Андрей Кожухов

Глава III

На границе

Самуил Зюсер, по прозванию Рыжий Шмуль, глава контрабандистов и шинкарь в Ишках, деревне на литовской границе, услуживал своим покупателям с обычным проворством. Его быстрый глаз никогда не упускал минуты, когда кому-нибудь хотелось пить, и его опытная рука никогда не наливала в стакан одной каплей пива больше, чем нужно было, чтобы стакан казался полным и был по возможности ненаполненным. Но его мысли были в эту минуту далеко: они следили за курьерским поездом из Петербурга, проходившим последние мили до границы.

Он утром получил телеграмму от Давида Стерна, студента-еврея, который присоединился к «гоям» (христианам), бунтующим против начальства, и теперь для них «держит границу». На заранее условленном языке Давид извещал, что приедет вечерним поездом вместе с тремя спутниками, которых нужно будет переправить за русские пределы.

Три человека, по десяти рублей с каждого, – недурной заработок. Но Рыжий Шмуль рассчитывал получить больше за свои хлопоты. Теперь было время рекрутского набора, и особые предосторожности были приняты на границе, чтобы мешать молодым сынам Израиля бежать от военной службы. Честный контрабандист имел право рассчитывать на прибавку в подобное время. Но нужно действовать осторожно с таким скрягой, как Давид. Человек он, конечно, хороший, ума палата, настоящая еврейская голова, которая везде сделала бы честь своей нации. Он, вероятно, был генералом или чем-то в этом роде у «гоев»[5]; молодец хоть куда и знает, где раки зимуют. Он, наверное, пойдет в гору, и честному контрабандисту можно на него положиться. Он умеет держать язык за зубами и никогда не обманет, но зато торгуется за каждый грош, как цыган на конной ярмарке.

Рыжий Шмуль имел много случаев изучить своего странного клиента. Каждые три-четыре месяца молодой человек появлялся на границе, приводя с собой партии «гоев», которым нужно было уезжать из России или въезжать в нее. Кроме того, приходилось ввозить контрабандой книги – очень выгодное занятие, так как книги лучше оплачиваются, чем табак или шёлк. Давид имел много связей с разными людьми на границе, но Рыжий Шмуль пользовался его наибольшим доверием.

Что все это значило, кто были эти странные люди, приятели Давида, чего они добивались – этого Рыжий Шмуль не мог решить. Подстрекаемый еврейским любопытством, он пробовал прочесть некоторые из революционных брошюр, проходивших через его руки. Но при своём недостаточном знании русского языка он мало понял и потерял охоту к дальнейшим расследованиям. Раз такой умный человек, как Давид, принимает в этом участие, значит, дело выгодное: иначе как бы мог он платить так аккуратно и так хорошо? Так как ввоз этих книг был запрещён, подобно ввозу многих других товаров, то тут шла, очевидно, контрабанда высшего сорта, нужная для господ, а зачем именно – этого Шмуль не понимал. Да и на что ему знать, раз хорошо платят? У него достаточно своих дел.

Свист локомотива дал знать о приближении петербургского поезда.

«Вот они», – подумал Шмуль, подавая с заискивающей улыбкой рюмку коньяку полицейскому чиновнику.

Шинок Шмуля стоял довольно далеко от вокзала. Большинство проезжих заходило погреться и закусить в более близкие и удобные заведения, но кое-кто попадал и к нему. Он стал готовиться к приёму гостей: вытер два деревенских дубовых стола, стоявших по обе стороны комнаты, осмотрел приготовленную батарею бутылок, наполнил несколько рюмок, стоявших на стойке, и стал за прилавок.

Шинок начал наполняться народом. Несколько арендаторов из окрестных деревень вошли в комнату, громко обсуждая новости, слышанные на ярмарке. Два жандарма, только что сменённые с караула на станции, зашли выпить рюмку водки и уселись на почётное место. Несколько постоянных посетителей пришли и ушли, а Давида все еще не было. Прошло около часа со времени прихода поезда, а он не показывался.

Шмуль слишком мало знал об опасностях, угрожающих революционерам, чтобы тревожиться. Он решил, что Давида, верно, где-нибудь задержали и что он приедет завтра, в пятницу, то есть накануне шабаша. Так как в этот день работа кончалась рано, то предприимчивый шинкарь начал уже помышлять о том, как бы ему воспользоваться неаккуратностью Давида, но, обернувшись направо, он вдруг увидел его самого. Давид спокойно сидел за столом около жандармов и так же мало обращал внимания на них, как и они на него. Да и в самом деле, какое подозрение мог возбудить этот бедно одетый молодой еврей, бесцельно глядящий в пространство с терпеливым видом скромного потребителя, который не торопится покидать тёплую, уютную комнату и приятную компанию?

Это был коренастый человек низкого роста, лет двадцати пяти или около того, с приятным правильным лицом еврейского типа и большими тёмно-карими глазами, глядевшими грустно и приветливо.

Шмуль снабдил его кружкой пива, когда дошла до него очередь, и не обращал больше никакого внимания на нового посетителя. Молодой человек заплатил за свое пиво и, выпив его не торопясь, вышел так же спокойно, как и вошёл.

Очутившись на улице, Давид повернул за угол и вошёл в кухню через черный ход. При тусклом свете сальной свечки он не заметил, как наткнулся на что-то мягкое и белое – молодую проворную козу, которая быстро вскочила с пола и пробежала мимо его ног, поднимая густое облако пыли. Курица, сидевшая на шесте, испугалась со сна, потеряла равновесие и с громким кудахтаньем спрыгнула и спряталась в противоположном углу комнаты.

Молодой человек быстро прошёл через кухню, где его появление наделало столько суматохи, и очутился в тёмном коридоре. Он зажёг восковую спичку и поднялся по деревянной лестнице в маленькую грязную комнатку, где Рыжий Шмуль имел обыкновение обделывать самые важные из своих дел.

Его хозяин был уже там. Оставив жену за прилавком вместо себя, он поспешил к своему гостю, как только тот вышел из шинка.

– Как поживаете, ребе[6] Шмуль? – спросил Давид на еврейском жаргоне. – Вы не ждали меня так скоро?

– Я совсем не ждал вас, пан Давид, то есть не сегодня. Я полагал, что вы приедете завтра.

– У меня тут были кое-какие дела, – сказал молодой человек, усаживаясь в кресло, покрытое засаленной материей неопределённого цвета.

Тощий и длинный Шмуль приютился на высоком деревянном стуле, у которого недоставало одной ножки.

– Ваши спутники с вами? – спросил я.

– Да.

– Все трое?

– Все трое. Двое мужчин и одна дама. Я оставил их у Фомы. Нам нужно быть по ту сторону завтра утром. Вы все приготовили, надеюсь?

– Да, все устроено. Они будут на той стороне в восемь часов. Но…

Шмуль нерешительно замолчал и стал почёсывать левую сторону носа, вопросительно поглядывая на Давида.

– В чем дело? – спросил тот, взглянув на него.

– Видите ли, времена плохие теперь, да и солдаты стали жадны. Мне очень, очень трудно было уговорить их, – сказал Шмуль, поднимая глаза к потолку, – и мне пришлось заплатить им больше, чем…

– Если это правда, Шмуль, то вы совершенно напрасно это сделали – небрежным тоном заметил Давид.

– Почему напрасно? Разве мне не следовало угодить вам?

– Не в том дело. Нужно держаться установленных цен. Это – торговое правило. Чем больше вы дадите, тем больше с вас будут требовать. Помните это, друг мой, и держитесь своих цен. Это – правило.

– Вам хорошо говорить, пан Давид! – обидчиво сказал контрабандист, разыгрывая роль угнетённой невинности. – Но как же мне было не уступить? Ведь они господа, а не я.

– Умный человек должен уметь убедить их, – невозмутимо ответил Давид. – Представьте себе, – прибавил он с весёлым выражением больших глаз, – что вы попросили бы у меня прибавки к условленной цене. Я не говорю, что вы это сделали бы, но предположим это на минуту. Я бы только ответил вам, что рыба ищет, где глубже, а покупатель – где дешевле. В делах нужно соблюдать выгоду. Граница велика, а солдат много. Если человек не держится условленной цены, зачем вам держаться человека? Не правда ли? – Давид добродушно улыбнулся и стал набивать свою короткую деревянную трубку. Он, конечно, сейчас догадался, к чему Шмуль ведёт разговор, и твёрдо решился не уступать. Расчётливость в трате революционных денег он считал священным долгом для члена партии. Но он не имел обыкновения обходиться сурово с людьми, если не было для этого необходимости. – А как поживает ваша семья? Я забыл спросить раньше. Все здоровы, надеюсь?

– Здоровы, благодарю вас, – угрюмо отвечал Шмуль, замышляя более решительную атаку на Давида: ему вовсе не хотелось упускать такого удобного случая.

– Что нового в деревне? – продолжал Давид, беззаботно покуривая трубку.

– Да, есть, – ответил контрабандист кислым тоном и принялся рассказывать о том, какие строгости пошли теперь на границе.

– Вы знаете, что Ицка вернулся? – спросил Давид, выпуская изо рта облако дыма.

У Шмуля упало сердце. Ицка, или Исаак Перлгланц, был очень ловкий контрабандист, пользовавшийся хорошей репутацией среди своих собратьев. Давид иногда вёл дела с Ицкой, и Шмуль опасался, что тот хочет его вытеснить.

– Разве? – отозвался он слабым голосом. – Я этого не знал.

Он взглянул испытующим взором на своего собеседника. Но Давид сидел совершенно невозмутимо.

– Мне Фома сказал. Вот всё, что я знаю, – отвечал он.

«Всё пропало, – подумал Шмуль. – Он знает обо всем, и его невозможно обойти».

– У ваших друзей много багажа? – спросил Шмуль деловым тоном, как будто между ними никогда не было ни тени недоразумений.

– Несколько узлов. Ваш мальчик может снести все.

– Так я его пошлю завтра к Фоме. Деньги на той стороне?

– Да, но помните, что от них вы не должны брать ничего. Только маленькую записку, что они благополучно переправились.

Шмуль грустно кивнул в ответ. Это было тоже одной из его претензий к молодому человеку. Давид был очень строг, даже жесток в этом отношении: Шмуль слишком хорошо это знал.

Обиженный контрабандист тряхнул длинными пейсами и торопливо осведомился о погоде в Петербурге, чтобы изменить неприятное направление своих мыслей. Но его дурное расположение духа сменилось приятным ожиданием, когда Давид спросил его, будет ли он здесь через месяц.

– Я отправляюсь за границу, – объяснил молодой человек, – и мне нужно будет переправить сюда много вещей.

Шмуль почмокал губами. Это было вознаграждением за испытанное им поражение. Он не стал предлагать вопросов. Давид этого не любил и никому не сообщал больше, чем сам считал нужным.

– Вы не забудете меня, надеюсь? – сказал Шмуль.

– Конечно, нет. Только вы должны быть на месте. Я вам напишу заранее, чтобы вы могли приехать.

После этого они стали толковать о накладных, о провозе и тому подобном, и Шмуль не выказывал уже никаких знаков протеста. Они расстались по-приятельски, и контрабандист остался с двойственным чувством эстетического наслаждения деловитостью Давида и досады на крушение своих планов. «Ловкий молодец, что и говорить! Только праотец Яков мог бы обойти его, – рассуждал он, запирая ставни и двери в шинок. – Но всё же ему следовало бы быть помягче с одним из своих соплеменников, у которого семья на шее, и помочь ему заработать честный грош».

Он с грустью вспомнил о золотом времени, лет шесть-семь тому назад, когда переправа за границу оплачивалась в двадцать пять и даже пятьдесят рублей с человека; бывали простаки, которые платили по сто. Давид свёл цену до мизерных десяти рублей, без всяких прибавок. Правда, что с тех пор, как Давид взялся за дело, в десять раз больше гоев приезжает и уезжает из России. Это было некоторым утешением. Но Шмуль не мог не помечтать о том, как хорошо было бы, если бы движение шло так же оживлённо, как теперь, а цены оставались бы прежние. Его глазам представился такой блестящий ряд цифр, что сердце его сначала затрепетало от радости, а потом заныло от тоски.

Тем временем Давид пришёл к дому Фомы, где его спутники расположились на ночь. Хозяин сам отворил ему дверь, и Давид осведомился о своих друзьях. Все обстояло благополучно. Они поужинали, как он распорядился, и теперь отправились спать; мужчины заняли переднюю комнату, а Марина, дочь хозяина, отправилась с барышней наверх. Давид поблагодарил его и присоединился к приятелям. В подобных случаях он всегда предпочитал останавливаться у Фомы, хотя у него ничего не было, кроме простых нар для спанья. Но Фома был местным сотским[7], и его изба была вполне безопасным местом для ночлега.

Очутившись в комнате, Давид осмотрел всё кругом с тщательностью полицейского чиновника. Ставни были закрыты, чтобы прохожие не могли заглянуть внутрь. Весь багаж, в том числе его собственный холщовый саквояж, был сложен в углу. Его спутники, утомлённые длинным путешествием, спали на нарах вдоль стен. Каждый из них имел соломенную подушку и импровизированное одеяло. Для него готова была такая же постель, как для других, но, несмотря на усталость, он проголодался и стал устраивать себе какое-то подобие ужина. Отрезав ломоть от лежавшего на столе большого хлеба, он вынул из саквояжа кусок сыра, бережно завёрнутого в бумагу, и, как бывалый солдат в походе, удовлетворился этой скромной едой.

Поднявшись первым, как только утреннее солнце стало пробиваться в комнату, он наскоро оделся и открыл ставни. Разбуженные его весёлым голосом спутники тоже торопились вставать.

Острогорский, старший из них, был человек средних лет, небольшого роста, сутуловатый и выглядел поблёкшим, болезненным учёным. Сосланный много лет тому назад за какой-то незначительный проступок в захолустный приволжский городок, он бежал теперь из места своего изгнания, намереваясь окончательно поселиться за границей.

Его спутник, Зацепин, молодой человек лет двадцати трех, бывший поручик пехотного полка, был так серьёзно скомпрометирован, что организация послала его за границу «проветриться».

– Торопитесь, ребята, – тормошил их Давид. – Ведь вам предстоят сегодня великие подвиги, и времени терять не следует. Я пойду распорядиться насчёт завтрака.

Выйдя на двор, он увидел третьего члена компании, Анну Вулич, девятнадцатилетнюю девушку, замешанную в качестве сочувствующей в какие-то университетские беспорядки, не имевшие политического характера. Ей отказали в выдаче заграничного паспорта, и Давид охотно присоединил ее к ближайшей группе, отправлявшейся за границу. Он всегда рад был помочь перебраться через границу всякому, кто в этом нуждался.

Анна присматривала за самоваром, а Давид занялся завтраком, который вышел настолько обильным, насколько позволяла кладовая Фомы. Это было вопросом чести для Давида. Равнодушный к своему личному комфорту, он доходил иногда до смешного в заботах о вверенных ему людях. Он не только заботился об их безопасности, но и о том, чтобы они были хорошо накормлены и довольны во всех отношениях.

Тем временем первые горячие лучи солнца светили уже в маленькие окна избы, освещая комнату и лица путешественников.

Давид сам заварил чай. У него всегда был большой запас в саквояже, потому что чай, покупаемый в небольшой лавке, нехорош и дорог. Скромный завтрак прошёл очень оживлённо. Все были возбуждены и веселы, как люди, полные любопытства и ожидания общей для всех опасности. Они не могли отделаться от представления, что переправа через границу царских владений дело серьёзное. Давид уверял их, что нет ничего проще. Сотни людей переходят границу тайком просто для того, чтобы не тратиться. Политические нелегальные, если только нет никаких особенностей в их внешности, могут переходить так же легко, как и все другие.

– А все-таки многие были арестованы, – сказала Анна Вулич, краснея.

Она немного волновалась, так как это было ее первым рискованным шагом. Но она была очень самолюбива и боялась, что ее замечание покажется другим признаком трусости.

– Конечно, были, – сказал Давид с негодованием. – А по чьей вине, если не по их собственной? Можно утонуть в ведре воды, если засунуть в него голову.

Как истый сангвиник[8] по темпераменту, Давид был склонен к преувеличениям. По его словам выходило, что граница – самое удобное место для прогулок взад и вперёд. Он серьёзно сердился на увальней, портящих репутацию границы и дающих пищу глупым рассказам о ее опасностях.

Разговор о пограничных приключениях был прерван Острогорским, который первый обратил внимание на то, что контрабандист запоздал. Десять часов уже пробило, а его еще не было. Давид зашёл в шинок, но Шмуля не оказалось дома. Что-нибудь да случилось. Острогорский, раздражительный по природе, стал волноваться.

– Неужели нам придётся еще раз переночевать здесь? – спросил он с желчной улыбкой.

Давид спокойно объяснил, что этого опасаться нечего. Если контрабандист не явится к одиннадцати часам, он устроит дело иначе. Один Зацепин не ворчал и не приставал с вопросами. Он верил Давиду, как солдат полководцу, и по природе своей был чужд сомнений.

Когда Шмуль показался в дверях, Давид встретил его целым градом упрёков. Контрабандист стал извиняться: остановка вышла не по его вине; по случайности караульный, с которым он условился, не был назначен на утреннюю службу, и на него можно рассчитывать только вечером.

Дело осложнялось. В этот день была пятница; через несколько часов начинался шабаш, и тогда самая заманчивая награда не заставит еврея-контрабандиста нарушить субботний отдых. Давид был взбешён.

– Не сердитесь, пан Давид, – успокаивал контрабандист, – вам не придётся пережидать субботы. У меня есть два паспорта для господ, а моя дочь встретит нас по пути к переправе и передаст своей барышне. Мы можем отправиться тотчас же.

Давид объяснил по-русски, что случилось, и передал паспорта двум мужчинам. Паспорта были не настоящие заграничные, а простые свидетельства, выдаваемые пограничным жителям, у которых есть дела по обе стороны границы и которым нужно постоянно ездить взад и вперёд.

Оба путешественника развернули паспорта, чтобы прочесть имена, на которые им придётся отвечать в случае необходимости. Чтение документа произвело необычайное действие на Зацепина.

– Посмотрите, что за ерунду вы мне принесли! – крикнул он Шмулю. – Ведь это женский паспорт!

– Да, – ответил Шмуль, – так что же за беда?

Спутники Зацепина с любопытством и изумлением взяли у него бумагу, чтобы удостовериться в ее содержании. Не могло быть никакого сомнения. В паспорте было написано крупными буквами и несколько пожелтелыми чернилами: «Сара Гальпер, вдова купца Соломона Гальпера, 40 лет от роду».

– Надо заменить паспорт, – сказал он контрабандисту. – Не могу же я сойти за вдову!

– Почему нет? С божьей помощью сможете, – сказал Шмуль, подняв руки, как крылья херувима, и мигая. Зацепин, который не имел такой веры в божий промысел, настаивал на своем; тогда Давид, которого потешала досада приятеля, вмешался наконец.

– Это не имеет никакого значения, – сказал он. – Вы сами в этом убедитесь.

Зацепин пожал плечами: как мог он сойти за вдову сорока лет, было выше его понимания; но раз Давид посвящён в эту тайну, значит, все обстояло благополучно.

Путешественники приготовились к отъезду. Они должны были ехать с пустыми руками, потому что на границе было правилом, что люди и товар должны переправляться отдельно: на товар, годный для продажи, пошлина больше, чем на обыкновенные человеческие создания, не имеющие рыночной цены. Острогорский, имевший с собой только небольшой чемодан с рукописями, не мог взять даже его. Давид должен был позаботиться обо всем. Он взялся доставить вещи другой дорогой и обещал присоединиться к ним на той стороне через короткое время.

У ворот они встретили сына Шмуля, который передал Вулич паспорт своей сестры.

– Теперь всё готово, – сказал Давид.

Они пожали друг другу руки и расстались.

Зацепин и контрабандист шли впереди. Остальные двое следовали на некотором расстоянии, чтобы не обращать на себя внимания. Через двадцать минут они очутились у грязного маленького ручья, который и курица перебредёт в сухую погоду. Вдоль берегов тянулась плоская, голая равнина с глинистой почвой, проглядывавшей между жидкой травы. По обе стороны стояли кучки мужчин и женщин. Плоскодонный плот, похожий на старую стоптанную туфлю, плавал в жёлтой воде. Седой полицейский с красным суровым лицом стоял на носу плота с обнажённым тесаком.

Как только плот подошёл к берегу, и пассажиры высадились, наши путешественники по знаку своего провожатого вскочили на него, и за ними набилась дюжина мужчин и женщин до того, что они чуть не толкали друг друга в воду.

– Довольно! – закричал полицейский, отталкивая напиравшую толпу. И, обращаясь к уместившимся на плоту, сказал повелительным тоном: – Ваши паспорта!

Это была граница. По левую сторону грязного ручейка была Россия, по правую – Германия.

Все вынули паспорта, которые были собраны в кучку и переданы столпу порядка и закона. Подняв палец, он поспешно пересчитал число голов и потом число документов. Так как оба сходились, он передал их обратно ближайшему из пассажиров и крикнул: «Готово!»

Паромщик, у которого не было ни шеста, ни руля, оттолкнул своё судно от России и в следующую минуту ударился о Германию. Пассажиры Давида высадились на берег. Всё было кончено. Они были в Европе, вне власти царя.

– Как это всё просто! – воскликнула, улыбаясь, Вулич.

Они почувствовали большое облегчение и, громко разговаривая, направились в деревню, где должны были ждать Давида. Если бы они не были так заняты собой, то заметили бы прилично одетого молодого человека с тёмными глазами и бледным лицом, который, проходя по улице, остановился, приятно поражённый звуками чистой русской речи.

Это был Андрей, прибывший уже пять дней тому назад на место, указанное в письме Жоржа. Ожидая с часу на час приезда Давида, который должен был его встретить здесь, он умирал со скуки. Он сразу догадался, что эти трое были из компании Давида. Ему хотелось заговорить с ними, но он удержался. «Вдруг они окажутся чужие. Осторожность никогда не мешает. Если они приятели Давида, то и сам Давид, вероятно, недалеко».

Глава IV

Новые впечатления

Вернувшись в гостиницу, Андрей позвал слугу и сказал ему ломаным немецким языком, что будет целый день дома на случай, если кто-нибудь спросит о нём.

Окна его комнаты выходили на большой зелёный сквер, к которому вело несколько улиц. Он стал наблюдать за прохожими и около одиннадцати часов заметил издалека неуклюжую фигуру Давида, быстро шагавшего в тяжёлом сером пальто, которое он носил круглый год.

Андрей сбежал с лестницы; приятели встретились у входных дверей и крепко расцеловались.

– Признайся, ты, верно, здорово бранил меня за то, что я заставил тебя так долго ждать? – спросил Давид, ласково хлопая Андрея по плечу.

– Бранил, но не очень. Я боялся, не приключилось ли чего с тобой.

– Вот пустяки! Что может статься со мной? Я просто захлопотался, собирая небольшую партию для переправы через границу. Двух зайцев одним ударом. Оно и дешевле и скорее.