Встречи – расставания

Пролог

Однажды все люди, рано или поздно такое происходит обязательно, оказываются в какой-то неординарной и сложной жизненной ситуации, про такое ещё говорят – попадают в историю, причём попадают по-разному, одни в неё, в историю то есть, входят и потом в ней остаются, кто надолго, а кто и навсегда, а другие, бывает так, влипают. Между тем и другим способом, по сути дела, не так уж и велика дистанция, и попадание туда либо сюда зависит по большей части как от нашей предрасположенности притягивать к себе дурные события, так и от умения их сторониться, а ещё, конечно же, от везения зависит.

Истории, в которых мы оказываемся по жизни, бывают разные: весёлые и грустные, радостные и печальные, счастливые и не очень… Но есть среди них особенные – сердечные, они связаны с чистым и светлым по своей природе влечением одной прекрасной половины человечества к другой, ещё более прекрасной, неукротимым влечением, порождённым чувством, которому в скудном человеческом языке нашлось скромное название, впрочем, едва ли вполне отражающее его суть. Такие истории тоже бывают как светлыми, так и печальными, ведь кому-то выпадает удача познать высокое человеческое некое нечто счастливым образом, получив в результате все земные радости и неземные блага, а кто-то во всё это опять же умудряется вляпаться, сделав в результате себя, а порой и не только себя, несчастным на всю жизнь. Всё равно эти истории – они особенные!

Заслуженно, нет ли постигает та либо иная участь жаждущих глубоких переживаний, вызываемых упомянутым высоким душевным проявлением, трудно сказать, но на этом поприще встречаются как счастливчики, познавшие блаженство, так и неудачники, его лишённые. За одних всегда возникает радостное ощущение, другие же вызывают жалость, ибо нет ничего печальнее истории разбитых сердец, бредущих по тропе разочарований.

Впрочем, наряду с этими двумя категориями искателей счастья, достойными уважительного и внимательного отношения к ним, существует ещё одна немалочисленная когорта жизненных персонажей, достойных не столько внимания, сколько сочувствия и сожаления. Речь идёт о людях, которым не довелось повстречаться с высокой и всепоглощающей сердечной страстью по причине либо каких-то не зависящих от них обстоятельств, либо произвольно её избегавших с дальновидным и малодушным желанием оберечься от ответственности и беспокойства, неизбежно ей сопутствующих. Их судьба не печальна, она никчемна.

Истории, связанные с любовью – такое название описанному выше явлению придумало человечество – как благоприобретённой, так и несчастной, зачастую хрупки и почти всегда связаны с возникающими вослед им сожалениями, горькими либо светлыми, скорыми либо запоздалыми. Счастливцы обречены на обретение таковых, неизбежно однажды утрачивая трепетное и балансирующее на тонкой грани своё не всегда достаточно бережно хранимое счастье, которое, как известно, не вечно – каждая встреча неизменно чревата расставанием, и с этим ничего не поделаешь. Неудачники же сожалеют всегда и обо всём, такова уж их участь.

Ни о чём не сожалеют никчемные и дальновидные, им просто не о чем сожалеть, у них всё в порядке… кроме самой жизни, пресной и едва полезной, точнее будет сказать – даже если и полезной, то невыносимо скучной. В том, что нашло своё изложение на последующих страницах, подобных персонажей нет, они не привлекли к себе внимание при написании историй, из которых состоит это повествование, другие же, добросовестные, при этом удачливые и не очень, искатели хрупкого душевного сокровища, заслужили того, чтобы быть здесь неоднократно упомянутыми.

А ещё надо сказать, что в этих историях речь пойдёт не только о любви, в них нашлось место также для нескольких слов о дружбе, явлении не менее сильном и направляющем, теперь, к сожалению, всё более редком, и достойном, безусловно, большего, чем несколько слов, обладающем при этом, как правило, иным, собственным жизненным вектором, что заводит персонажей повествования порой в очень непростые ситуации, обусловленные возникающими в связи с этим противоречиями. Но есть у дружбы и нечто схожее с любовью – друзей также рано или поздно ждёт расставание, и это по жизни неизбежно, как неизбежны порождаемые разлукой горечь и сожаления, соизмеримые с любовными терзаниями. Да, друзья тоже уходят: одни уходят в вечность, оставляя печаль в наших сердцах, другие просто уходят, и это печалит не меньше…

Так какого же слова будут удостоены по прочтении всего этого неравнодушные герои и героини, связанные между собой невидимыми нитями непредсказуемых жизненных хитросплетений, одаренные и одновременно обременённые этими связями – ласкового или не очень, одобрительного или сдержанного – трудно сказать, в этом вопросе каждый мог бы попробовать расставить всё по своим местам сам, для чего достаточно перевернуть начальную и приняться за последующие страницы этого небольшого и скромного, но, хочется надеяться, ненапрасного повествования.

Не удержался таки от строфы с ритмом, сама как-то вкралась… Да это и немудрено, ведь переживания, связанные с упомянутыми выше вечными темами… э-эх…

История первая – Яростный стройотряд

– По итогам работы за минувшую неделю почётного звания «Лучший подсобный рабочий» студенческого строительного отряда «Морфема» удостоен боец… Ниха-а-аев Алекса-а-андр!!! – громогласно провозгласил на утреннем построении, сияя улыбкой, командир отряда. – Давайте поприветствуем лучшего подсобника всех времён и народов! Ура-а-а-а! – радостно захлопал он в ладоши.

К Шурику, стоявшему среди трёх десятков таких же, как и он, невыспавшихся бойцов означенного студенческого формирования, подошёл отрядный комиссар, улыбавшийся не менее радостно, чем командир, пожал герою недели руку, отмеченную успевшими уже загрубеть мозолями, и вручил ему алого цвета вымпел, на котором что-то было написано большими золотистыми буквами.

– Так держать… – добродушно загомонили ребята, что находились в строю рядом с Шуриком, вертевшим полученный вымпел в руках, – орёл… маловато будет… наградить его золотой медалью… нет, золотой лопатой… тремя порциями компота… эй, поцелуйте его там кто-нибудь, ха-ха-ха… скорей заканчивай линейку, на работу охота…

После построения все, принявшие в нём участие, неспешно направились, перекидываясь шуточками, на объект к поджидавшим их там кучам песка, кирпича и керамзита, возвышавшимся рядом с огромной видавшей виды бетономешалкой и несколькими поднятыми чуть выше фундамента домиками, которые студенты из далёкого южного города строили для жителей маленького сибирского села, расположенного недалеко от Тюмени, километрах эдак в трёхстах – не более.

Александр ни тогда, ни потом не мог объяснить, зачем записался в стройотряд. Тяги к романтике в разрезе покорения неведомых просторов он не испытывал, песни наподобие «Рельсы упрямо режут тайгу…» душевного подъёма в нём давно уже не вызывали, в возможность достойного и нехлопотного заработка посредством производства строительных работ в тысячах километров от родного дома в незнакомой местности и непонятных условиях он не верил – вот и получается, что попал в дальнюю стройотрядовскую поездку просто так, за компанию с друзьями-студентами, и ещё потому, что в эту поездку позвал однокурсник Азим, дружба с которым к тому времени продолжалась уже несколько лет.

– Вот скажи мне, что ты будешь делать дома целое лето? – уговаривал его Азим. – Всё у тебя будет без изменений, и всё то же самое, что год или два назад – море, песок, тёплые напитки, растаявшее мороженое!.. Тьфу, какая банальность… Нет, давай в этот раз мы с тобой поедем, мы помчимся туда, где красоты невиданные и края диковинные! Только представь себе: Тюмень, сосны до неба, медведи, белки, лосось, дискотека под баян, не замороченные цивилизацией девушки, самогон из кедрового ореха… Чем не раздолье для жизни и функционирования таких орлов, как мы с тобой?

– Нет, Азик, девчонки, баян и лосось – это из другой оперы. И вообще в Тюмени нет лосося.

– Как нет?.. А чем же там, по-твоему, медведи питаются?

– Белками, наверное…

– Короче, ты едешь с нами или нет?

– Еду, – ответил Шурик.

Не Шурик, язык ответил, а вышло так, что Шурик. Вот таким образом получилось, что через несколько дней он оказался вдали от дома, уюта и тёплого моря в неведомой дали, в местности, которая называлась селом Тумановкой соответствующей области, около бетономешалки, цементного склада и груды кирпича.

В середине рабочего дня, протекавшего после утреннего награждения без каких-либо примечательных особенностей, упомянутая бетономешалка сломалась, что само по себе не было примечательной особенностью, поскольку ломалась она почти ежедневно. За ночь, правда, кто-то каждый раз успевал её починить, и утром она снова начинала вращаться, выдавая новые и новые порции цементной продукции. Подсобные рабочие после привычной уже поломки главного строительного агрегата замесили требуемое количество раствора вручную, особенно ловко это получалось у сегодняшнего лауреата и потенциального обладателя «золотой лопаты», который ворочал цементную смесь в огромном ржавом корыте и вспоминал, как совсем недавно защищал курсовую работу по теме «Тюркские заимствования в русском языке».

Потихоньку стал подходить к концу очередной рабочий день, дело склонялось уже к вечеру, когда из лагеря сообщили, что ужин готов, и, пока он не остыл, не мешало бы воздать ему должное, оценив по заслугам труд отрядных поваров.

– Стоп, машина! – дали сигнал подсобникам каменщики. Они доработали оставшийся с последнего замеса раствор, после чего всей гурьбой устало поплелись к общежитию, побросав лопаты наряду с другим инструментарием в кучу и отряхивая с себя песок и цементную пыль.

Солнце уже почти завалилось за верхушки сосен, которыми порос находившийся не очень далеко пригорок, солнечные лучи розовили редкие облака, прогуливавшиеся по прозрачному небу. На фоне яркого пятна закатного небосклона деревья, стоявшие на опушке начинавшейся ими бескрайней тайги, казались почти чёрными, тёмно-зелёными, если приглядеться. Шурику доводилось и раньше видеть лес, это было дома во время поездок с отцом в горы, но то был лес южный, состоявший по большей части из низкорослых деревьев лиственных пород и зарослей орешника, здесь же, в середине сибирских просторов, невольно ощущались масса и громада могучей бескрайней тайги, опушка которой выглядела величественно и впечатляюще.

Вскоре небесное светило погрузилось полностью в таёжное море, красивые яркие облака побледнели и стали меньше заметны на фоне темнеющего неба. Наступал вечер – пора отдыха и личного времени бойцов студенческого отряда.

Ужин, как всегда, был хорош, добавки хватило всем желающим, поваров хвалили в голос. После сытной трапезы студенты разбрелись кто куда: кто перекуривал во дворе, кто висел на турнике, сооружённом тут же рядом с курилкой, кто просто смотрел на закат, а кто занимался сборами к походу в сельский клуб на танцы.

Александр вошёл в просторное спальное помещение и устало привалился на свою заправленную с утра койку, размышляя о всяческих жизненных превратностях. Тут же рядом через пару коек сидел Азим, примостившийся у тумбочки, оборудованной зеркальцем, он только что побрился и теперь щедро поливал себя одеколоном. Не оборачиваясь, он обратился к другу:

– Шурик!.. Будь бдителен, хоть дело к ночи… не смей, дружище, отдыхать… пойдём же в клуб, там ждут нас очень… вставай скорей… не время спать, – продекламировал он с чувством, внимательно рассматривая себя в зеркало. – Ты обалдел, друг мой, не работой единой жив человек, есть на свете и другие достойные внимания вещи. Скоро уж домой ехать, а ты ни с одной девчонкой тут так и не познакомился… Понятно, на стройплощадку они к тебе не ходят, но если гора не идёт куда нужно… или как там говорили древние… Тебе же потом не о чем будет и вспомнить из всей поездки кроме как о своей подружке-бетономешалке.

– Да и ладно… девчонки… на своих силы берегу… ждут меня дома не дождутся, – ответил устало Шурик.

– О-о, этого у нас с тобой не отнять… Да не иссякнет сила, что нас на подвиги носила! – вновь продекламировал Азим, складывая свои туалетные принадлежности.

– Слушай, у меня проблемка нарисовалась, – продолжил он, – тут позавчера к бабке в гости девчонка одна приехала, Наташкой звать, ей, говорит, девятнадцать всего – самое оно… Так вот я с ней вчера познакомился, сегодня мы встречаемся, только мне надо мою Надюху на вечер куда-то пристроить…

Азим был в числе первых четырёх-пяти стройотрядовцев, приехавших в Тумановку раньше остальных. Это был авангард, состоявший из наиболее опытных и надёжных студентов и привлечённых лиц во главе с командиром отряда, которых называли квартирьерами. В их обязанности входила, выражаясь военным языком, рекогносцировка местности и условий предстоящей деятельности, а также всесторонняя подготовка пункта дислокации подразделения к успешному его функционированию после приезда всех бойцов, а именно подготовка жилья, пищеблока, оформление документации и прочее.

Кое-кого забавляло применение в стройотрядовском деле военной терминологии, а также использование при формировании личного состава названий военных должностей. Был в студенческом отряде, как и в войсках, командный состав, в который входили наиболее опытные и подготовленные ребята возрастом постарше – командир и комиссар, были также рядовые бойцы, в число которых попадали по большей части безусые пацаны. Кроме них в отряде были ещё и «гражданские» должности: бригадиры, повара, прораб, завхоз, которые играли во всём этом немаловажную роль, так вот Азим в означенной иерархии занимал почётную должность завхоза. Строительными работами на объекте как таковыми он не занимался, но ведал материальным снабжением стройотряда: добывал мебель и постельные принадлежности, закупал макароны, картошку, другие продукты, приобретал рабочую спецодежду, обувь.

Наводя по долгу своих обязанностей хозяйственные мосты с местным населением, Азим активно с этим населением общался, особенно с девчонками, что помоложе да поулыбчивей, которые в свою очередь проявляли нескрываемый интерес к статному усатому брюнету с хорошо подвешенным языком и едва заметным нездешним акцентом, весёлыми глазами и пикантной горбинкой на переносице.

В первые же дни пребывания в Тумановке Азим познакомился с Надеждой, невысокого роста худощавой девушкой с русыми волосами и ничем особенно не примечательной внешностью. Привлекал внимание разве что её взгляд, какой-то настороженный и с заметной грустинкой, бросившийся Азиму в глаза при первой случайной встрече с Надей на улице, взгляд, вдруг потеплевший, когда он, встопорщив улыбкой усы, воскликнул:

– Привет, красотка! Подскажи, где в этом раю сельмаг?

– Так уж и рай? – переспросила она, улыбнувшись в ответ.

– А как же – вот и ангел!..

А через несколько дней после знакомства он напросился к ней в гости, не прийдя в тот раз ночевать в общежитие.

– Надежда, пригласи попить чайку человека, замученного сухомяткой, – сказал Азим с лукавой улыбкой.

– А что, вы там у себя в вашем тереме чай не варите?..

– Беда у нас с этим, на третье подают капуччино с профитролями, а я на них смотреть не могу после Монте-Карло, в глотку не лезут, проклятые… Мне бы чайку с вареньем… У тебя есть варенье?

– Конечно есть.

– Мозжечком воспалённым чувствую – вишнёвое!..

– Ах-ха-ха, точно, вишнёвое, – засмеялась Надя, не спускавшая повеселевших глаз с жизнерадостного и напористого собеседника.

– Зуб даю – сама варила варенье, да? А чай какой, грузинский?

– Индийский… со слоном.

– Ох, я этот индийский после Бомбея… Ну да ладно, пойдёт, главное, чтобы со слоном – не с мухой… Ох, уж эта сухомятка… – самозабвенно балагурил Азим, щуря карие глаза и топорща усы.

– Ах-ха-ха, ну разве что чайку попить. А варенье мамка ещё варила…

Жила новая знакомая Азима одна в небольшом стоявшем на краю села недалеко от будущей строительной площадки бревенчатом домике с покосившимся крылечком и маленькими окошками, задёрнутыми пестрыми весёленькими ситцевыми занавесками, который был огорожен заборчиком из некрашеного и потемневшего от времени штакетника с незапиравшейся калиткой. В поросшем травой дворе перед домом росло несколько яблоневых, сливовых да вишнёвых деревьев, запущенных и неухоженных, с ветвями, свисавшими почти до земли.

Надежда была вдовой, хотя при первом взгляде на неё ничего подобного и в голову не могло бы прийти, выглядела она не старше, чем на тридцать лет, что было совсем не вдовьим возрастом. Пожалуй, и вовсе было ей лет двадцать шесть или двадцать семь, а может быть, и того меньше – грустные глаза да несколько морщинок на лбу никак не молодили их обладательницу. Вдовья история её была недолгой, при этом одновременно и необычной, и банальной, как это зачастую случается в жизни.

Позапрошлой осенью она вышла замуж за парня с рыжей торчавшей ёжиком шевелюрой, жившего на соседней улицы, непоседу и шалопая, за того, кто первым предложил замужество – так было принято в этих краях. Выбор в женихах у тумановских девчонок был невелик: парни-ровесники кто уехал в город за удачей, кто оставался в сонной Тумановке и пил горькую, а кто за невнятную драку или угон мопеда жил уж который год много северней родных мест. Вот и слепила Надя своё личное из того, из чего получилось – не жизнь, а песня, одним словом…

Недолгим оказалось её замужество – суженого через пару месяцев не стало, он замёрз насмерть метельной зимней ночью на заснеженной улице под соседским забором после бурных хмельных посиделок с друзьями, не дойдя до дома всего несколько десятков шагов. Утром так и нашли его безнадёжно окоченевшим, заметив рыжую, почти красную прядь волос, ярким пятном пробившуюся из белизны сугроба наружу и через позёмку возвестившую о случившейся беде. Под Рождество едва познавшего жизнь мальчишку снесли на погост за околицу села, где и похоронили, закидав яму слежалыми комками мёрзлой земли.

На похоронах и поминках Надя почти не плакала, она молчаливо со всеми вместе брела на сельское кладбище, а потом сидела за столом на грубо сколоченной лавке, что-то пила и ела, ощущая в себе какое-то оцепенение от неожиданного и сурового прикосновения неумолимой судьбы. Детишек от этого мимолётного замужества у неё не случилось, так и жила она одна уже второй год в домике, что остался ей от матери, также преждевременно ушедшей из жизни с год назад.

Эту свою историю она рассказала Азиму в тот вечер, когда он остался у неё в первый раз.

– Ты знаешь, как много нужно наколоть дров на зиму?.. А колоть их некому, всё самой… А топор такой тяжёлый – тяжелей меня, а зима такая длинная – длинней вечности… и холодно… Морозы в этом году были такие, что яблони в садах помёрзли, – посвящала она его в свои житейские горести.

– Да, – соглашался Азим, – это плохо, когда холодно, в этом году у нас в Уруджикéнте по весне тоже были заморозки, снег даже выпал, как раз когда абрикосы зацвели – наш сад стоял белый-белый от цветов и от снега. Только тогда за ночь почти весь цвет осыпался и погиб будущий урожай.

– Аруджи… Уруджи…

– Уруджикент – моё родное селение! – пояснил с гордостью Азим.

– А абрикосы – какие они?..

Через неделю после приезда в Тумановку квартирьеров туда же прибыла и основная группа отряда, возглавляемая комиссаром, с Шуриком в числе прочих бойцов. Все ребята были полны сил и желания претворить эти силы в дело и сразу принялись за работу, плоды которой становились всё виднее день ото дня – на окраине села недалеко от дома Нади на новой улице бойко подрастали маленькие одноэтажные домики, воздвигаемые студентами методом кирпичной кладки в сочетании с керамзитобетонной заливкой в опалубку.

Надо отдать должное парням, они умели не только трудиться, но и отдыхать после трудового дня, благодаря чему в полусонном селе по вечерам стало вдруг шумно и как-то празднично, оживилась танцевальная площадка в сельском клубе, где заиграл магнитофон, а сельские девчонки по вечерам отплясывали там с приезжими студентами, одетыми в форменные куртки с эмблемой «ССО», предпочитая их немногим захаживавшим сюда своим ребятам, которые, впрочем, относились к происходившему на танцплощадке как-то с прохладцей, почти равнодушно. Судя по всему, их больше заботило другое:

– Я гляжу, парни, какие-то вы трезвенники, ёлы палы, – выговаривал какой-то раз Шурику один из местных, не очень твёрдо стоя на ногах.

– Понимаешь, дружище, мы сюда приехали работать, а не пить, – отвечал, широко улыбаясь, Шурик, – да и дисциплина есть дисциплина, попадись кто из нас пьяным, так командир сразу отправит домой без лишних разговоров.

– Да я бы на вашем месте, бляха муха, и вино пил, и дело делал, – не унимался и продолжал бубнить его собеседник, блуждая вдоль и поперёк по уникальной фразеологии русского языка.

А вездесущие сельские бабульки, у которых во всём этом были свои интересы, наблюдая за оживлением жизни в селе, поговаривали между собой:

– Гляди-ка, Матвевна, чаво деется-то! Весной, по всему, в селе черноволосые детки пойдут… Право слово, пойдут…

Видать, знали, что говорили, старые проказницы…

Азим завинтил пузырёк с одеколоном и бросил его в дорожную сумку с вещами, выглядывавшую из-под кровати, отправив следом туда же и зеркальце.

– Проблема у меня, Шурик, – продолжил он, – мне бы после танцев с Наташкой свинтить куда на природу, вот только Надю надо на вечер как-то пристроить… Она хорошая… только с Наташкой у меня усы дыбом… Ты же мне друг, Шурик? Давай я тебя с Надюхой познакомлю, займи её пару часов, потанцуй с ней, поговори о жизни… А хочешь, давай в гости к ней пойдём, принимает она хорошо… Понимаешь, Наташка ждёт…

– Да ну тебя с твоими шашнями, – отозвался Шурик, но, задумавшись на минутку, всё же согласился пойти на танцы. – Только бриться я всё равно не буду, – заявил он вослед своему согласию.

Когда-то давно Александр прочитал в одной умной книжке, что тот, кто хочет иметь хорошую бороду, поначалу кажется небритым. Прибыв месяц с небольшим назад сюда, в Тумановку, он вдруг обнаружил, что забыл взять с собой бритву и, пользуясь этим обстоятельством, решил проверить на деле истинность запомнившейся когда-то фразы, да и посмотреть на себя бородатого – вдруг к лицу. После этого решения прошли недели, растительность на его щеках и подбородке переросла этап щетины и густым покровом украсила названные части лица.

Украсила – это, конечно, сказано с преувеличением, Шурик сам себе бородатым не понравился, но, несмотря на это, решил всё-таки сохранить растительность на лице до возвращения домой дабы сфотографироваться на память в городском фотоателье, а то когда ещё доведётся…

Шурик достал из кармана расчёску, аккуратно приложился ею к обеим своим достаточно запущенным причёскам – на голове и лице – и уже через четверть часа был на клубной танцплощадке, где приплясывал в компании таких же, как он сам, молодых и бесшабашных мальчишек и девчонок.

– Надя, познакомься, – представил его Азим своей подружке, – наш начинающий поэт Александр, пишет героическую поэму про Тумановку, про её жителей и гостей, торжественно поклялся, что не сбреет бороды, пока не допишет… А знаешь, как он играет на гитаре? О-о-о, бывает, что вечером как ударит по струнам да как заведёт: «Яростный строй гита-а-р, яростный стройотря-а-д…», да так, что всем ребятам снова на объект бежать хочется.

– Ах-ха-ха, – хохотала Надежда, искря глазами.

– Слушай, а хочешь быть увековеченной в литературе? Шурик сейчас находится в стадии мучительных поисков музы и по совместительству главной героини своей будущей поэмы.

И уже к Александру:

– Шурик, вот тебе и героиня нетленного произведения, – приговаривал он, отплясывая, – а имя-то какое – Надежда! Название поэмы само напрашивается: «Надежда и Тумановка»! Нет, «Надежда и туман»! Нет, «Туманная надежда»… или «Надежда в тумане»!

– Так и до «Ёжика в тумане» недалеко, ах-ха-ха, – веселилась Надя.

– Слушай, а пригласи нас с поэтом к себе чайку попить, поэты тоже чай любят… А Шурик тебе стихи почитает.

– А почему чайку? У меня что и поинтересней найдётся.

– «Нет, ребяты-демократы, только чай…», – процитировал Азим знаменитого поэта, – нам поинтересней нельзя, потому как – дисциплина.

Так втроём и пришли они к Наде в дом, не дождавшись окончания танцев, где Азим вдруг вспомнил о каком-то очень важном и неотложном деле:

– Как же я мог забыть-то, ё-моё, надо бежать, а то всё рухнет, – засуетился он. – Шурик, с тебя чай за двоих! Ну, я побежал… я потом прийду… попозже… может, чай ещё останется…