Век криминалистики
Из этого можно сделать выводы относительно момента наступления смерти в результате преступления или в каком-либо ином случае наступления смерти. По невыясненным причинам в течение нескольких часов после смерти трупные пятна могут даже перемещаться, если положение покойника изменится: кровь стекает в те части тела, которые оказываются в результате такого перемещения в самом низу. Но затем такая подвижность крови прекращается. Поэтому, если трупные пятна обнаружены в высоко расположенных частях тела, это свидетельствует о том, что мертвец в течение определенного периода времени неоднократно перемещался из первоначального положения. Лакассань старался как можно точнее определить этот период.
Нечто подобное происходило и в связи с проблемой окоченения умерших, которая в 1811 г. привлекла внимание уроженца Бельгии Пьера Нистэна. Он первым точно описал направление распространения и течение во времени этого мышечного оцепенения у покойников, которое на протяжении столетий давало повод для бесчисленных домыслов. Согласно Нистэну, оно начиналось с мускулатуры скул, затем охватывало шею и руки, с тем чтобы спустя более или менее продолжительный период исчезнуть в той же последовательности. Обычно оно кончалось на третий или четвертый день. Оказалось, что феномен трупного окоченения тоже важен для определения момента наступления смерти. Но Лакассань установил, что при этом надо учитывать и многочисленные отклонения от правил, и пришел к выводу, что начинается окоченение не с области скул, а с сердца.
Он столкнулся и с проблемой, над решением которой судебной медицине придется впоследствии трудиться еще многие десятилетия. Вслед за вопросами о трупных пятнах и трупном окоченении он взялся в конце концов и за изучение вопроса о посмертном охлаждении тела. Еще великие пионеры судебной медицины пытались проследить ход этого охлаждения во времени, ибо это позволяло в случаях убийства или при несчастных случаях ретроспективно установить момент, в который наступила смерть. Эмпирическим путем было выведено правило, что температура тела в первые четыре часа после смерти снижается каждый час на один градус по Цельсию. Но и здесь имелось много неожиданностей, неопределенностей и зависимостей от окружающей температуры. Все это побудило Лакассаня высказать одну из главных своих заповедей: «Надо уметь сомневаться». Ведь именно загадки и неясности манили его и заставляли биться над их разрешением.
К началу работы над мертвецом из Мильери лицо Лакассаня пылало гневом, оснований для которого у него было предостаточно. К его наиболее известным заповедям принадлежат слова: «Ошибки плохо проведенного вскрытия непоправимы». А ведь д-р Бернар был препаратором в его, Лакассаня, институте. Удастся ли сейчас, негодовал Лакассань, узнать больше того, что было установлено при первичном вскрытии? Каким же грубым было оно! Какие ненужные повреждения на шее! Какое варварское обращение с черепом и грудной клеткой! Черепная коробка совершенно разбита, большие части утеряны! Как безобразно сломано ребро! И это плоды его обучения? А то, что д-р Бернар не уничтожил, было разрушено в результате изменений, происшедших в трупе за три месяца. Не осталось ничего, что годилось бы для идентификации покойника, за исключением костей и волос. Но даже на костях Бернар оставил следы своей грубой работы. Впрочем, потребовалось не так уж много времени, чтобы гнев Лакассаня иссяк. Его задача – тайна идентификации, которую он должен вырвать у мертвеца, – была сильнее гнева. И он приступил к работе.
То, что началось в эти поздние послеобеденные часы, было лишь первым актом виртуозного концерта, продлившегося почти одиннадцать дней. Так как, помимо костей и волос, не осталось ничего пригодного для патологоанатомического исследования, первые усилия Лакассаня были направлены на высвобождение скелета из разлагающейся массы. Целых шесть лет отделяли еще Лакассаня от открытия рентгеновских лучей, которым предстояло позже сыграть огромную роль в судебно-медицинском исследовании частей скелета. Пока же Лакассань вынужден был довольствоваться только тем, что видели его глаза. Но по его инициативе д-р Этьен Ролле несколько лет работал над решением проблемы того, как на основе имеющихся отдельных костных деталей определять размеры тела умершего, если вследствие разложения его нельзя уже было измерить обычным способом. Исследования Ролле к тому времени закончились, и 1889 год – год обнаружения мертвеца из Мильери – был вместе с тем годом опубликования сочинения Ролле «Об измерении длинных костей конечностей и их отношении к антропологии, клинике и судебной медицине». Ему было предназначено стать исходным пунктом для работ, которыми и шестьдесят лет спустя все еще занимались многочисленные исследователи, в том числе американцы Дюпертуа, Хэдден, Троттер и Глезер. На основе изучения 50 покойников мужского и 50 – женского пола Ролле вычислил, что между общей длиной тела и длиной отдельных его костей имеется довольно точное соотношение. Так, верхняя плечевая кость длиной 35,2 см соответствует длине тела порядка 1 м 80 см. Конечно, замеры дают лишь приблизительные результаты, если в распоряжении эксперта имеются только суставные кости. Но чем больше костных частей, тем точнее будет результат. Если, к примеру, в наличии были обе плечевые кости, Ролле замерял длину обеих и выводил среднюю цифру, которую и брал за основу своих вычислений размеров тела. Если же в его распоряжении сверх того были верхние черепные кости, бедренные кости и кости голени, он получал на удивление точные данные. Он создал формулы и таблицы таких вычислений, которые даже впоследствии в своей основе не подвергались существенным изменениям.
Д-р Бернар определил размеры тела мертвеца из Мильери «на глазок». Теперь же Лакассань препарировал кости рук и ног покойника и тщательно замерял их. Вычисление размеров тела по костям рук дало результат, равный 1 м 76 см, по костям ног – 1 м 81 см, а путем выведения среднего арифметического из обоих чисел он получил рост в 1 м 78,5 см. Когда он сообщил об этом первом результате своих усилий Горону, то поначалу вызвал у того, по всей видимости, горькое разочарование. Ведь согласно словесному портрету Гуффэ, составленному на основании сведений, полученных от его близких, рост Гуффэ был равен 1 м 75 см. Однако одержимость, с которой Горон шел по следу Гуффэ, заставила его связаться 15 ноября с военным ведомством Парижа. И тут оказалось, что во время прохождения военной службы с Гуффэ были сняты все необходимые мерки. Данные о росте в его военных документах свидетельствовали: 1 м 78 см! Потревожили и портного Гуффэ – Ошара. Его показания подтвердили вычисления Лакассаня.
А тем временем Лакассань проводил еще более важные для дела исследования. Во время препарирования костей правой ноги ему бросилось в глаза, что костные части, на которых у человека крепится мускулатура ног, подверглись странным изменениям. От самих мускулов вследствие разложения не осталось ничего такого, что дало бы возможность судить об их прежнем состоянии. Но явные изменения костей свидетельствовали о том, что мускулатура на правой ноге была слабее, чем на левой. Причем на голени это недоразвитие было выражено сильнее, чем на бедре. Лакассань пришел к выводу, что это результат какой-то болезни. Тщательно сравнив все части правой и левой ноги, он столкнулся с деформацией коленной чашечки в правом колене, которую он часто наблюдал в прошлом в случаях воспалительного процесса в колене. Сравнение костей стопы повело Лакассаня еще дальше. В голеностопном суставе правой ноги имелись изменения, характерные для людей, перенесших в молодом возрасте туберкулезное воспаление суставов. Когда же Лакассань взвесил все кости правой и левой ног, то обнаружил маленькое, но примечательное различие. Левая, по видимости здоровая, опорная ножная кость весила 65 граммов, в то время как правая – только 55 граммов; различие же в общем весе костей правой и левой ног достигало 39 граммов. Слишком многое указывало на то, что правая нога подверглась болезненным изменениям. Лакассань сообщил Горону, что мертвец из Мильери страдал, по всей вероятности, в молодости туберкулезом суставов правой стопы с последующим ослаблением мускулатуры правой голени и правого бедра. Вследствие этого его походка была слегка хромающей. По меньшей мере он слегка тянул правую ногу. А позже у него в колене развилась водянка.
Горон тотчас же связался с Парижем. Он навел справки у дочерей Гуффэ, у врача Гуффэ доктора Эрвье, у сапожника Гуффе (просто мистика – сапожник носил фамилию Мильери!). Данные Лакассаня нашли поразительное подтверждение. Гуффэ действительно слегка хромал, но из-за его болезненного самолюбия никто не смел даже упоминать об этой беде. Мускулатура его правой ноги была ослаблена. Отец Гуффэ и парижанка Луиза Доминик, знавшая Гуффэ с детства, подтвердили, что после падения на груду камней он страдал воспалением суставов стопы, которое годами не хотел лечить. У доктора Эрвье Гуффэ лечился в 1885 г. по поводу водянки коленного сустава. Врач направил его для дальнейшего лечения к доктору Гийо. Гийо подтвердил не только заболевание колена, но и болезненное изменение всей правой ноги. Впервые Горон испытал чувство подлинного удовлетворения, если не триумфа.
А работа Лакассаня была еще далеко не кончена. При исследовании костей и хрящей рта и шеи он натолкнулся на переломы обеих верхних дуг щитовидного хряща. Он увидел в этом подтверждение вывода Бернара о том, что покойный скончался от насильственного удушения, но в противоположность Бернару считал более вероятным удушение руками, чем веревкой. Однако в первую очередь при исследовании останков головы им двигало стремление определить возраст умершего точнее, чем это сделал Бернар. В те дни методика установления возраста по зубам находилась еще в «раннем детстве», как и сама зубоврачебная наука. Даже три четверти века спустя определение возраста по зубам все еще относилось к наименее исследованным областям судебной медицины. Во времена же Лакассаня знания в этой области позволяли сравнительно надежнее определять возраст людей лишь до двадцать четвертого или двадцать пятого года жизни. Установление более позднего, среднего возраста представляло гораздо бо́льшие трудности.
И выдающейся заслугой Лакассаня в тех условиях было то, что к середине ноября, исходя из степени износа основного вещества зуба, зубной эмали, образования зубного камня на корнях и истончения этих корней, он сделал вывод, что покойник должен быть старше, чем установил Бернар. Лакассань определил его возраст словами «около пятидесяти лет». Если учесть, что Гуффэ было сорок девять лет, то понятно, почему Горон почувствовал еще бо́льшую уверенность в своей правоте.
Но Лакассань представил ему еще одно, последнее подтверждение. Одной из главных причин того, что следственный судья, а также Судэ и Ландри оспаривали тождественность Гуффэ с мертвецом из Мильери, была констатация Бернаром черного цвета волос трупа. Гуффэ же, по сведениям, полученным от его семьи, парикмахера и всех знакомых, имел волосы каштанового цвета. Однако Лакассань еще раньше ставил различные опыты, стремясь путем сравнения волос, найденных на месте преступления, с волосами подозреваемого получить улики, которые можно было бы использовать для расследования преступлений. Уже ряд лет он проводил исследования волос под микроскопом и побуждал химика из Лионского университета профессора Югунанка к химическому исследованию волос. По указанию Горона сотрудник Сюртэ поспешил на квартиру Гуффэ и изъял там его головную щетку, которую курьер привез в Лион. Лакассань нашел в ней достаточно волос, чтобы провести сравнительное исследование. Прежде чем сравнивать волосы трупа с волосами из головной щетки Гуффэ, он несколько раз промыл волосы покойника. Этого было достаточно, чтобы смог проступить их каштановый цвет. Однако, чтобы увериться в том, что ни Гуффэ, ни мертвец при жизни не красили своих волос, он решил подвергнуть волосы обоих химическому исследованию. Югунанк искал следы наиболее известных основных веществ, входящих в состав красителей для волос, – меди, ртути, свинца, висмута и серебра. Все анализы были отрицательными. Таким образом, Лакассань мог быть уверен в том, что обе пробы волос имеют свой первозданный цвет. Лишь после этого он измерил толщину волос под микроскопом и пришел к настолько глубокому убеждению об их тождественности, что 21 ноября, обращаясь к Горону и Жому, воскликнул с некоторой театральностью, что, кстати, было ему не чуждо: «Господа, я передаю вам месье Гуффэ!»
4
Когда днем позже, 22 ноября, Горон вернулся в Париж, его встретили заголовки в «Энтрансижан»: «Труп опознан!», а также сообщения прессы, во всех деталях описывавшие работу Лакассаня: тем самым впервые судебно-медицинское исследование стало сенсацией дня. Старый служака был, наверно, раздосадован, что слава Лакассаня затмила его собственную. И это побуждало его во что бы то ни стало найти убийцу Гуффэ.
К 25 ноября по заказу Горона ремесленники изготовили копию сундука из Лятур-де-Мильери. Через день его выставили на всеобщее обозрение в парижском морге, а Горон обратился к публике с вопросом: «Где был изготовлен этот сундук и где он был продан?» В течение трех дней двадцать пять тысяч человек прошествовало мимо сундука в морге, как будто бы речь шла о прощании со знаменитостью. 26 ноября один мастер с улицы Бафуа, занимающийся изготовлением сундуков, заявил, что данный сундук никоим образом не мог быть изготовлен и продан во Франции, ибо это английская продукция. Горон прислушался к его доводам, тем более что как раз в это время получил письмо Шевона – француза, живущего в Лондоне. Как утверждал Шевон, 24 июня 1889 г. одна француженка, тоже проживающая в Лондоне, мадам Веспрэ, прислала к нему приезжего из Парижа, желающего снять комнату. Этот приезжий, назвавший себя Мишелем, снял комнату для себя и своей дочери. Четыре дня спустя они приобрели у фирмы «Цванцигер» на Юстон-роуд большой сундук – точно такой же, как выставленный в парижском морге. В середине июля Мишель и его дочь уехали, забрав с собой сундук.
В тот же день Горон велел изготовить фотоснимки сундука и послал с ними в Лондон инспектора Сюртэ Юлье. Продавец фирмы «Цванцигер» опознал сундук. Никакого сомнения: он продал его 28 июня коротконогому французу лет примерно пятидесяти, которого сопровождала молодая дама. Да, он прекрасно помнит: у покупателя были необыкновенно большие руки и грубое, бородатое лицо. После этого Горон решил лично направиться в Лондон с остатками оригинала сундука, и 19 декабря он уже был в английской столице. В знаменитом полицейском суде на Боу-стрит «сундук смерти» был предъявлен продавцу фирмы «Цванцигер» Лаутербаху, а также обоим французским гражданам – месье Шевону и мадам Веспрэ. Все трое подтвердили под присягой, что это сундук Мишеля. И тогда Горон стал допытываться у мадам Веспрэ, была ли она знакома с Мишелем, откуда она его знала и что о нем знала, почему в Лондоне он обратился именно к ней?
Очевидно, мадам Веспрэ имела основание опасаться полиции. Во всяком случае, она выложила все, что знала о Мишеле и его дочери. Что касается дочери, то эту девушку она знала плохо. Впрочем, это определенно была не дочь Мишеля, а его подружка по имени Габриэль Бомпар. Ну а Мишель? О, его она знала намного ближе. Четырнадцать лет тому назад, в Париже, она сама была его подружкой. «Его фамилия? Какова его настоящая фамилия?» – допытывался Горон. Француженка колебалась, но затем выдала и фамилию: Мишель Эйро! В тот же момент Горону, как он говорил впоследствии, открылся «путь к окончательному раскрытию дела Гуффэ». Он вспомнил ту пару из окружения Гуффэ, которая исчезла из Парижа в тот же день, что и сам судебный исполнитель, – Мишель Эйро и Габриэль Бомпар.
Обратно в Париж Горон вернулся 22 декабря, полный решимости поймать убийцу. Еще до наступления Рождества один из его агентов сообщил более точные подробности относительно Эйро: Эйро был авантюристом и мошенником высшей марки. Несмотря на свои пятьдесят шесть лет, безобразную внешность и прикрытую париком плешь, он вплоть до своего исчезновения считался первоклассным героем-любовником. А его биография?! Он был родом из Сент-Этьена, но еще ребенком уехал с родителями в Испанию и поэтому бегло говорил по-испански. Позднее он обучался красильному ремеслу, удрал от своего мастера, потащился с французским экспедиционным корпусом в Мексику, но дезертировал оттуда. После амнистии 1869 г. он решился вернуться во Францию, женился на зажиточной женщине, промотал ее деньги, оставил жену с ребенком и подался в Южную Америку в качестве торговца мануфактурой. В 1882 г. Эйро снова объявился во Франции, обзавелся здесь спиртовым заводом, а затем мошенническим образом объявил о своем банкротстве. После этого он стал совладельцем другой фирмы, которая в свою очередь в июле 1889 г. оказалась на грани банкротства. С 1888 г. его подружкой стала Габриэль Бомпар, уличная девица, сбежавшая из родительского дома, дочь разбогатевшего торговца из Лилля, которая уверяла, что в детстве ее загипнотизировали и под гипнозом изнасиловали. Она была двадцати лет, хорошенькая, испорченная, изолгавшаяся, лишенная всякой совести, готовая на любое злодейство.
В голове Горона уже рисовалась картина преступления. Эйро, полагал он, был знаком с Гуффэ благодаря, видимо, распродаже с торгов его спиртового завода, в проведении которой принимал участие судебный исполнитель. Он определенно знал, что дела Гуффэ процветают, и столь же точно знал, какой ненасытной была страсть Гуффэ к молодым женщинам. Поручил ли он своей любовнице Габриэль выполнить роль приманки для Гуффэ? Устанавливал ли он сундук в пока еще неизвестной подпольной квартире и велел ли Габриэль заманить туда Гуффэ? А может, он умертвил его, надеясь найти ключ к сейфу, а труп поместил в сундук? И, возможно, после краха своих планов ему пришло в голову отправить сундук в Лион и выбросить его там в укромном месте на берегу Роны? Вопрос за вопросом! Но Горон чувствовал, что ответ на все эти вопросы один: «да». Да! Он отдал распоряжение искать Эйро и Габриэль Бомпар по их фотографиям. Что касается Эйро, то к началу января 1890 г. Горон уже располагал о нем необходимыми сведениями. Инспектор Гаррэ отыскал покинутую жену Эйро – Лауру Буржуа и нашел у нее несколько фотографий мужа. С ожесточенностью диктовал Горон письма во все французские посольства, миссии и консульства по обе стороны Атлантики, пересылая им фотографии и данные о личности Эйро с просьбой продолжить его розыск через соответствующие полицейские службы в Европе, Северной и Южной Америке. Во французских, а затем вскоре в английских и американских газетах стало появляться все больше новых сообщений о захватывающей охоте на Эйро.
И вот утром 16 января на стол Горона легло письмо, отправленное из Нью-Йорка 8 января. Прочитав фамилию отправителя, Горон подумал, что это розыгрыш, мистификация со стороны какого-нибудь психопата. Но, сравнив письмо с образцами, изъятыми его людьми в квартире Эйро, он убедился, что письмо из Нью-Йорка, без сомнения, написано самим Эйро! Оно насчитывало почти двадцать страниц, полных жалоб на то, что во всем мире его обвиняют в убийстве. А ведь он бежал из Парижа, спасаясь от грозящего ему разорения: Габриэль Бомпар буквально обобрала его. Что же касается Гуффэ, то последний всегда был его другом. Если кто-нибудь и убил судебного исполнителя, так это Габриэль Бомпар. «Она, – утверждал Эйро, – вполне могла поручить кому-либо из своих многочисленных любовников покончить с Гуффэ».
Горон был еще занят выяснением мотивов, побудивших Эйро написать столь неожиданное письмо, когда 18 и 20 января он получил очередные послания Эйро из Нью-Йорка. Правда, самый большой сюрприз был еще впереди. Около полудня 22 января секретарша сообщила Горону о посетительнице, которая ждет в приемной. Ее зовут Габриэль Бомпар.
Разыскиваемая оказалась именно такой, как ее описывали: маленькая, изящная, элегантная. Но черты лица этой двадцатилетней особы искажали следы бурных любовных похождений. «Ее чувственность и испорченность выпирают через кожу», – констатировал Горон. Она пришла не одна, а в сопровождении субъекта, явно принадлежащего к «лучшим кругам прирожденных американцев», который представился как Джордж Герейнджер и тотчас приступил к рассказу. Горон узнал из него, что Герейнджер во время деловой поездки в Ванкувер познакомился с французским бизнесменом по фамилии Ванаэр, которого сопровождала его дочь Берта. Охваченный пламенной страстью к Берте, Герейнджер решился на учреждение совместной с Ванаэром фирмы, а когда тот попросил сопроводить его дочь в Париж, с восторгом согласился. По пути в Париж он сделался возлюбленным Берты и наконец узнал, что Ванаэр – это разыскиваемый через все газеты Эйро и что поездку Герейнджера в Париж он использовал для того, чтобы ликвидировать только что основанную совместную фирму и исчезнуть с капиталом Герейнджера. Понятно, узнал он и о том, что Берта – это в действительности Габриэль Бомпар. Но к тому времени страсть настолько овладела им, что он поверил своей возлюбленной, будто она является только жертвой Эйро. Сам же Эйро – обманщик и убийца. Он убил Гуффэ, а ее, ничего не подозревающую, использовал как приманку для судебного исполнителя. На улице Тронсон-Дюкудрей в Париже Эйро снял для нее маленькую квартирку. Туда-то она и пригласила Гуффэ на рандеву 26 июля. А почему бы нет? Почему бы, господи боже, нет? Гуффэ был не единственным, кому она отдавалась по приказу Эйро, чтобы добыть денег, когда у него самого не оставалось больше ни сантима. А раз так, то почему бы и не Гуффэ? Но в вечер, предназначенный для того рандеву, Эйро сообщил ей, будто Гуффэ занят чем-то другим, так что свидание не состоится, а когда она гораздо позже условленного времени пришла к себе домой, то застала там, кроме Эйро, рыжеволосого мужчину, который сразу же надел сюртук и исчез. Сундук из Лондона стоял в углу спальни. Наутро Эйро предложил ей отправиться в путешествие на юг. Сундук был отправлен по железной дороге. В Лионе Эйро нанял повозку, которой он правил сам, погрузил на нее сундук, и они поехали в направлении Мильери. Там снова появился рыжий незнакомец, который и забрал сундук. Эйро же сообщил, что ему предстоят крупные сделки, и отправился с ней в Америку.
Американец был убежден в невиновности Габриэль Бомпар. Сразу же по прибытии в Париж он уговорил ее явиться в полицию и таким путем самой положить конец всем ошибочным подозрениям в отношении нее. Габриэль Бомпар живо кивала в подтверждение каждого его слова. «Очевидно, – отметил про себя Горон, – она убеждена, что я столь же легковерен, как и ее американский ухажер».
Во всяком случае, у Горона сложилось иное представление о ходе событий. По его мнению, находясь в Америке, Габриэль Бомпар поняла, что пора отмежеваться от Эйро и спасать собственную шкуру. Она использовала американца, чтобы найти внушающий доверие путь к Сюртэ и к «чистосердечному признанию». А Эйро между тем писал свои письма, чтобы опередить это «признание». На глазах растерянного американца Горон приказал арестовать Габриэль Бомпар и «прожарить ее в его прославленной кухмистерской». Он заставлял ее голодать, допрашивал день и ночь, подсаживал к ней в камеру провокаторшу. Он велел препроводить ее на улицу Тронсон-Дюкудрей. Квартирная хозяйка сразу же узнала арестованную, вспомнила она и о большом сундуке. Вспомнила и день 26 июля, но категорически отрицала, что в тот день Габриэль Бомпар поздно вернулась домой. Больше того, она встретила тогда одного господина, который по описанию внешности очень напоминал Гуффэ. Но самое главное: 25 июля Габриэль побывала у соседа-слесаря, чтобы заказать новые, более крепкие обручи для сундука. Габриэль Бомпар снова врала с той неутомимостью, которая свойственна только патологическим лгуньям. Но к началу февраля Горон по кусочкам вырвал у нее правду. Конечно, как созналась она в конце концов, Эйро решил ограбить Гуффэ, и она знала об этом. Но тем не менее она была только его орудием. Изголовье софы в ее квартире граничило с альковом, который был закрыт занавесом. Эйро привинтил железное кольцо к потолочным балкам и протянул сквозь него веревку, на конце которой был крючок. Сам он спрятался вечером 26 июля за занавесом в то время, как она встречала Гуффэ, «уже дрожащего от страсти». Едва прикрытая пеньюаром, стянутым шнурком, она забралась к Гуффэ на софу, развязала шнурок и, ласкаясь к нему, обвила шнурком шею Гуффэ. Эйро воспользовался этим моментом, чтобы прикрепить оба конца шнурка к крючку на веревке и затянуть шнурок. Но Гуффэ стал кричать. Тогда Эйро схватил его за шею и задушил собственными руками – именно так, как и предполагал Лакассань. После этого Эйро завернул мертвеца в клеенку, зашнуровал ее и засунул тело в сундук. Трясясь, по ее словам, от ужаса, Габриэль провела несколько часов наедине с мертвецом в той же комнате, в то время как Эйро пытался ограбить контору Гуффэ. Полный бешенства из-за своей неудачи, он, вернувшись, избил ее и сразу вслед за тем повалился на нее «без всякого стыда, всего в нескольких шагах от мертвого». Потом последовала транспортировка сундука на вокзал, путешествие в Лион, поездка в Мильери, сбрасывание мертвеца на берегу реки, наконец, вышвыривание обломков сундука – вот и вся история. Еще трижды ездил с ней Горон на улицу Тронсон-Дюкудрей. Там он обнаружил в потолочных балках части веревки, которой воспользовался Эйро.