Бандитский Петербург

Одним из многочисленных заимствованных на Западе нововведений стало учреждение полиции. И в допетровское время, и в первые десятилетия царствования Петра Алексеевича задачи по поддержанию правопорядка на Руси выполняли разные административные и общественные структуры, однако специального органа, занимающегося сугубо полицейскими делами, вплоть до 1718 года не было. Меж тем потребность в учреждении такового диктовалась не только заграничным опытом Петра, но и объективными причинами: должности губных старост и сыщиков были отменены указом 1702 года, а дела ликвидированного годом ранее Разбойного приказа разосланы «которые куда пристойно». Опять же институт губернаторства только создавался, а потому был не в состоянии заниматься охраной общественного порядка и борьбой с преступностью. А последняя неуклонно росла, хотя скорый на расправу царь и рекомендовал вешать воров и разбойников прямо на том месте, где они были пойманы.

Строительство столицы требовало постоянного надзора, но занятому общегосударственными делами губернатору Меншикову было явно не до того. Созданная в 1705 году Адмиралтейская верфь взяла на себя часть правоохранительных функций, но после того, как адмиралтейский советник Александр Кикин оказался причастным к делу царевича Алексея, Петр, которому всюду мерещились заговорщики, более не доверял Адмиралтейству. Теперь надежды на обновление он связывал с полицией, которая «есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобства».

Как и многие другие преобразования Петра, полицейская реформа проходила под влиянием импульса, без четкого плана и подготовки. С одной стороны, полиции были даны полномочия безгранично вмешиваться в жизнь граждан, а с другой – эти обязанности сводились к таким, казалось бы несвойственным этому институту вещам, как наблюдение за застройкой, предотвращение пожаров, контроль за соблюдением санитарных норм и прочая.

Особую головную боль доставлял розыск беглых рекрутов, крепостных и всех тех, кто покинул место жительства без разрешения властей. А резкому увеличению количества таковых способствовали введенные Петром поду́шная подать и рекрутские наборы. Простой люд никак не мог взять в толк, почему раньше налоги платились «со двора», а теперь с каждой мужской души. Ну а по рекрутам, уходящим на пожизненную службу, плакали, как по покойникам: по дороге в армию их сопровождала охрана с колодками, а по указу 1712 года рекрутам предписывалось накалывать на левой руке кресты и натирать их порохом, чтобы по тем знакам легче было ловить беглецов.

Строящийся Петербург растворял в себе массу пришлых людей. Для контроля над их передвижением ввели паспорта и покормежные письма, но полиция не успевала учитывать всех, и столица оказалась наводнена разного рода «мутными» личностями. Наделенные судебными функциями полицейские канцелярии на первых порах играли роль скорее административных органов и, в основном, наблюдали за тем, чтобы во время церковных праздников не устраивались увеселения, и не шла торговля спиртным, а горожане не держали в своих домах посторонних свыше установленного срока. Но, пожалуй, главная проблема полиции петровской эпохи заключалась в том, что ее служащие, будучи обременены огромным количеством обязанностей и полномочий, не имели – ни профессионального опыта, ни должного образования. Да еще и получали за свою службу грошовое жалованье. По этим причинам полицейские юной российской столицы, – увы! – не могли «давать пример добропорядочного поведения», как это мечталось реформатору Петру.

И все же, если уж сравнивать прилагаемые усилия по борьбе с коррупцией в эпоху Петра и во времена нынешние, то нельзя не признать, что Петр I действовал гораздо решительнее, чем первый российский президент. Царь-преобразователь не побоялся казнить подловленного на взятке князя Гагарина и некоторых других весьма высокопоставленных чиновников, при Ельцине же возникла традиция не «сдавать» людей из элиты. Однако, несмотря на казни, каторгу и прочие ужасы правоприменительной системы начала XVIII века, Петр так и не смог ни искоренить лихоимство, ни обуздать преступность… Ну а после смерти великого царя – само собой разумеется, еще долгие годы воры и разбойники в новой столице и ее окрестностях творили свои черные дела без особой опаски. В начале тридцатых годов XVIII века, в царствование Анны Иоанновны, ситуация настолько обострилась, что для розыска воров и убийц была создана специальная войсковая группа под командованием подполковника Редкина. Этот бравый подполковник только в 1732 году задержал 440 человек по подозрению в совершении различных преступлений. Из этих задержанных двадцать были признаны убийцами и казнены, пятнадцать – ушли на вечную каторгу и сгинули там, восемьдесят пять воров получили кнут и батоги, после чего их отпустили с миром, шестеро, идентифицированных как дезертиры, были отконвоированы в родные части. 14 человек умерли под караулом, не дождавшись разбирательства, – что свидетельствует о том, что условия предварительного заключения в те веселые времена были, прямо скажем, не слишком комфортными… (Еще 10 из этой компании были «отосланы к суду», их дальнейшая судьба неясна.) Но двести девяносто задержанных были оправданы и отпущены, не понеся никакого наказания (кроме, естественно, предварительной отсидки). Эту цифру – двести девяносто из четырехсот сорока, можно воспринимать двояко: с одной стороны, она свидетельствует о низкой эффективности усилий «специального отряда быстрого реагирования» того времени, а с другой – опровергает бытовавший миф о том, что в России, мол, спокон веков – попал в тюрьму – значит, преступник…[4]

Ну а что касается отряда подполковника Редкина, то, судя по всему, результаты его деятельности удовлетворяли высшие власти империи. Бравый рубака гонялся за ворами и разбойниками еще несколько лет, неуклонно повышая свои показатели: в 1736 году его почтенные схватили уже восемьсот тридцать пять человек, из которых два были казнены, сосланы – 37, выпороты и отпущены – 157, 21 дезертир был отправлен по месту службы, ну а в «предвариловке» скончалось 26… Четыреста девяносто два человека были отпущены со словами «ошибка вышла, браток». А может быть, и вовсе безо всяких слов – и то ладно, что отпустили… Правда, возникает еще одна мысль, когда читаешь замечательные показатели подполковника Редкина: а не дутые ли цифры задержанных? Статистика во все времена служила благой цели успокоения власть имущих. Сомнения такие возникают вот по какой причине – несмотря на рейды Редкина от разбойничьих шаек в окрестностях Петербурга настолько житья не стало, что в 1735 году Сенат, заслушав леденящий душу доклад полицмейстерской канцелярии, постановил начать вырубку леса от Петербурга до Соснинской пристани. (Любопытный, кстати, факт из того времени: дикие лесные разбойники… послали три письма фельдмаршалу Брюсу с требованиями денег и обещаниями самых мрачных перспектив в случае отказа платить… Вот оно как было-то, на фельдмаршалов «наезжали».) На тридцать сажен по обе стороны дороги на Новгород лес также подлежал вырубке, потому что чуть ли не на каждой версте поджидали путников угрюмые воровские компании. Против разбойничьих шаек, как правило, посылались войска, которые вовсе не всегда выходили победителями из кровавых жестоких стычек. Наглость питерских воров дошла до того, что в 1740 году они убили часового в Петропавловской крепости и украли несколько сотен рублей казенных денег…

В 1741 году на престол взошла императрица Елизавета – «дщерь Петрова». Впрочем, «взошла», пожалуй, термин не совсем точный, скорее она силой была возведена на трон гвардией. Ну а поскольку за все на этом свете надо платить, пришлось Елизавете во время своего правления закрывать глаза на художества своей гвардии. Офицеры, сержанты и солдаты при Елизавете вытворяли такое, что оторопь берет. Видно, твердо уверены были служивые в своей неподсудности и безнаказанности. Сведения о «беспределе» армии в то время дает Соловьев: «Чаще всего заводителями беспорядков, виновниками преступлений в царствование Елизаветы являлись люди из войска. Сила, даваемая оружием, вела грубых людей к тому, чтобы пользоваться этой силой против безоружных сограждан».

Многое стоит за этими скупыми строками. Бесчинства военных, решивших, что пришло время насладиться плодами совершенного ими дворцового переворота, как правило, не доходили до суда – по крайней мере в тех случаях, когда преступления совершались офицерами. Военные грабили прямо на улицах, а в некоторых ситуациях не стеснялись и вламываться в дома богатых купцов, вырезая целые семьи… Да и не только купцы страдали – в самом начале царствования Елизаветы в Петербурге караул, которому было положено охранять дом графа Чернышева, разграбил этот самый дом и убил малороссийского шляхтича Лешинского, пытавшегося остановить солдат… В те времена трактирщики и хозяева постоялых дворов часто вынуждены были бесплатно давать кров, пищу и вино людям со шпагами – такое вот «мушкетерское» время наступило в России. Взамен постояльцы из военных давали трактирщикам своеобразную «крышу» – т. е. защищали от произвола других вооруженных групп. Часто офицеры и солдаты, оставив службу, целиком посвящали себя преступному промыслу. В 1750 году была разгромлена крупная шайка воров и разбойников, за которыми числились чудовищные преступления и злодейства. Когда захваченные преступники начали давать показания, выяснилось, что всей организацией руководил отставной прапорщик Сабельников, который основал настоящую разбойничью базу со своей пристанью, с избами и тайниками, со складами оружия. Отставной офицер Сабельников лично разрабатывал все операции по разбойным нападениям, подробно инструктировал своих подчиненных, отправлял их на дело, с каждой акции брал себе долю, а иногда и сам ездил – размяться, так сказать[5].

И вот что любопытно: несмотря на то что Россия, с одной стороны, была охвачена криминальным «беспределом», а с другой – произволом властей на всех уровнях, – в нашу страну «на ловлю счастья и чинов» ехали иностранцы чуть ли не со всей Европы. И ни разбойники, ни бандитствующая гвардия, ни коррумпированные власти их не останавливали. Они приезжали в Россию XVIII века по тем же причинам, что и в 90-х годах XX столетия. Страх пред ужасами беспредельной непонятной страны отступал пред величиной возможного выигрыша. Те иностранцы, которым повезло, становились в России генералами, адмиралами, губернаторами… И никто не знает, сколько искателей счастья навсегда сгинуло в нашей стране. Нет такой статистики. Остались только слухи и страшные легенды. Говорят, что многие корчмы и постоялые дворы на дорогах, идущих от Петербурга, стояли в буквальном смысле на костях убитых иностранцев. Как правило, их грабили и убивали не тогда, когда они только ехали в Россию – что возьмешь с голодранцев? – а тогда, когда они, разбогатев, возвращались домой. Такие «хитрые» постоялые дворы иногда работали как настоящие «фабрики смерти» – в газете «Санкт-Петербургские ведомости» от 11 июля 1730 года встречаем такую вот информацию: «Некоторый Швеции капитан с женою и четырьмя детьми и служанкою из России в свое отечество ехавший недалеко от Санкт-Петербурга на границе от некоторого корчемщика, который может у него какие деньги усмотрел, со всеми при нем бывшими убит и под избу в яму брошен…» Кстати – такие разбойные трактиры и корчмы – достаточно давняя традиция в России, еще в былинах об Илье Муромце встречаются похожие сюжеты…

Вообще, в России середины XVIII века «уголовной» столицей все-таки была Москва, а не Петербург – во-первых, Питер был «моложе», не успели сложиться традиции, во-вторых – сами преступники старались не очень «беспредельничать» в Санкт-Петербурге, где по причине близости центральной власти проще было «попасть под замес». Была даже такая тенденция – совершив преступления в Питере – немедленно бежать в Москву, там было и спрятаться легче, и краденое сбыть. В Златоглавой же криминогенная обстановка была просто кошмарной – только знаменитый вор-сыщик Ванька Каин с 28 декабря 1741 года по ноябрь 1743 года сумел поймать 510 разбойников, воров, скупщиков краденого, фальшивомонетчиков и убийц, среди которых, кстати, было и несколько питерских «гастролеров».

В 1748 году в Москве началась настоящая вакханалия поджогов, убийств, разбоев и грабежей, это настолько испугало Елизавету Петровну в Петербурге (она полагала, что поветрие может перекинуться и в столицу), что вокруг императорских дворцов на площадях выставлялись пикеты из гвардейских полков, которые должны были вылавливать разных злодеев и разбойников, впрочем, сама елизаветинская гвардия, как уже упоминалось выше, могла бы многим разбойникам и злодеям дать фору…

В Питере, как уже говорилось, было все же поспокойнее, зато вот в его близких и дальних окрестностях разбойники «шуровали» вовсю – в Олонецкий уезд специально для наведения порядка был послан отряд поручика Глотова, которому удалось изловить немало лихих людей. От захваченных в плен разбойников удалось узнать, что в глухом Каргопольском лесу есть у них своеобразная база – настоящий разбойный стан. Глотов направил было туда людей, чтобы выжечь преступное гнездо, но оказалось, что его уже опередили: два молодых местных охотника, одному из которых было 17 лет, а другому 20, случайно натолкнулись в лесу на избушку, из которой вышли три человека и пригласили на огонек, пообещав убить, если не примут охотники вежливого приглашения. Войдя в избу, звероловы увидели целый арсенал – ружья, рогатины и поняли, куда попали. Разбойники меж тем тихонько совещались, как бы им половчее убить охотников, чтобы те не донесли на них, – и решили они провернуть все дело в бане, куда двое и отправились. На третьего же, оставшегося в избе, прыгнул один из юношей и заколол ножом. Схватив ружья, звероловы побежали к бане, застрелили одного злодея через окно, а другого – когда тот в дверь выскочил. Уходя, молодые охотники спалили разбойный стан дотла – чтоб другим злодеям приюта не было… Сенат с удовольствием заслушал это «приключенческое» дело и постановил отпустить смелых юношей без наказания.

В Петербурге между тем начинали понемногу расцветать более «интеллигентные» виды преступлений – аферы, мошенничества, карточное шулерство, подделка официальных документов. К 1761 году тайных игорных приютов, в которых орудовали шулера, стало настолько много, что потребовался специальный высочайший указ о запрете играть в частных домах «…во всякие азартные игры, в карты, то есть в фаро, в квинтич и им подобные на деньги и вещи». Лишь в самых знатных дворянских домах можно было играть на маленькие суммы в ломбер, кадрилию и пикет, в контру и памфиль. Если полиция узнавала, что где-то идет большая игра, и хватала игроков на месте, то хозяева дома и все игроки обязаны были заплатить штраф в размере двух годовых жалований. Деньги, на которые шла игра, конфисковывались, половина этой суммы отдавалась доносчику, четверть – в доход полиции, четверть – на благоустройство больниц и госпиталей. Однако эти жесткие меры были малоэффективны[6].

В 1762 году на престол взошла Екатерина II. И не пройдет и двух лет, как в столице империи случится очередное громкое политическое убийство. В данном случае речь идет о нашем, отечественном аналоге французской «железной маски» – венценосном «шлиссельбургском узнике».

Живописать во всех подробностях эту историю – исторю попытки госпереворота авторства Василия Яковлевича Мировича – по службе подпоручика Смоленского пехотного полка, а по жизни – авантюриста и неудачника, – особого смысла нет. Большинство из нас помнит ее из школьного курса истории, либо по сюжету выходившего некогда массовыми тиражами романа Георгия Данилевского «Мирович». Напомню лишь вкратце, что в начале июля 1764 года, реализуя собственный замысел, Мирович попытался произвести переворот в пользу в строгой тайне содержавшегося в Шлиссельбургской крепости «царственного» заключенного – Ивана VI (Антоновича).

Получив информацию об отъезде Екатерины из столицы, молодой подпоручик в очередное ночное дежурство умудрился изящно и весьма оперативно «переагитировать» часть своих солдат, несших караульную службу в крепости. С их помощью Мирович захватил в плен коменданта и ультимативно потребовал выдачи Ивана Антоновича, угрожая в противном случае стрельбой и штурмом. Однако персональные надзиратели томящегося в застенках претендента на российский престол в данной ситуации выказали себя «профессионалами конвойной службы» и, строго в соответствии с имевшимися на руках инструкциями, цинично зарезали узника. Что называется, «ничего личного – просто служба».

Поскольку для реализации масштабного плана Василия Яковлевича царевич нужен был исключительно живым, а наличием форс-мажорного «двойника» он, по простодушию своему, не озаботился, Мирович сразу утратил весь свой воинственный пыл, впал в депрессию и позволил арестовать себя любимого. Суд был недолгим, а расправа скорой – 15 сентября 1764 года Мировича публично казнили, в последний момент милостиво заменив «болезненное» четвертование на более гуманное – отсечение головы. К слову, до этого дня Россия умудрилась прожить целых двадцать два года без вынесения смертных приговоров.

По общепринятой версии подпоручик Мирович замыслил идею государственного переустройства, ведомый личной обидой на свое жалкое существование в целом, и на неблагосклонность к нему новой императрицы, в частности. То бишь, после того как Екатерина начертала на его прошении о возвращении фамильных земель решительный отказ, Василий Яковлевич, выражаясь словами одного из героев писателя Зощенко, «затаил в душе некоторое хамство».

Замысел Мировича оригинальностью не блистал: дескать, если сама «Матушка» взошла на трон вне очереди и при помощи штыков, то почему бы не восстановить историческую справедливость схожим образом, вышибив клин клином? Василию Яковлевичу жаждалось славы, признания, должностей, привилегий и богатств. Все это, строго по списку, ему мнилось получить от несчастного Ивана Антоновича в качестве благодарности за возвращение трона. Насколько хорошим правителем для России мог бы стать человек, проведший бо́льшую часть жизни в одиночном заточении и абсолютной оторванности от современных внешне- и внутриполитических реалий, вопрос, мягко говоря, дискуссионный. Но Василий Яковлевич, похоже, таковым вопросом и вовсе не заморачивался. Был он человеком импульса, действовавшим по принципу «ввяжемся в бой, а там – видно будет».

Как результат – из всего, столь страстно желаемого, Мирович получил лишь одно – славу, хотя бы и посмертную. Ну да несколько строчек в учебниках и энциклопедиях – они тоже дорогого стоят. Но вот имена двух шлиссельбургских охранников-цареубийц известны меньше. А ведь именно капитан Власьев и поручик Чекин сыграли ключевую роль во всей этой истории, жестко и жестоко погасив попытку переворота, что называется, «в зародыше».

Да, конечно, совсем не факт, что, заполучи Мирович вожделенного наследника живьем, а не в виде хладного трупа, дерзновенный план смог бы осуществиться. Слишком уж много в нем было допущений и «белых пятен». Тем не менее, устранив опасного претендента на престол, «тюремщики» позволили Екатерине II облегченно выдохнуть. По крайней мере с этого момента она перестала тревожиться о том, что со временем ей могут начать досаждать очередные «мировичи», среди которых могли сыскаться и куда как более профессиональные заговорщики. Да вот хотя бы люди из окружения гетмана Разумовского! К слову, в наши дни существует версия, что украинец по крови Мирович, родители которого, в свое время, попали в царскую опалу по причине приверженности к небезызвестному Мазепе, на самом деле был вовсе не авантюристом-одиночкой, а послушной пешкой в руках опытного интригана Кирилла Разумовского, якобы вынашивавшего планы возвести на российский трон «марионеточного» правителя. Впрочем, руководствуясь теорией заговоров, вокруг этой истории ныне можно громоздить самые разные версии. Так, например, не менее популярна та из них, согласно которой Мирович также был «пешкой», вот только в царственных ручках… самой Екатерины…

Так ли, иначе ли, но все дивиденды с этой кровавой истории заполучила «Матушка императрица». Скорее всего, именно по этой причине никаких карательных мер в отношении убийц лица царской крови предпринято не было. Напротив, Власьев и Чекин официально удостоились похвалы за четкие действия в нештатной чрезвычайной ситуации. Правда оба были отставлены от службы, однако в накладе не остались: поговаривают, что каждый получил солидное «единовременное пособие» в обмен на клятву «никогда не говорить об известном событии»[7].

Ну да вернемся к Екатерине Алексеевне, которой, по восшествии на престол, досталось весьма трудное наследство. Вокруг Петербурга опять было неспокойно – в основном разбойничали беглые крестьяне, пробиравшиеся вместе с семьями в Лифляндию и Эстляндию, где надеялись получить волю и укрытие. Однако по постановлению Сената на немецкий и финский язык был срочно переведен Указ от 1754 года, запрещавший укрывательство беглых, а затем этот документ был направлен в балтийские провинции.

Берется Екатерина Алексеевна и за реформирование полиции – слишком уж много претензий и жалоб на своекорыстие и произвол полицейских чинов накопилось к тому времени. И вот, что называется «количество перешло в качество»: 14 декабря 1766 года Екатерина II издает Наказ, в котором высказываются принципиально новые взгляды на юстицию и полицию. Государыня формулирует, что лучше предупреждать преступление, нежели наказывать за оное, ставит задачу полиции отныне сосредоточиться исключительно на «охранении благочиния». Да, раскрытие преступлений по-прежнему поручалось полиции, но вот последующее «произведение дела препоручается судебному месту, к которому его дело принадлежит».

В ноябре 1790 года Высочайшим Указом утверждено положение о гербергах (постоялых дворах) и трактирах в столице империи. На полицию возложена обязанность наблюдать за тем, чтобы в трактирах и гербергах «исполнялось все по предписанию», а низкого сословия люди, «как то: солдаты, крестьяне господские и всякого звания развратные люди и зазорные женщины», не впускались, а картежная игра во всех тех местах была искоренена и уничтожена.

При Екатерине II также были ужесточены меры в отношении всякого рода мошенников, промышляющих в столице. Последнее неспроста: к тому времени Петербург уже прочно становился «мошенническим центром» империи в отличие от более грубой разбойно-воровской Москвы. Доходило до того, что мошеннические «разводки» стали проворачиваться на самом высоком уровне, – в вышедшей в 1871 году книге юриста Файницкого «Мошенничество по русскому праву» приводится такой забавный пример: «…Когда депутаты ото всех мест России съехались в Петербург для составления уложения законов, некто Корольков, подделав пригласительные от комиссии повестки на 25 июля 1767 года, разносил их депутатам и собирал за это деньги…» Надо сказать, что этот Корольков был фруктом достаточно ранним – лет ему в ту пору было всего-то восемнадцать. Приняв во внимание его молодость, шокированный Сенат приговорил головастого юношу к наказанию плетьми и ссылке в дальний гарнизон солдатом…[8]

XIX век начался в Петербурге довольно мрачно – 11 марта 1801 года в Михайловском замке был убит император Павел I. Он был, безусловно, трагической фигурой в российской истории, его не любили, и он остался в нашей памяти курносой карикатурой. Между тем он вовсе не был законченным идиотом – просто тяжелое детство и нелюбовь матери (Екатерины II) не могли не наложить на его личность своеобразного отпечатка. О нем говорили, что он был вполне разумным человеком в больших делах и смешным и страшным самодуром в малых… Он делал все как бы наперекор своей матери, и жуткая смерть его была предопределена.

Если рассмотреть чисто, так сказать, уголовный аспект его гибели – то это было обычное заказное убийство. В заговор был вовлечен наследник – будущий император Александр I, который неоднократно обсуждал с графом Паниным возможность отречения Павла еще в ноябре 1800 года. Панин, правда, предлагал не убивать императора, Александр с пониманием слушал его проекты регентства… Но – и Панин и Александр не могли не предполагать и убийства. Они были внутренне к нему готовы – об этом свидетельствует то, что впоследствии никто из убийц не был предан суду, они попали лишь в довольно мягкую опалу: руководители заговора князь Зубов и граф Пален всего-навсего были высланы в свои имения в Курляндии. У клана Зубовых были личные причины ненавидеть Павла – Платон Александрович, как известно, был фаворитом Екатерины и поэтому не мог не впасть в немилость у Павла, у братьев Платона Валерьяна и Николая карьера также складывалась не самым блестящим образом. Графа Палена Павел также неоднократно оскорблял. Бурлило и офицерство, хорошо помнившее золотой век Екатерины… В общем, весь заговор был нормальным корыстным убийством, в котором все участники решали свои более или менее крупные проблемы…