Сабинянские воины

– И что, – подхватил Тим, – если человек утратил смысл и захотел уехать, его вот так запросто и выпускают?

– Да ведь тогда и работников не останется! Все захотят уехать! – подхватил Ержи.

Си кивнул одному из своих товарищей, шагавших слева от нас, словно призывая помочь ему с ответом. Лишь после этого высокий (на фоне остальных) парень с двумя темными косами за спиной счел возможным вступить в беседу.

– Как же это возможно, чтобы все захотели уехать? – улыбнулся он. Он говорил по-английски немного медленнее других, дольше выбирая слова. – Посмотрите, как тут красиво, – он обвел подбородком окрестности. Действительно, пейзаж становился все чудеснее. Вокруг цвело все – травы и кусты, воздух благоухал ароматами, и отовсюду слышалось журчанье воды. – Наоборот, многие ваши хотят тут жить. Но наша страна не может всех впустить, потому что иначе ваши ворвутся и уничтожат всю эту красоту.

– Вот именно, именно! – воскликнула Мария. Они с Йоки незаметно оказались справа от нас. – Это же рай!

– Все верно, – не унимался Тим. – Однако если все же представить, что кто-то смертельно устал в этом раю, он сможет уехать? Его отпустят?

– Да, конечно, отпустят, – сказал Си. – Но обратно уже не впустят. Поэтому желающих мало.

– Но они все-таки есть? Кого-нибудь когда-нибудь выпускали? – не унимался Ержи.

Си с товарищами переглянулись.

– Да, бывало, – ответил он. – Некоторые уехали.

– И вы знаете что-нибудь об их судьбе? Вы с ними переписываетесь? – допытывался Тим.

– Я – нет, – сказал Си. – Но некоторые другие – да.

– И что же? Что они пишут? Как живут?

– Обыкновенно, – усмехнулся парень с косами. – Просто живут. Ничего особенного. Они получили то, что хотели.

– И вам никогда не хотелось последовать их примеру? – отчаялся Ержи. – Ведь у них вдоволь еды, и не приходится с утра до вечера работать….

Он осекся. Наверное, ему хотелось сказать по-другому, но получилось не самое завидное описание эмигрантской жизни. Парень с косами рассмеялся – мне показалось, с ноткой грусти.

– Мне – нет. Я им сочувствую, потому что они никогда не смогут вернуться. Но так как это невозможно, то не нужно об этом и говорить. Просто они сделали свой выбор. Это надо уважать.

Он говорил так, будто эти неизвестные эмигранты по собственной воле отправились в пожизненное тюремное заключение. Или, скорее, покончили с собой.

– Не верю, – шепнул мне в ухо Ержи. – Как хочешь, но я не верю в его искренность.

Тим нагнулся к нам.

– Но они тут все здорово натасканы отвечать так, как надо, – продолжал Ержи. – Ни за что их не расколоть. Идеологическая обработка – на высшем уровне.

– Боятся, что мы их сдадим? – предположил Тим. – Но с виду говорят правду.

– Нет-нет. Слишком мало эмоций. Чеканят, как солдаты. Читают заученный текст. – Ержи опасливо оглянулся по сторонам. – А настоящие солдаты за ними присматривают.

Я невольно тоже оглянулся. За исключением Треххвостого, по виду было сложно понять, кто из группы относится к солдатам, а кто – к «гражданским». Я предположил, что именно люди воинского звания должны бравировать босыми ногами, тренируясь терпеть боль от острых камней. Таких было человек шесть – четверо молодых и двое постарше, годами уже за тридцать. Однако же они не походили на тюремщиков, конвоирующих заключенных: напротив, им приходилось тяжелей, чем остальным. Помимо отсутствия сандалий, они были навьючены больше всех. Так что, если здесь и существует привилегированная каста, то эти ребята – явно не оттуда, заметил я. Тогда Тим предположил, что у солдат действует жесткая иерархия, и привилегиями пользуется только их начальство.

– Во всяком случае, они не показывают вида, что страдают, – сказал я.

Треххвостый за это время переместился ближе к нам. Он все время двигался вдоль группы, как ткацкий челнок, то забегая вперед, то отставая, и поминутно обмениваясь парой слов то с одним, то с другим. Девушка с его тележки уже слезла (вообще-то в том, чтобы трястись по камням, было мало приятного) и сейчас он вприпрыжку шагал рядом со своим, видимо, сослуживцем: тот тоже был бос, и его прическа состояла из нескольких косичек, собранных на затылке в узел. Мне показалось, что с другими солдатами Треххвостый был куда более строг, чем с «гражданскими». Когда он обращался к ним, улыбка сразу сходила с его лица, и он чуть заметно хмурился. Может, он над ними начальник? Что-то вроде взводного? – подумал я.

Тем временем экскурсанты немного освоились и уже вовсю вели беседы с нашими спутниками. Краем уха я слышал, как голос Йоки по-английски спрашивал одну из девушек, есть ли у нее жених. Та отвечала, что да, есть, но он сейчас далеко, на другом стойбище. Там выращивают пшеницу. Работы очень много, поэтому его вряд ли отпустят оттуда до жатвы. И у нее самой мало надежд в ближайшее время добраться до него: в этой части страны тоже не хватает рабочих рук. Она с нетерпением ждет осени – тогда они точно встретятся.

Ержи, услышав это, выразительно посмотрел на нас и еще раз прошептал «Не верю!». Я взялся было рассуждать о том, что-де невозможность сразу реализовать любовное желание только усиливает его, и, наоборот, что массовый безо всяких ограничений секс в нашем мире приводит к тому, что из него (и из секса, и из мира) уходит любовь, и что мы по этой причине не испытываем таких сильных чувств, как в полном запретов традиционном обществе, и т.д. и т.п.. Но мне и самому было как-то не по себе от услышанного. Разве не стал бы я протестовать, спрашивал я себя, если бы мои встречи с любимым человеком регламентировал кто-то другой? Даже если бы я на сто процентов знал, что этот регламент – правильный и разумный? Ведь любовь по определению не слушает разум и игнорирует правила. А если она его слушает, то это не любовь. Впрочем, я сам вряд ли мог быть экспертом в данном вопросе: увы, несмотря на мой уже не самый юный возраст, соответствующего опыта у меня почти не было. Вслух я сказал, что в традиционном обществе, которое здесь реконструировано, слово «любовь» может пониматься несколько иначе. Люди здесь балансируют на грани физического выживания, поэтому счастье понимается просто как сытая жизнь, здоровые дети и добрый заботливый супруг рядом. Идея бурных чувств, которые стали прямо-таки неестественным стандартом, возможна только в обществе избытка.

– Получается, что они воссоздали здоровое традиционное общество, но взамен отказались от любви? – усмехнулся Ержи.

Да, выходит, что так. Умом я понимал, что иначе быть не может, но сама формулировка звучала безрадостно.

– Э-э, надо сперва понять, есть ли на свете то, от чего, как вы говорите, они отказались, – нерешительно сказал я. – Так ли много в нашем обществе любви? Ну да, разговоров о ней много, мечтаний о ней – алчных, эгоистичных, гедонистичных – тоже полно. Но так ли много случаев этой самой большой любви? Именно любви, а не ее символов в виде пышных свадеб или демонстративного сексуального поведения. Сколько людей ее познали хотя бы на миг? Одна пара на сотню или одна на тысячу? Да – и мы будем считать статистику только взаимной любви, или «односторонние», безответные любови – тоже? Короче, когда вы восклицаете «как можно отказаться от любви ради разума», вы предполагаете, что у нас есть выбор – любовь или разум. Но ведь это блеф, нам нечего ставить. Любви у нас тоже нет. Любовь – удел избранных. Только они одни имеют право задавать этот вопрос и мучиться выбором. А мы с вами, скорее всего, ничем не отличаемся от этой гиперразумной сабинянки, которая лишь умеренно огорчена, что ее разлучили с женихом. Она, конечно, не испытывает к нему страстного чувства. Это просто спокойная привязанность. Но ведь и мы не можем похвастаться любовью. Просто в нашем обществе принято врать, будто у каждого из нас любовь есть. Ее просто позорно не иметь. А сабиняне – не врут…

Я перевел дух. Ержи с сочувственной усмешкой посмотрел на меня и хлопнул по плечу:

– Ладно, не огорчайся, тебе еще повезет!

Тим не стал язвить, а пожелал подискутировать по существу:

– Хорошо, хорошо. А если все-таки представить, что такая великая любовь здесь иногда случается – очевидно, статистика таковой везде примерно одинакова – то что делать влюбленным, если им запрещают видеться?

– Ну, трагедии Ромео и Джульеты ждать не приходится, – постарался я оправдаться шуткой. – Как мы знаем, в Сабинянии никто не препятствует парам составляться по любви. Ну, продлится разлука полгодика. За это время чувство распалится еще сильней. Ведь и в нашем мире юноши, например, уходят служить в армию, и девушки их ждут…

…– А есть у вас те, кто вообще не работает? – уловил я голос Марино, спрашивавший кого-то по-итальянски.

– Нет, таких нет. Все работают, – медленно, с ученической расстановкой отвечал ему немолодой голос.

Благодаря этому я все мог разобрать. Марино тоже старался спрашивать помедленнее.

– А жрецы?

– Они тоже много работают.

– Но ведь не в поле, не в огородах?

– Там тоже. Но кроме этого, у них много другой работы.

– А какой именно?

– Много.

Я повернулся к Марино и сделал ему знак прекратить. Он понял и кивнул.

– Потрясающе, – сказал Тим. – Каждый из них действительно знает немыслимое количество языков! Причем неплохо знает. Я слышал, как Марк спрашивал вон у тех девушек на иврите, где находятся их компьютеры. Они ему очень четко ответили!

– А что ответили? – спросил Ержи.

– Что это тайна, – усмехнулся Тим. – А впереди Ченг беседует с парнем-воином, кажется, по-венгерски. Или откуда он там – из Венгрии, из Румынии? Короче – как возможно выучить столько языков? Даже у нас мало кто на это способен, а ведь мы не вкалываем всю жизнь в поле!

– Наверное, это возможно, если все свободное время посвятить этой цели, – пробормотал я. – У нас в наших городах просто слишком много лишних задач, которые мы сами себе придумываем… Хотя, пожалуй, да – для этой задачи требуется много досуга. А как справляются жрецы, а вообще не понимаю –ведь помимо отправления культа, нужно постоянно заниматься с паствой изучением иностранных языков. И самим их знать! Впрочем…

Я задумался и, не заметив большого камня на тропе, сильно ударился об него ногой. Сморщившись, но стараясь не издать ни звука (ведь рядом шли герои вовсе без обуви), я немного приотстал, а затем осторожно похромал дальше, ожидая, когда боль утихнет.

– Не хотите ли проехаться? – услышал я рядом с собой по-польски.

Во всяком случае, так я разобрал. Подумав о Ержи, я повернул голову и с удивлением увидел… Треххвостого. Он снова широко улыбался, обнажая крупные, чуть желтоватые зубы; ему определенно некуда было девать силы. Он сказал еще что-то по-польски, показывая на свою тележку.

– Ох, спасибо… – простонал я на своем родном языке. – Все в порядке, я дойду сам…

Парень чуть приподнял брови, но быстро сообразил, что ошибся, и перешел на мой язык.

– А я было подумал, вы тоже из Польши, как и тот, – весело сказал он.

Я вмиг позабыл о боли.

– А вы знаете о Польше? – спросил я.

– О Польше? – он удивился. – Ну конечно же, знаю… То есть, возможно, я знаю не все, – поправился он. – Перечислить всех королей вряд ли смогу. С датами иностранных интервенций у меня тоже плохо.

Он шутил, а я остолбенел.

– Постойте, но… каким образом? И… вы знаете и о других странах?

Странно, вроде бы это не должно было меня удивлять. Я столько читал, писал и дискутировал о фантастической эрудиции сабинян. Но, встретившись с ней лицом к лицу, не смог поверить.

– Да, а что тут такого?

– А… э-э….

Я не знал, с чего начать. Хотелось спросить сразу все. Посмотрев вперед, я увидел, что мои товарищи приостановились и внимательно смотрят на нас, пытаясь хоть что-то понять. Но мой язык знают только в моей стране. И, как выясняется, в Сабинянии. Я сосредоточился, подбирая английские слова.

– Скажите…. Что вы в целом знаете о нашем мире? Ну, о том, что находится снаружи стены? – спросил я на языке мирового гегемона.

Ержи, Тим и остальные прислушались. Треххвостый озадаченно посмотрел на меня, как будто не понимая, чего именно от него требуется.

– Ну, знаете ли вы, чем отличается тамошняя жизнь от вашей? – попробовал я упростить задачу.

– А, это конечно. – Он умолк, выбирая формулировку. – Там плотно-плотно толпятся люди, у которых очень-очень много прав и свобод, но которые оказываются бессмысленны, потому что у них нет земли, воды и воздуха.

Тим и Ержи переглянулись.

– Они привыкли на все иметь право, потому-то они поглотили всю природу, которая у них была, – продолжал парень, громыхая своей тележкой. – И теперь они страдают от несоответствия: вроде как право иметь все на свете у них есть, но они ничего не имеют. Поэтому теперь они требуют впустить их к нам в Сабинянию, чтобы забрать себе нашу природу. Но так как их очень много, то, если они ворвутся, то просто растопчут и уничтожат все, что вы тут видите. – Он показал рукой на окрестности. – Или, может, те, кто посильней, захватят себе все, построят дворцы с заборами и охраной, а остальным – тем, кто с плакатами у стены – оставят один небольшой парк с платным входом. И те опять будут митинговать под окнами дворцов, требуя реализовать их права. Но тогда уж точно ничего не останется. Поэтому, как вы понимаете, нам нельзя их впускать…

– Скажите, это вам рассказали ваши руководители, или это ваши собственные мысли? – перебил Тим.

Треххвостый серьезно взглянул на него.

– Мысли ведь не могут возникнуть сами по себе, правильно? Конечно, кто-то мне должен был это сообщить. Или я должен был прочитать, или увидеть в интернете.

– Вы заходите в интернет? Читаете книги? Это все правда? – воскликнул Марино.

– Да.

– Насколько часто?

– Примерно через каждый месяц у нас бывает неделя учебы. Там и книги, и интернет, и занятия.

Вот оно! Значит, все правда. Свободная неделя после четырех недель труда! Это, конечно, тоже не ахти сколько, но уже многое объясняет. Мы обступили тележку со всех сторон, подпрыгивая на камнях с нею в такт.

– А кто с вами занимается? – спросил Марино.

– Те, кто знают вашу жизнь лучше других.

– И вы умеете переписываться в интернете? Знаете компьютерные программы? – послышался голос Йоки, которая тоже пристроилась к нашей группе.

– Ну, переустановить «Виндоус» смогу, – чуть смутился парень. – Но чего-то сложнее – это вряд ли. Есть другие, кто умеют… А переписываться – да, что тут сложного. Но в этих переписках много одинакового, поэтому быстро надоедает. Поначалу мне нравилось. Но я писал, например, в вашу «сабинянскую» группу. Под ником Лобито. Может, вы помните…

Все разом замолчали. Судя по изумленным лицам, Лобито вспомнил не только я. Ну надо же… Это просто невероятно!

– Чудеса… Я был уверен, что Лобито – это какой-нибудь университетский сноб, который закопался в умственных спекуляциях и сроду не держал в руках ничего тяжелее компьютерной мыши, – наконец, выдохнул Марк. – Но вы уверены, что это … что он… что это действительно вы?

Треххвостый засмеялся.

– Как мне вам это доказать? Ну, помните (ведь Марк Аврелий – это ваш ник, верно?), мы еще с вами как-то раз спорили о неграх и китайцах? Помните? Вы меня еще назвали расистом и пообещали никогда больше со мной не разговаривать…