождается, рядом с ним становится смерть, не отстает ни на шаг. Потом будет царство безмолвных душ, а со всем этим уходит и память. Ты будешь после моей смерти моей памятью.
3
Солнце выплыло из-за гор после крепкого сна – большое, румяное, косило глаза на заспанную землю, умытую росами, приостывшую за ночь. Окатило лучами тайгу, как ливнем, родило в росах радугу. Качнулись туманы, духмяный пар пахнул от земли, от листовой прели. На все голоса, еще дружнее, зацвенькали пичуги, славя день, солнце и жизнь. Запорхали бабочки. Гулко и ёмко хлюпала роса по листве, стекая с деревьев. Земля и солнце, солнце и земля! В дружбе, в доброте. И как не впасть в анимизм человеку и не обожествить всё это? Кто объяснит, кто ответит, отчего, из чего на земле столько оттенков и красок? Кто и как их родит?
Взять весну, она первая украшает землю цветами. Здесь и горицвет, и ветреница, и ландыш, что источает неповторимый аромат. Летом выбрасывает цветок пион, сколько в нем красок, сколько оттенков! Или шиповник, который впитал в себя все рассветы и закаты земные. Или эта легкая зоревость на цветах женьшеня, блёклая, скромная, но сколько силы в корнях! А ведь все растут рядом, берут соки, впитывают краски из одной земли. Или бабочка… Кто ей дал столько красок? Нет, всё это чуду подобно. Всё это не подвластно пониманию человеческому. А что ему подвластно? Вот Алексей Сонин, право же, начал загибать в сторону старик, кричал на совете:
– Человек – это тоже чудо земное! Это диво, кое не нашло своей стези! Не поняло, что оно есть и будет едино с землей, тайгой, зверем. Ежли оно и разделило себя, возвеличило себя, то только во вред себе. Не бог создал человеков, а человеки создали себя и бога. Все идет от земли, от природы. Несть ничего выше на свете, чем природа. Оглянитесь, что творит человек! Мы с вами пришли сюда, когда здесь шумела тайга, когда здесь рыкали звери за околицей, что же осталось сейчас? Мы уже зверя добываем за несколько верст от деревни, скоро будем ходить в глухомань. Ежли бы бог создал человека, то он бы должен дать ему и разум. Ан нет, созданный богом человек не носитель добра, а носитель зла. Всё рубит, всё губит. Дальше будет еще хуже.
– Тогда от чего же произошел человек?
– От чего-то неведомого, но только не от бога. Ежели бог создал человеков, то он при создании должен был отнять у них зло, войну, научить делать землю садом, а не разбитым ковчегом. Куды ни глянь, там и чинит зло человек. А уж стрелять в человеков – это не от бога, а от неразумности людской.
Кончился этот крик тем, что Сонина высекли, отлучили от братии, наложили жесткую епитимью с постом и поклонами, закрыли в бане для просветления ума. До чего договорился: отринул бога, а с богом выплеснул и человека.
Сонин сидел в бане и вспоминал великого деда Михайло Бережнова, который когда-то говорил:
– Все люди смертны, но бессмертен Творец. Смертен человек, но бессмертны его дела. Кто Творец всего сущего? Тому объяснения нет. Но только не бог, ибо бог, ежели бы он создал такое, то он мог бы легко создать землю обетованную, сделать людей добрее и чище. Но он и этого не может. Так как же он смог создать такое диво, как человек?! Тайна создания человеков и всего земного мне неведома, хоша я и прожил полтора века, прочел тыщи книг, познал тайну Вселенной и течение звезд. Но вы будьте везде подвижниками добра, а не зла. Забудьте о своих стязаниях, отдайтесь до конца людям; забудьте свои беды, живите бедами своего народа. Помните, что все рождены дыхом земли, должны и жить во имя земли. В лучине тепла немного, но и она может согреть руки. Один человек не сила, но и он может повести людей за добром. Нет и не может быть выше и чище человека, творящего добро. Бог забыл о добре, вы его должны воскресить, стать бессмертными. Аминь.
– Значит, ты, деда, отрекаешься от бога? Отрекаешься уже на смертном одре? – спросил его внук, Степан Бережнов – сверстник Алексея Сонина.
– Отрекаюсь и не боюсь суда божьего. Бога нет, но есть неведомый для меня Творец. Кто он? Это вам доведется познавать. Человек был зверем, но обрел каплю разума, стал человеком. Но тот разум пустил по худому руслу. Значит, он убьет себя и все живущее. Есть Творец, а мы все его подмастерья. Помогать надо Творцу. Аминь.
Вспомнил тот давний разговор Алексей Сонин, тяжко задумался: «Кто же я? Никто! Трусливый подмастерье, даже не бунтарь-одиночка, каким был Макар Булавин… Запутан мир человеков. Страшен мир человеков. Всякий норовит наступить на глотку другому. А зачем? Господи, как все сложно! Если бы знать правду о боге! Знать правду о Творце всего сущего! Пошел бы за ним без оглядки. Всё во тьме, всё в нетях[8]. Нет, всё это сказания. Тот бог, кто остается человеком, кто во имя народа отдает себя, свою душу, чувствует боль людскую, доброту свою сеет не жалеючи. Где же правда? Человек убивает человека. Человек ненавидит человека. Человек человеку – враг, а не друг. Сказал супротив – стал чужим. А рази у меня своего ума нет?! Рази я ослеп и перестал думать?! Ежли я говорю неправду, то докажи то словами, делом, а не силой. Просто будь человеком…»
Метался Сонин. Знал, что ему на этот раз простят, что пошел против своих, простят, потому что он человек с вывертом, с чудинкой, перешумит и успокоится, мол, это не Макар Булавин.
Человек – это диво. Но пока что это диво воевало, ругалось, дралось, и всяк защищал свою думку. Возможно, глупую, но свою.
…Черный Дьявол подошел к негаданной подруге. Наделю назад здесь прошел отряд хунхузов. Зазевался волк и был убит. Оставил волчицу одинокой. Теперь ей на помощь пришел Черный Дьявол. На то, что он черен, волчица не обратила внимания. Она лишь поняла, что он ей друг и помощник. Вышла на лужок, настороженно поблескивая глазами, потянулась к Дьяволу, прогибая спину.
Познакомились. Свои «люди». Затрусили в сторону логова.
Четыре волчонка настороженно встретили гостя. С рычаньем шмыгнули в нору. Дьявол втиснулся следом. Вытащил волчат из норы. Тут же начал расширять логово. Волчица лежала в стороне и спокойно посматривала на Дьявола.
Перед закатом повела Черного Дьявола на охоту, чтобы попутно рассказать, кто где живет, с кем дружить, на кого нападать. Повела его к границе тигровых владений. Она очень боялась тигрицы. Хотела увести выводок подальше от страшной соседки, но страшилась растерять волчат в дальнем переходе. Терпела и растила волчат. Учила их: «Вот здесь живет сохатый, злюка и забияка. Не трогали мы его, но он сам уже много раз нападал на волков, даже если мы его обходили. Пытался забить меня, заколоть рогами-сохой. За сопкой есть солонцы, туда во множестве приходят косули, изюбры – бери любого. В дубках живут кабаны, но лучше их не трогать: табун охраняет огромный секачи́на, чертом бросается в бой. Вон в тех пихтачах живут кабарожки, там их тьма-тьмущая. Можно брать на тропах. За той скалой, тем же распадком бродит бурый медведь, копает медвежьи корни, но не прочь прихватить и дичину. Дважды пытался наброситься на вас, едва отогнала черта косматого. Не живется зверине мирно.
Теперь нас двое, может быть, прогоним злодея, спустим ему штаны…»
Черный Дьявол потоптался на вершинке сопки, как будто раздумывал, куда повернуть. Взял влево, туда, где должен пастись злюка-сохатый. Если он раньше не убил волчицу, то может убить сегодня, завтра. Надо наказать врага.
Волчица беспокойно зарычала, она поняла намерения друга. Но Дьявол не послушал ее, пошел по следам сохатого. Чем меньше врагов, тем сон спокойнее. Черный Дьявол не любил, когда его тревожили по пустякам.
Сохатый вышел пастись в пойму реки Кривой. Он услышал скрадывающие шаги волков, вскинул рога, зло тряхнул бородой, пошел навстречу опасности. Набычился, ударил копытом о землю так, что она дрогнула, темной громадой ринулся на Дьявола. Сейчас перебьет страшными копытами хребтину, измочалит рогами. Потом долго будет яриться над телом врага, наслаждаться победой. Таких побед у сохатого было много, он еще в молодости убил первого волка, а потом, когда заматерел, то и вовсе перестал их бояться. Главное, не показывать спину врагу – и ты победишь.
Поодаль паслись косули. Эти давно живут под защитой сильного. Если что, сохатый прогонит врагов. Вскинули точеные головки, тревожно смотрели на волков и сохатого, готовые в любую минуту сорваться и ускакать в сопки.
Черный Дьявол шел на сохатого. Сблизились. Сохатый метнулся на Дьявола, выбросил вперед копыто, но пес-волк увернулся. Копыто вонзилось в березку и переломило ее, как хворостинку. Черный Дьявол с ходу цапнул за бок гиганта, из рваной раны хлынула кровь. Сбил спесь с противника. Сохатый круто развернулся, но чуть припоздал, Дьявол успел хватить зверя за другой бок. От боли и гнева лесной великан вздыбился, взревел трубно и тревожно. Косули бросились в сопку. Сохатый сделал гигантский прыжок, другой, легко оторвался от Черного Дьявола, ломая кусты и сухостоины, ринулся по пади. Волчица было бросилась преследовать сохатого, но Дьявол рыком остановил ее. Сам сильный, он уважал сильных. Для них хватит в тайге и слабаков. Вон лает гуран[9], по голосу слышно, что старик, ярится, чтобы кого-то напугать. Его и брать! А нет, то пугнуть вон тех изюбров: волчица погонит их, а Черный Дьявол забежит на скалу-отстой[10], там и вырвет желанную добычу. Сохатый же теперь навсегда уйдет из этой долины.
4
Арсё и Журавушка чуть свет ушли в тайгу. Куда и зачем? В тайге не принято спрашивать. Идут, значит, надо. До солнца перевалили десяток сопок, росистых, в осеннем разноцветье. Присели отдохнуть. Арсё выхватил из ножен большой острый нож, поднес его к губам побратима, приказал:
– Клянись своим богом, нашей дружбой, побратимством, что ты под ножом хунхуза не выдашь той тайны, которую я тебе открою! А если выдашь, если струсишь, то вот этим ножом я тебя и убью! Клянись!
– Ты сегодня какой-то не такой. Ну, обещал мне показать диво земное, так зачем же клятвы? – пожал узкими плечами Журавушка. – Внял, внял, клянусь всеми святыми, Христом богом, нашей дружбой, отцом и матерью, что не выдам тайны, которую ты мне откроешь. А ежли выдам, ежли струшу, то убей, – размашисто перекрестился на солнце, которое начало выползать из сопок.
– Верю. Пошли дальше. Идти нам далеко.
Арсё теперь жил в семье Журавлевых на правах члена семьи. Но как инородец жил не в доме, а в пристройке. Работал, как все; ходил на охоту с Журавушкой – всё в один котел. Арсё из того котла брал мало: ему бы купить дабы[11] на штаны, сатину на рубашку, а кожу сам мял, сам шил из нее обувь и дошки. Водились и деньги в кармане. Грех жаловаться на судьбу. Да и отец Журавушки, Мефодий Журавлёв, был с ним ласков, добр. Не обижал, во всём доверял Арсё. А лаской и доверием можно и черта сделать работником. Доброта так и вовсе без осечки срабатывала. Она во все времена для всякого сущего на земле была надобна, как хлеб насущный. Что говорить, даже зверь, и тот понимает доброту.
Например, в прошлом году Арсё и Журавушка принесли домой медвежонка, он был не больше овчинной рукавицы. Выкормили, выпестовали, он стал для них защитником и другом. Но тот медвежонок люто ненавидел соседей и ровесников Журавушки – Красильникова и Селедкина. Они однажды вместо меда подсунули ему горчицу. Зверь с тех пор, едва заслышав их шаги, бросался в бой. Пришлось ради этих двух перевёртышей посадить Бурку на цепь.
– Нет, его тоже люди. Нельзя ему сидеть на цепи. Он вольный, а цепь – уже неволя. Я всегда против, чтобы держать в неволе зверей. Отпускай, пусть идет с нами, пусть сам решит, какой дом ему ближе.
Августовская теплынь разлилась над тайгой. Появились на листве первые золотинки, как седина на висках. Арсё грустно заметил:
– Скоро уснет тайга.
– А весной оживет. Тайга не человек, она может уснуть, но она не умирает, – согласился Журавушка.
– Человек тоже не умирает. Умер один, на его место встал другой. Тайга вечна, но не вечно отдельное дерево. Так и люди.
– Ты стал как наш покойный дед Михайло рассуждать, – удивился Журавушка. – Он тоже говорил, что невечен человек, а человечество вечно. Но говорил и другое, что, чем образованнее будет человек, тем быстрее он себя загубит. Как это понимать?
– Алексей Сонин тоже хотел бы это понять, стараюсь это понять и я. Вы сюда принесли ружья. Хорошо. Мы жили со стрелами. Плохо. Ружья против зверей, ружья против людей. Далеко стреляет, сразу убивает. И хорошо, и плохо. Зверей стало меньше, людей стали убивать больше. Так можно убить и последнего.
А солнце чистое, небо высокое с родниковой прозрачностью, как глаза ребенка.
Следом за Арсё и Журавушкой шел Бурка, фыркал, пыхтел, обижался на людей, которые перестали его кормить, обращать на него внимание, а собирали сбитые ветром кедровые шишки, еще смолистые и не столь зрелые, но есть которые уже было можно. Пасся на грибах, всё больше и больше отставал от людей.
– Скоро загудит тайга от любовных песен, – кивнул Арсё на изюбра, который изваянием застыл на взлобке. – Не стреляй, когда наши идут на охоту за женьшенем, они никого не стреляют, даже ружей не берут.
– Почему ты взял?
– Спросил духа гор, он разрешил, – на полном серьезе ответил Арсё. – Когда приходит любовь, то не только звери, но и люди теряют головы. Устин один раз потерял, до сих пор еще не может найти. Я знаю, он жив. Но не знает, о чем писать Саломке, которую еще не успел полюбить. Почему ты не полюбишь? Я бы водился с твоим сыном, сделал бы из него охотника.
– Ты сам говорил, что нельзя поторопить время, как нельзя поторопить солнце. Так же нельзя торопить и любовь. А любить в такое время, когда умирают тысячи?
– Я тебе рассказывал про Хаули и Айжинь[12]. Он полюбил в не менее страшное время, ради любви пошел на предательство даже. А ты… Ты прав, в тебе еще не проснулась любовь. Август, почему бы в это время не реветь изюбрам? Но не ревут, потому что не проснулась любовь.
– Люди – не звери. Сейчас я, что бы ни случилось, один. Встал, отряхнулся и ушел в тайгу. А когда за спиной семья – того не сделаешь. И потом, кого я люблю, та меня никогда не полюбит. А кто меня любит, тех я не люблю.
– Ты, как брюхатая баба, – это хочу, это не хочу. Смешной. Но, может быть, ты и прав. Видел я вчера дурной сон: будто мы ушли в тайгу, ушли от людей и людского зла и живем одни, как живет сейчас один Черный Дьявол.
– Сон дурной, не выпала бы нам судьба Черного Дьявола! Солнце всходит и заходит в назначенный богом срок, оно всем нужно, а если нас не будет, то ничто не изменится на этой земле. Человек не может заказать себе судьбу. Одним она несет мед, другим горечь. Устинова любовь обернулась горечью.
– Мед приносят пчелы, они добры и щедры, а горечь приносят злые люди, как Степан Бережнов.
– Не понимаете вы Степана Алексеевича. Бережнов – добрый человек. Но он, как волк, всадил лапу в капкан и вырвать не может. Всё, что он делает, делает для процветания братии. Обрати на то внимание, Арсё: мирские, особенно беднота, Бережнова считают за родного отца-благодетеля. Два срока был волостным. Беднота отдала за него свои голоса, мирские его поддержали, а наши голосовали против. Почему? Потому что он готов голову на плаху положить за чистоту нашей братии. На третий срок прокатили всё ж. Мартюшев стал волостным. Нашим послабление, а мирские воем воют. Бережнов для себя ничего не взял, а Мартюшев рвет кусок хлеба изо рта. Бережнов разбил Устина и Груню во имя чистоты братии. Бережнов убил убийцу Тарабанова – во имя того же. Он делает всё, чтобы на братию нашу и тень не пала. Мартюшеву на то наплевать. Мартюшев против Бережнова – пичуга. Бережнов затаился, как тигр перед прыжком. Создал дружины, будто против хунхузов. Но зри дальше. Эти дружины созданы не столь против хунхузов, сколь для будущего. Война, цари ослабнут, народ подымет бунт. Начнется заваруха. Бережнов не будет стоять в стороне. Он пустит в бой свою дружину и попытается поставить здесь вторую Выговскую пустынь. Внял, кто и что Бережнов? Он даже разрешил читать мирские газеты и книжки, чтобы следить за делами расейскими! Бережнов хитрый, как волк.
– Может быть, и волк. Волков тоже люди оговаривают, но они, хочешь знать, добрее людей. Значит, мне надо разобраться в делах Бережнова, как и людям в делах волчьих. Я часто смотрел на работу пчел, как у них все к месту: куча пчел и одна матка…
– Но когда они без матки, то уже страшно: всё идет врасхрист. Пчелы живут по велению Бога, а люди по велению разума и сердца. Взять царя, кто он? Дед Михайло говорил, что это такой же смертный, у которого может болеть живот, голова, сердце. Он может ошибаться, грешить, просто быть недоумком. Но он царь. Все знают, что глуп, но никто не смеет того сказать. У каждого голова одна, потерять ее боятся. И выходит, что ни человек, то своя губерния. Царь затеял войну, а люд против нее. Но идет воевать, потому как царь приказал. Сколь долго будет слушать царя народ, то сказать трудно.
– Ты против войны, потому как там воюют твои побратимы? Да?
– Может быть, и так. Живи дома побратимы, то мог бы судить по-другому. Ведь человек дотоле может быть «за», пока его что-то больно не шабаркнуло[13].
– Почему Бережнов за войну?
– Я уже тебе сказал, что ждет, когда ослабнут цари, чтобы самому стать таежным царем. Глупо, но поди докажи то Бережнову. Считает себя правым.
– Бережнов говорит, что войны посылает ваш бог, – пытал Арсё.
– Когда это выгодно ему, то может и такое сказать. Но дед Михайло говорил другое, что, мол, войны – богопротивное дело. Люди начинают их, прячась за бога, как паук за божничку. Он еще говорил, что, мол, войны будут до тех пор, пока люди не заговорят на одном языке, пока будут разные веры, пока не порушатся границы. Он же говорил, что Россию будут воевать многие народы и государства, потому как кусок жирен и каждый бы хотел им поживиться. Но Россию никто не победит, потому как при беде дружнее нет народа.
– Но ты ж против войны, – поймал на слове Арсё.
– Против, потому как эта война противна народу, а кто почал ее первым, того не ведаю. Но война явно не к месту и не ко времени. Помнишь, капитан Арсеньев рассказывал о нашествии монголов на Русь и другие земли? После всего он говорил, что, мол, скоро, и очень скоро, может случиться такая же война с манзами[14]. Арсеньев – грамотей, не должен он ошибаться. И кто посчитает манз слабыми, тот и будет бит.
– Это я помню. Капитан не любит манз, гоняет, ругает, что рушат тайгу, зря губят зверя. Все они живут одним днем, потому что это чужая земля. Почему русские не прогнали до сих пор этих грабителей?
– Это надо спросить царя. А сейчас и вовсе стали наглыми. Чуть что, так жгут наши стога, угоняют скот. Если бы не дружина Бережнова, то и деревни бы сожгли.
Так шли, спорили, следом косолапил Бурка, но друзья понимали, что скоро он оставит их. Вышли в верховья речки Кривой. Здесь было тихо и мирно. Арсё и Журавушка поднялись на сопку и долго смотрели на догорающую оранжевую зарю. Что делается там, на западе? Живы ли побратимы?
5
А на западе горела земля. Земля, исхлестанная снарядами, иссеченная пулями, изрытая окопами. Раненая земля, страдающая земля. Здесь и солнце всегда тускло-красное от порохового дыма, гари и пыли. Обычное дело, война. Война – тоже работа, кровавая работа.
Устин Бережнов, как и все уссурийцы, влился в мощную Уссурийскую дивизию под командой генерала Хахангдокова. Устин стал кавалеристом, Пётр Лагутин и Федор Козин – артиллеристами при легких пушках. Батальоном командовал капитан Ширяев.
В ту же Уссурийскую дивизию, более того, в тот же взвод попал и Гаврил Шевченок. При встрече с Устином предупредил:
– Ты меня не знаешь, я тебя тоже. Ты не стрелял в казаков, я не был каторжником. Как я сюда попал? Раньше был знаком с прапорщиком Колмыковым, пришел добровольцем, взяли – и документов не спросили.
– Где Коваль и Шишканов, что с каторги бежали, они же без документов?
– Те определилась в пехоту. Прикинулись дурачками, мол, бродяги, не помнящие родства, желаем воевать за царя и отечество. Лучше воевать, чем заживо гнить на каторге, тут уж альбо грудь в крестах, альбо голова в кустах. Свобода, чего же еще желать!
Каввзвод Колмыкова состоял из необученных солдат-кавалеристов. За три недели чуть поднаторели рубить саблей, а стрелять все могли. Люди таёжные, без ружья и спать не ложились. Поручик Иван Шибалов, командир кавалерийской роты, приметил Устина Бережнова: тот и рубил неплохо, и стрелял на зависть всем, конь тоже у него сильный и послушный хозяину. После стрельбы подошел, хлопнул по плечу:
– Молодец! Таких не скоро убивают. Умение придет с боями.
Но все это было уже позади, кажется, давным-давно, потому что день на войне можно измерять годами.
Вот и в тот день, когда побратимы смотрели на закат, а здесь еще вовсю полыхало солнце, каврота Ивана Шибалова затаилась в ба́лке, чтобы в ночь проскочить линию фронта, ворваться в деревню, где, по данным разведки, находился штаб. Если захватить штаб не удастся, то хотя бы разгромить, забрать документы.
Рядом с Устином лежал Гаврил Шевченок, у которого, как и у Устина, на счету уже несколько боев, ворчал:
– Отчего у меня перед боем поджилки трясутся?
– Об этом же я хотел спросить тебя.
– Сравнил! Ты черт против меня. Тебя уже знают германцы и шарахаются, как от чумы. Ты и пуль не боишься. Заговорённый, что ли?
– Не боюсь, тоже мне сказанул, Гаврило. Боюсь, и еще как! Я в первых боях от каждой пролетевшей пули так втягивал в себя шею, что думал, она вместе с головой окажется в животе.
– Значит, и ты трусишь?
– Не трушу, а боюсь – разница есть. И кто тебе скажет, что он ничего не боится, не ходи с тем в разведку, первый побежит. Все боятся, но только ту боязнь глубоко в душе прячут.
О первых боях Устин позже скажет: «Первый бой, в который я шел, был похож на кошмарный сон, на небытие, с таким же кошмарным пробуждением. Я слышал только грохот боя, да и то будто издалека, я не видел друзей, не чувствовал своего тела. Мелькали лица, искаженные страхом. Ты за чертой жизни, за чертой человеческого понимания. Конечно, в своих не стрелял, своих не рубил, падала сабля на шишкатые шлемы. И вот бой закончился. Я был в липком поту, каждая жилочка дрожала. Начала проясняться голова, глаза начали видеть, из тьмы возвращался к свету. А кругом трупы, головы, как арбузы на бахчах. Увидел, что этот курнос, тот рыж, другой чёрен, третий светловолос, а в бою все они были на одно лицо. Потом еще был бой. Здесь я уже чуть стал видеть и слышать. Понял, что кому быть повешенным, тот не утонет. Поверил судьбе. А когда их прошло с десяток, то уже не рубаешь зазря, выбираешь, кого половчее ссадить с коня, в кого точнее пустить пулю, и люди уже стали не на одно лицо. Ты видишь бой, чувствуешь его, и уже не кто-то свыше руководит тобой, а руководит твой разум. Такого трудно убить. Ведь в первых боях чаще умирают трусы, есть с чего. И есть с чего быть трусом: первое, что тебя могут убить, второе, что ты кого-то убиваешь. Убивать ведь тоже страшно. И вот, кажется, ты поверил в фортуну, прошел липкий страх, но боязнь осталась навсегда. И останется навсегда…»
После первого боя поручик Шибалов подошел к Устину, который стоял над трупом немца, положил руку на плечо, тихо сказал:
– Ну вот и выжили. Не погиб в первом сабельном бою, во втором не погибнешь. Только шальная пуля может сковырнуть, но они не столь часты. Обойдут нас. Рубил ты чисто, стрелял метко.
– А вы разве видели бой? – удивился Устин.
– Видел. У меня уже есть привычка видеть бой. Мальчонкой безусым воевал в японскую. Служил в роте разведчиков. Думаю, что после этой стычки назначат нас в разведку. Отсеются слабые, останутся сильные.
Устина тошнило от запаха крови, вывороченных человеческих внутренностей. Поборов рвоту, не поднимая головы, он побрел с поля боя. Подойдя к своей роте, опустился на траву, его верный Коршун остановился рядом, начал теребить губами плечо, стянул картуз, явно заигрывал.
– Ладно, Коршун, дай душой отойти.
– Он тем и занят, чтобы душу твою на место поставить. Умнющий у тебя конь, Устин Бережнов, – проговорил сбоку боец их каввзвода Костя Туранов. – Ишь, хочет хозяина развеселить. Давай дружить, быть в боях вместе, Бережнов.
– Давай, – вяло ответил Бережнов.
Одну шинель бросили на потники, второй укрылись. Тут же уснули.
Солнце клонилось к западу. Скоро оно упадет в степь и уснет в душистых травах. Придет ночь, командир роты Шибалов подаст команду «На конь!», и все начнется заново: тот же грохот боя, выстрелы, стоны людей, предсмертное ржание коней. Рота проскочит фронт, оставляя позади своих товарищей, друзей. Их никто не подберет, им никто не поможет.