Сирийский пленник
Когда Виктора Васильевича все же ввели в кабинет, полковник Личуткин старался не смотреть ему в глаза.
– Василий Андреевич, вы себя совсем не по-соседски ведете, – высказался Россомахов.
– Вы, Виктор Васильевич, рассчитываете, что мы будем сидеть в соседних камерах? Простите, но на каком основании? Меня пока привлекать не за что. – Полковник Личуткин был в хорошем расположении духа и даже пытался шутить.
– Я имел в виду, Василий Андреевич, наше с вами московское соседство.
– Скажу честно, Виктор Васильевич, что я только выполняю приказ, собираю и систематизирую данные, чтобы передать их для дальнейшего разбирательства старшему следователю следственного управления ФСБ полковнику Савелкину. У ГРУ, как вам, думаю, хорошо известно, нет собственных следственных органов и соответствующих полномочий. В этот раз ФСБ попросила помочь. Поэтому я и работаю с вашей проблемой, по мере своих сил помогаю полковнику Савелкину. Он, кстати, с минуты на минуту ко мне сюда пожалует. Только что звонил. Именно этим и вызвана, кстати, заминка. Задержался полковник, и вам пришлось его ждать. Вы еще не знакомы с ним?
– Не знакомы, товарищ полковник. К счастью.
– Ну так через несколько минут познакомитесь. Он человек интеллигентный, с ним можно приятно побеседовать на любую интересующую вас тему. Савелкин всегда умеет поддержать разговор о любом предмете, например, книге, театре, почтовых марках. Он много чего знает, но при этом сам очень любит расспрашивать. Сказывается профессия следователя.
Россомахов знал, что полковник Личуткин является страстным коллекционером почтовых марок. Он, видимо, замучил своими разговорами о них старшего следователя ФСБ, как раньше всех сотрудников своего отдела. Арестант предполагал, что полковник Савелкин постарается вести допрос без присутствия Личуткина.
– А пока присаживайтесь. Охрана! Снимите с Виктора Васильевича наручники и подождите, как вам положено, в коридоре, – приказал полковник. – Будет необходимость, я вас вызову.
Сам Виктор Васильевич смотрел при этом в пол. Он, настоящий представитель спецназа военной разведки, еще в предыдущий, первый свой визит в этот кабинет посмотрел на окно и убедился в том, что оно не зарешечено. Второй этаж здесь пусть и высокий, но все же не настолько, чтобы не позволить тренированному человеку спрыгнуть.
Теперь Россомахов, только переступив порог, опять бросил взгляд на окно. Он сразу же увидел, что ничего там за два дня не изменилось. Решетку на окно так никто и не поставил. Военные полицейские не додумались это сделать по той простой причине, что недооценивали уровень подготовки и решительности бывшего комбата спецназа военной разведки или же просто поленились.
Этот факт был только на руку подполковнику и открывал перед ним множество возможностей. Но какие из них следует использовать, ему еще предстояло решить, исходя из обстоятельств.
Охранники в красных беретах едва успели выйти, как в дверь кто-то достаточно громко и бесцеремонно постучал. Не дожидаясь приглашения, раскрыл дверь и вошел в кабинет двухметровый гигант с богатырским размахом плеч. Этот человек был в обыкновенной гражданской одежде.
– А вот и товарищ полковник, – воскликнул Личуткин. – Легки же вы на помине.
– Ну, поминки по мне устраивать, кажется, рановато.
«Обеспечим своевременность», – подумал Россомахов, но вслух, разумеется, ничего не произнес.
Он вообще по натуре своей недолюбливал излишне больших людей, считал их тугодумами и носителями замедленной реакции, хотя и понимал, что это касается далеко не всех.
Полковник ФСБ бросил взгляд на окно, слегка нахмурился и сделал Личуткину выговор таким тоном, словно носил по крайней мере погоны генерал-полковника:
– Я же просил вас поставить на окно крепкую решетку!
– Извините, Николай Валентинович, я просто подумал, что уже завтра встречаться с подполковником Россомаховым вы будете в его камере или в своем кабинете, поскольку я свою миссию завершаю.
– С бывшим подполковником Россомаховым, – поправил его старший следователь с высоты своего роста.
– Никак нет, – твердо и однозначно не согласился Личуткин. – Лишить звания старшего офицера, насколько мне известно, можно только по приговору Военной коллегии Верховного суда России, который рассматривает и утверждает решение гарнизонного или окружного военного суда. До вынесения окончательного приговора Виктор Васильевич остается подполковником спецназа военной разведки.
Теперь Россомахову понравился голос полковника своего ведомства. Личуткин говорил строго, с уважением к заслуженным погонам Виктора Васильевича, а еще больше – к своей собственной службе.
– Да, я слегка поторопил события, – согласился с ним полковник ФСБ, который по возрасту в том же спецназе ГРУ ходил бы еще, пожалуй, в капитанах.
Но в ФСБ звания дают иначе, чем в армии. Там, в своей конторе, он мог бы уже и генералом быть. Есть у них совсем молодые генералы.
– Короче говоря, я решил, что из-за одного дня не стоит обращаться к коменданту здания штаба. Мне в моей повседневности решетка не нужна. А вы следующий допрос будете проводить уже в своем подвале. Что один день может решить?
– Да, – сказал полковник Савелкин. – Наверное, это правильно.
«Смотри-ка! – подумал Виктор Васильевич. – Этого тупого громилу еще и убедить можно».
Вслух он опять ничего не произнес, но прекрасно представлял при этом, как сложно бывает убедить следователя в собственной невиновности, если против тебя хоть что-то есть. А что есть против него, Россомахов не ведал, хотя узнать очень хотел. Если что-то и есть, значит, была проведена мастерская подстава. В этом он не сомневался, но полагал, что этот слон-полковник вряд ли вообще захочет и сумеет в чем-то разобраться.
Говоря честно, подполковник Россомахов не имел никаких причин считать старшего следователя ФСБ тупым человеком, но сказался, видимо, стереотип. Таких вот великанов принято считать недалекими людьми, хотя это утверждение часто бывает неверным.
Обычно при подставе бывает трудно, если вообще возможно найти следы. Можно только мотивацию отыскать, но сама она совершенно ничего не решает.
Полковник Личуткин освободил место за своим столом старшему следователю ФСБ. Тот сначала опустил на органическое стекло довольно толстую папку из искусственной крокодиловой кожи, расстегнул замок-молнию, выложил на стол тонкий прозрачный файл, видимо, с материалами следствия, цифровой диктофон, похожий на авторучку. Только после этого он двумя руками попробовал на прочность тяжелое деревянное кресло. Она его, похоже, вполне удовлетворила. Савелкин уверенно в него сел и даже несколькими довольно продолжительными движениями словно ввинтил собственное объемное седалище в это кресло.
Виктор Васильевич навскидку прикинул вес старшего следователя. У него получилось более чем сто двадцать килограммов.
Для службы в спецназе военной разведки такой человек явно не подходил. Спецназ часто парашютируется на различных учениях и просто на тренировочных занятиях. И с вертолета, и с самолета. Но обычный парашют рассчитывается на вес около восьмидесяти килограммов. Даже Россомахов со своими восьмидесяти семью постоянно испытывал при приземлении довольно жесткий удар.
Эту тушу можно было сбрасывать только с танковым парашютом, снабженным, как обычно бывает, реактивными тормозами, чтобы танк земной шар насквозь не пробил и не очутился где-нибудь в США. А если там же из-под земли вдруг выскочит боец или офицер спецназа военной разведки, даже кверху ногами, то янки могут принять это за немотивированную агрессию. Чем не причина для начала ядерной войны!
– Я еще нужен или без меня разберетесь? – спросил полковник Личуткин. – А то я в прошлый раз вам не рассказал до конца историю про потерянную немецкую почтовую марку. У меня, кстати, про нее есть совсем новые сведения. Оказывается, та, что на выставках экспонировалась, является подделкой…
– Думаю, вы можете пока отдохнуть. Сходите в буфет, что ли. Если я раньше закончу, то знаю, как охрану вызывать. А потом, как дела завершу, вы мне, если время останется, и про марку расскажете. Хотя насчет свободного времени я сильно сомневаюсь.
– Да, – согласился Василий Андреевич. – Так и сделаем. Кнопка на месте, где и раньше, под столом. Только там сама головка у нее отвалилась. Один болтик торчит. Я, честно говоря, даже не знаю, бьет он током или нет. Нажимать не доводилось. Поэтому нажимайте осторожнее. А я пока на крыльцо выйду, покурю. Здесь, в штабе, порядки завели такие же жесткие, как в России. Даже подымить в кабинете не разрешают. Выходить на крыльцо приходится.
Глава 3
Личуткин взял со стола пачку папирос «Беломорканал». Россомахов думал, что они давно уже не производятся и не продаются. Как и вообще папиросы. Так он, по крайней мере, слышал от знакомцев, но сам никогда не курил и в бытность свою комбатом ввел в батальоне строжайший запрет на это социальное зло. Но там солдат заставляла бросать курить служба. Высокие нагрузки были несовместимы с этой вредной привычкой.
Так уж получилось, что подполковник Россомахов только один раз взглянул в глаза полковнику Савелову и сразу понял, что тот видит в нем врага, предателя. Он будет настаивать на этом, и никакого взаимопонимания между двумя старшими офицерами не получится. К этому требовалось готовиться.
Старший следователь включил свой цифровой диктофон и сказал:
– Производится запись предварительного допроса подполковника спецназа военной разведки Виктора Васильевича Россомахова. Виктор Васильевич, вы не возражаете против того, чтобы допрос записывался на диктофон? Уже завтра я предоставлю вам для ознакомления распечатку с записи с тем, чтобы вы подписали протокол.
– Я не возражаю, товарищ полковник.
– Ну и отлично. Так будет намного удобнее. Давайте начнем. Вы знакомы, Виктор Васильевич, с обвинениями, которые против вас выдвигаются?
– Только отдаленно. Со мной лишь намеками говорили, толком ничего не объясняли. Я думаю, это потому, что вам и вам подобным сказать против меня нечего. Все ваши обвинения – очевидная глупость.
– Тем не менее я думаю, что военный суд рассмотрит обвинения в полном объеме. Более того, я рассчитываю на ваше чистосердечное признание.
– Признание чего?
– Признание своей вины.
– А если я заявлю, что никакой вины за собой не вижу?
– Это ваше право. Но отрицать очевидное не в ваших интересах, товарищ бывший подполковник.
– Я еще не бывший. Не берите на себя функции коллегии военного суда, товарищ полковник. – Россомахов произнес эти слова резко, почти грубо. – Полковник Личуткин уже объяснил вам вашу неправоту в этом вопросе, а я готов заявить о ней во всех других.
– Ну так попытайтесь. Вы же не будете утверждать, что не создавали ударную группу диверсантов на базе дивизии «Силы тигра», не так ли?
– Естественно, не буду. Я создавал эту группу из лучших бойцов-рукопашников по приказу командира дивизии бригадного генерала Сухеля аль-Хасана. Сам с группой занимался, обучал тому, что знал и умел. А это достаточно много. Основу обучения составляли принципы фехтования малой саперной лопаткой. Но это только часть всей системы занятий. Если вам обидно, что вас лично с вашей внушительной комплекцией никто в эту группу не пригласил, то могу объяснить. В ее состав входили только сирийцы. Это во-первых. Там не было ни одного такого гиганта. Это во-вторых. Но любой из тех бойцов, которые вошли в группу, даже самый малоприметный и мелкий, в состоянии вас лично пополам переломить и изуродовать, так, что даже родная жена не узнает.
– Которая из жен? У меня их три уже было, скоро вот и четвертая появится. Меня женщины любят, – ответил на это старший следователь с недоверчивой издевкой.
– Да хоть всех трех вместе собрать, хоть четвертую к ним присоединить, ни одна не узнает.
– И кто же их так обучил? Не вы ли?
– Именно я.
– Я слышал, как в двухтысячном году сборная Венгрии по водному поло выиграла Олимпийские игры в Сиднее, и по традиции, как все делают, сбросила своего тренера в бассейн. А потом парни всей командой спасали его. Оказалось, что тренер не умеет плавать. У вас та же самая история? Вы теоретик.
– Будь я теоретиком, никогда не стал бы комбатом. А я был таковым, причем хорошим. За меня мои солдаты вам, товарищ полковник, зубами горло перегрызли бы. Но им этого и не понадобилось бы. Они были обучены рукопашке не хуже ударной группы сирийского спецназа. Хотя среди сирийцев в ударную группу я принимал только лучших. В свой батальон я никого не отбирал. Солдаты ко мне приходили по призыву. Их готовили командиры взводов и рот, которых обучал я. Своих офицеров тренировал сам, вместо штатного инструктора, которого в батальоне не держал.
– Давайте не будем углубляться в вашу систему подготовки рукопашников. Кажется, как я слышал, генерал Сухель остался вашей работой доволен.
– Мне он то же самое говорил. Лично и при свидетелях.
– Вот теперь давайте вернемся к вашему разговору с генералом Сухелем. Насколько мне известно, он вам запретил участие в боевых действиях.
– Да, первоначально генерал желал сберечь меня для создания нескольких групп по примеру первой. Поэтому он хотел, чтобы я не ходил в атаку на вражеские позиции и не принимал участия в диверсионных операциях.
– Вот именно. Он запретил вам.
Эти слова полковника прозвучали как обвинение. Но если это именно оно и было, то из-за такой мелочи Россомахов просто не угодил бы под стражу.
Однако Виктор Васильевич пошел на принцип, не пожелал уступать даже в такой мелочи и заявил:
– Он только предложил, а не запретил. На что я ответил, что мне следует провести операцию с первой группой, чтобы убедиться в правильности своей системы обучения. Генерал тогда ничего не ответил, повернулся и ушел вместе с сопровождающими. Я принял его молчание за знак согласия, поскольку возражений на мое предложение не последовало.
– Его советники, однако, были другого мнения. Им положено слышать даже то, что не было сказано. Ну да ладно. А дальше что было?
– Дальше я обратился в разведотдел дивизии и попросил разработать для группы задание для проверки ее боеспособности. Но не какое-то учебное, которое проводится в собственных тылах, а настоящее, боевое.
– При этом вы сказали, что генерал Сухель в курсе ваших намерений?
– Так точно. Я же говорил о них генералу, и он не возразил.
– Ладно. И что разведотдел?
– Там была разработана операция по уничтожению бандитского отряда вместе с эмиром.
– Сколько человек было в вашей группе?
– Сорок восемь бойцов. А бандитов, против которых мы шли, было в три раза больше. Однако мы нисколько не сомневались в том, что с заданием справимся.
– Да. В результате вашей атаки живыми вернулись только восемь бойцов, двадцать один погиб, а девятнадцать попали в плен. Хотя потом пятеро из них бежали.
– Шестеро бежали. Я шестой.
– То есть сорок восемь, это вместе с вами?
– Так точно. В плену остались только тринадцать бойцов.
– Пусть так. Что же произошло? Давайте по порядку. С самого начала ваших действий.
– Произошло то, что мы нарвались на предательство. Как иначе можно объяснить, что вместо ста двадцати джихадистов нас поджидали пятьсот отборных бойцов, плюс к тому три десятка снайперов? Несмотря на это, мы уложили на месте полторы сотни, в ходе рукопашной схватки. Но это было только продолжением предательства. Сначала мы нарвались на минное поле там, где его быть не должно было. В тылах банды, откуда мы на нее и наступали.
– Минные поля, насколько мне известно, занимают всю нейтральную полосу, разделяющую правительственную армию с войсками террористов.
– По замыслу разведотдела штаба дивизии для проведения операции было задействовано двадцать «Змеев Горынычей». Вы, наверное, не знаете, что так мы называем установки разминирования УР-77. Они создают в минных полях коридоры длиной до пятисот метров и шириной до шести.
– Зачем сразу так много? – поинтересовался старший следователь.
– Чтобы противник ждал атаки по всей линии фронта и не знал, где она последует. Но «Змеи Горынычи» работали за сутки до нашей операции. Тогда мы вышли в тылы той банде и проверили подходы. Сзади, с тыла, минного поля не было. А через сутки, когда мы проводили операцию, оно там уже появилось. Хорошо, что мы сразу мины обнаружили. Пришлось нам делать коридор собственными силами. На это ушло больше трех часов, и наступали мы, по сути дела, уже в светлое время суток. Это ли не предательство! А если бы предал, как вы говорите, я, то меня же вполне могли не узнать и подстрелить. Зачем бы я туда пошел?
– Вот-вот. Теперь мы и подошли к самому главному, – заявил старший следователь.
Россомахову даже показалось, что полковник сейчас ладони потрет от нетерпения.
Но он этого не сделал, только вытянул вперед шею, приблизил голову к подполковнику, двумя локтями навалился на большой массивный стол и осведомился:
– Так кто же вашу группу предал?
– Это мог сделать только тот негодяй, который знал все детали операции. Они были известны только мне и офицерам разведотдела сирийской дивизии, которые ее и разрабатывали. Еще нашему консультанту из ГРУ майору Барсученко. Но в Сереже я уверен, он надежный человек, которого я лично знаю уже пару десятков лет. Значит, предал кто-то из офицеров штаба дивизии. Об этом следует поинтересоваться у самого генерала Сухеля. Он обычно врага по запаху определяет.
– Но задача группе была поставлена заранее? Информация была доведена до личного состава?
– Конечно. Мы же еще за сутки до начала самой операции на рекогносцировку выходили.
– Значит, следует рассматривать и другой вариант. Кто-то из вас вашу группу и предал. Не офицеры разведывательного отдела, а бойцы группы. Это можно рассматривать как вариант. Но теперь давайте перейдем к главному. У меня имеются показания тех бойцов вашей группы, которые бежали из плена. Они говорят, что боевики содержали вас в отдельной камере и выводили на прогулку одного. Да и кормили вас, как сказали те же бойцы, особо, не как всех остальных. С чего бы это такие льготы? Можете вы мне это объяснить?
Россомахов в ответ только плечами пожал и сказал:
– Могу только предположить.
– И что же вы предполагаете?
– Я предполагаю только два варианта. Первый таков: ко мне, российскому офицеру, боевики относились особо потому, что желали завербовать. Второй: меня таким вот образом подставляли, а кого-то прикрывали, защищали от подозрений.
– Я бы вам поверил, если бы не одно маленькое «но».
– Какое именно? – почти с презрением спросил Россомахов.
– Вы же не будете отрицать, что оставили в штабе, когда уходили на операцию, свои документы?
– Не буду, конечно. Это обязательно при проведении любой диверсионной операции. Вы должны это отлично знать, потому что само мероприятие, проводимое нами после разработки в разведотделе дивизии, утверждалось именно вашим ведомством как куратором. Да, согласно разработанному плану, я собрал в группе все документы и телефоны сотовой связи, сложил в мешок, который дежурный по разведотделу опечатал своей печатью. Я сдал его в разведотдел штаба дивизии на временное хранение. Так полагается делать всегда, если вы этого, товарищ полковник, не знали.
Полковник Савелкин притянул к себе свою папочку из искусственной крокодиловой кожи, вытащил оттуда небольшую стопку документов и смартфон. В стопке сверху лежал паспорт в темно-зеленой обложке, очень уж хорошо знакомой Виктору Васильевичу. Она была сильно потерта, но подполковник Россомахов сразу узнал свой паспорт, под которым располагались, выглядывая углами, удостоверение личности офицера и водительское удостоверение. Снизу лежал загранпаспорт. Стопочку документов полковник положил отдельно от смартфона и спросил:
– Это ваше?
– Утверждать не берусь, но думаю, что это мое.
– Смартфон тоже ваш?
– Не буду гарантировать, скажу лишь, что у меня был точно такой же.
– Даже если вы будете отпираться, мы все равно докажем, что это ваш смартфон, просто выясним это по звонкам.
Россомахов сразу понял, что со смартфоном что-то связано, не знал, что именно, но вида не подал и проговорил:
– Да, именно девять месяцев назад я и купил этот аппарат. До этого у меня был другой, попроще.
– А где сейчас тот, старый?
– Скорее всего, где-то дома валяется. Точно я просто не помню.
– С того телефона вы раньше разговаривали с Теофило Лопесом?
– С полковником Лопесом я познакомился уже в плену. Он меня трижды допрашивал. При побеге я убил его и бежал прямо с допроса, через окно кабинета! Раньше я с ним никогда не встречался и бесед не имел ни очно, ни по телефону. Если вы не согласны, то постарайтесь доказать свое мнение. Военный суд, я думаю, ваше мнение может учесть или же сочтет его надуманным. Именно это, скорее всего, и произойдет, если суд любит правду.
– То есть вы признаете, что убили единственного человека, который мог бы показать на вас как на предателя? Я имею в виду этого полковника ЦРУ. Потому вы его и убили, что больше никто показать на вас не мог! Но вы не учли того факта, что совокупность косвенных улик иногда может рассматриваться как улика прямая. Такое в судебной практике встречается. А ваш старый аппарат мы найдем, вы насчет этого не переживайте. Просмотрим все прежние разговоры. Есть у нас такая возможность.
Слова полковника Савелкина ложились на голову подполковника Россомахова как кирпичи, даже били по ней. После этих ударов в висках равномерно и тяжело пульсировала кровь.
Но Виктор Васильевич в этот момент думал о том, что сотрудники ФСБ беззастенчиво припрутся к нему домой с обыском, перепугают жену, все разбросают и уйдут. Даже если они и найдут телефон, то он ровным счетом ничего им не даст, потому что подполковник Россомахов раньше никогда не встречался с полковником ЦРУ Лопесом и звонить ему никак не мог.
Понятых опера ФСБ возьмут, как это обычно делается, из числа соседей, может быть, ту же Ларису Витальевну, жену полковника Личуткина, привлекут. Как потом соседи будут смотреть на него самого и на жену? Дом населен офицерами Генштаба и военной разведки. Даже когда подполковник Россомахов оправдается, обязательно найдется кто-то такой, кто скажет, что дыма без огня не бывает. Виктор Васильевич представлял себе взгляды сослуживцев и особенно их жен, которые обычно сидят по вечерам около подъезда и провожают глазами всякого входящего и выходящего. Они никого не пропустят, чтобы не обсудить. За его спиной, естественно.
– Что за чушь вы несете, товарищ старший следователь! – воскликнул Виктор Васильевич и встретился взглядом с полковником.
Тот смотрел на него холодно, без проблеска мысли в глазах. Так поглядывает на свою добычу змея, уверенная в том, что та никуда от нее не денется. Савелкин чувствовал себя обязанным обвинить Россомахова, а дальше уж будь что будет. Главное, придумать правдоподобную версию и уже потом на ее основе строить обвинение.
– Вот это ты считаешь чушью! – Полковник взял в свою громадную руку смартфон арестанта и потряс им так, что бедный гаджет едва не развалился. Смартфон в его лапище смотрелся так, как простая флешка выглядит в руке обычного человека.
– Это не чушь, а всего лишь смартфон. И прекратите мне «тыкать». Я ведь, в конце-то концов, не ваш подчиненный!
– Вот как ты заговорил. Ну да ничего, на зоне тебя быстро научат разговаривать со следователями. Так что ты про свой смартфон скажешь?
– А что я могу про него сказать. Обыкновенный смартфон.
– А что скажешь про последний звонок, данные на который ты стер, не понимая, что у нас есть программы, восстанавливающие их? Разговор мы восстановить, естественно, не можем. Нет пока таких программ. Но сам факт того, что он состоялся, этот звонок подтверждает. Разговор длился всего восемнадцать секунд.
– Я тебе ничего про это не скажу потому, что ничего не стирал. Последний раз пользовался смартфоном только на позапрошлой неделе. Кажется, в пятницу. Домой звонил. С женой разговаривал. Это было еще до выхода на операцию.
Россомахов умышленно перешел на «ты», отвечал старшему следователю в его же манере разговора и даже тон повысил, как тот. На слове «тебе» он умышленно сделал ударение.
– В какое время группа вышла на операцию?
– В двадцать два сорок пять. Я даже на часы посмотрел. Мы четко придерживались графика, пока не нарвались на минное поле.
– А в какое время вы отнесли в разведотдел дивизии мешок с телефонами и документами? – Старший следователь снова перешел на «вы», но говорил по-прежнему, с обвиняющим напором.
Этот напор весьма не нравился Россомахову. Подполковнику хотелось держаться точно так же.
– Точно сказать не могу. Примерно за полчаса до выхода. Плюс-минус десять-пятнадцать минут.
– Звонок с вашей трубки господину Лопесу был совершен в двадцать два шестнадцать. По времени вы успевали…