Истинная правда. Языки средневекового правосудия
Своеобразие позиции секретаря Шатле в этом вопросе становится более понятным, если вспомнить отношение основной массы средневековых юристов к проблеме правдивости признаний, полученных в результате пыток. Сомнения в идентичности понятий «признание» и «правда», в допустимости насилия в суде посещали еще римских правоведов. Однако уже в IV в. (например, в «Кодексе Феодосия») этот сложный вопрос был решен положительно: отныне сведения, полученные от обвиняемых на пытке, официально признавались правдивыми, и никто не имел права их оспорить. Позднее, когда пытка вошла в систему доказательств средневекового суда, вопрос о насильственном характере получения признаний снова оказался в центре внимания. Дискуссия велась с переменным успехом, однако большинство юристов считали физическое насилие вполне законным средством дознания, расходясь лишь в вопросе о масштабах его применения[96]. У Алома Кашмаре, по всей видимости, существовало на сей счет иное мнение. Он проводил четкую границу между признаниями, так сказать, «личными», идущими от сердца, и признаниями вынужденными, полученными насильственным путем. Возможно, что для него были важны и те и другие – но важны по-разному: в первых он видел проявление самой сущности того или иного человека, во вторых – лишь подтверждение совершенного преступления. В искренности первых он не сомневался, в подлинности вторых он, будучи судьей, не имел права усомниться.
Восприятие признания как исповеди дает нам повод задуматься над проблемой соотношения телесного и духовного начал в представлении средневекового человека и смешения правового и религиозного аспектов в правосознании эпохи.
Параллель между инквизиционным процессом и церковной исповедью особенно четко начала обозначаться в первые десятилетия XIII в., после введения в действие 21 канона IV Латеранского собора (1215), настаивавшего на обязательной ежегодной исповеди и на замене ордалий на признание заключенного в качестве основного судебного доказательства[97]. Роль священника в новых условиях оговаривалась в тексте постановления весьма подробно и особо указывалось на ее исключительно врачевательный характер[98]. Грех, в котором нужно было исповедоваться, приравнивался, таким образом, к болезни, а исповедь – к способу исцеления. Священник ассоциировался не просто с врачом, прописывающим лекарство (remedium), но с хирургом, вскрывающим нагноившуюся рану, проводящим кровопускание или вызывающим у больного очистительную рвоту[99].
Физиологический аспект в восприятии исповеди присутствовал и в сочинениях теологов XIII в. Например, Гийом Овернский подробно описывал внешний вид кающегося: его следовало подвесить «за ноги его желаний», ибо так ему будет легче исторгнуть из себя вместе со рвотой свои грехи. Петр Кантор же считал, что кающийся человек должен явиться перед священником голым, открыв его взору все свои болезни и шрамы[100]. Эти картины, как представляется, подходили к описанию судебного процесса даже больше, нежели к описанию церковной исповеди.
Как священник исторгал из кающегося его прегрешения, так и судья должен был добиться признания от обвиняемого. Собственно, «исповедь» и «судебное признание» в старо- и среднефранцузском языках обозначались одним словом – confession. Добиться этого возможно было при помощи некоего «средства» (remedium)[101]. Исцеление грешника происходило посредством покаяния, тот же термин мы можем встретить и в юридических текстах – например, в королевских ордонансах, где тюремное заключение именуется pénitence[102].
Однако для церкви медицинская метафора оказалась не бесконечной. На это еще в начале XIII в. со всей определенностью указывал английский теолог Томас Чобэмский: «…медицина лечит тело, тогда как теология облегчает душу»[103]. Для судей же ответить на вопрос, что именно они собираются «исправить», заключая человека в тюрьму или посылая его на пытки, – тело или душу – оказалось значительно сложнее.
Примером того, насколько запутанными были средневековые правовые представления о теле и душе и об их совместном существовании, может служить дело Жанны де Бриг. Она обвинялась в колдовстве, повлекшем за собой тяжелую болезнь Жана де Рюйи, местного землевладельца и королевского прево[104]. Довольно скоро, под давлением свидетельских показаний, женщина призналась, что ей помогал дьявол (она называла его Haussibut), однако их отношения носили весьма оригинальный, если не сказать анекдотический, характер.
Дело в том, рассказывала Жанна, что у нее имелась некая родственница, которая сама пользовалась услугами Нечистого. И она как-то раз заявила нашей героине: «…чтобы обладать достоинством и достатком в этом мире, поскольку она боится бесчестия и презрения этого мира больше, чем того (загробного. – О.Т.), она отдала этому Haussibut, чтобы он помогал ей, свою душу и один из пальцев руки, но это было противно ее душе и ее [вечному] спасению»[105]. Родственница всячески убеждала Жанну поступить точно так же, причем важным аргументом было то, что ее душу дьявол получит только после смерти (вот только палец пришлось отдать теперь же). Но та категорически отказалась идти на подобные сделки: «…она не отдаст ни свою душу, ни какой-нибудь из своих членов никому, кроме Бога»[106].
Тем временем болезнь наступала на несчастного Жана де Рюйи и, поддавшись мольбам его жены, Жанна все-таки призвала к себе Haussibut, чтобы узнать способ излечения: «Явившись к ней, он заявил, что она доставила ему массу хлопот и работы, но взамен ничего не дает и не делает ему никакого добра»[107]. Подобные переговоры продолжались довольно долго: ведьма вызывала Нечистого, тот выполнял ее просьбы, но всячески укорял за стремление отделаться мелкими подачками типа пригоршни пепла. В конце концов Жанна была арестована и поведала в суде эту удивительную историю, которая и станет предметом нашего анализа.
Первое, на что следует обратить внимание, – это проблема сосуществования (раздельного или слитного) души и тела. Немецкий исследователь Вольфганг Шильд, исходя из предположения о наличии в человеке сильного (душа) и слабого (тело) начала, приходил к выводу о раздельном их восприятии в эпоху позднего Средневековья. Важно, что данная теория строилась на судебных материалах и, следовательно, в первую очередь касалась сферы правосознания. Он полагал, что именно душа, в представлении средневековых людей, была ответственна за все их поступки. Ей одной принадлежало право выбора той или иной стратегии поведения – в частности, совершения преступления, которое рассматривалось как сговор с дьяволом, как грех, вина за который ложится на душу[108]. Таким образом, только она могла считаться подлинным местоположением «я» средневекового индивида.
Однако, эта теория не находит полного подтверждения на материале регистра Шатле. Как мне представляется, В. Шильд не учитывал всего многообразия представлений о душе и теле, присутствовавшего даже в одних лишь правовых источниках. Его ви2дение этой проблемы совпадало в полной мере только с точкой зрения средневековых судей, которые не знали понятия «презумпция невиновности» и для которых, следовательно, любой человек, попавший к ним в руки, изначально являлся преступником.
Конечно, вину каждого нужно было еще доказать, и в этой ситуации договор с дьяволом становился определенного рода «подсказкой», как для самих судей, так и для преступников. Жак Шиффоло в статье, специально посвященной проблеме «непроизносимого» (nefandum), подчеркивал, что сама номинация «дьявол» проникла во французское королевское судопроизводство благодаря влиянию канонического права[109]. Попытки судей через речь обвиняемых, через их собственное понимание произошедшего классифицировать тот или иной тип преступления наталкивались поначалу на неспособность людей Средневековья описать словами то, что они чувствовали и мыслили внутри себя. Единственным доступным выходом из этой ситуации было предположение о влиянии на поведение обвиняемых дьявола. Таким образом, «я» человека заменялось в устной речи на «он», на «двойника», навязанного самими судьями: «Исчезновение собственного имени – первый знак “мистического дискурса” одержимых женщин, устами которых говорит демон, их негативный двойник. Инквизиция навязывает “одержимым” номинацию – имя вселившегося в них демона»[110].
Подобную ситуацию мы наблюдаем и в деле Жанны де Бриг. Узнав о грозящем ей смертном приговоре, обвиняемая сказалась беременной. Специально приглашенные по такому случаю матроны осмотрели ее и вынесли следующее решение: «…то, что по их словам, было ребенком, [на самом деле] является дурными духами, собравшимися в ее теле, отчего она и казалась такой толстой»[111]. Вывод, сделанный повитухами и охотно поддержанный судьями, как нельзя лучше соотносился с религиозной идеей греха: раздувшееся тело скрывало в своих недрах некий дух – несомненно, самого дьявола или кого-то из его демонов, захвативших душу Жанны. Ее-то, с точки зрения судей, и следовало освободить от преступления/греха, а для этого – послать женщину на пытку и истязать ее тело, чтобы изгнать «врага».
«Все происходит так, как будто некое не имеющее формы внутреннее тело устремляется вовнутрь определенной части телесного чехла, имеющего форму. Выражение страсти оказывается прямым выходом из тела внутри тела или, иными словами, противоречивым взаимодействием двух тел внутри одного. При этом внешнее тело имеет очертания, а внутреннее – нет: оно существует в форме некоего невообразимого монстра… Оно поднимается к поверхности и трансцендирует телесный покров»[112]. Как второе тело представляли себе душу люди Средневековья[113]. Эта «материальность» имела определенное значение и при взаимодействии души и плоти, ибо все душевные порывы находили свое отражение в теле человека. Обратная зависимость также оказывалась возможной: влияя на тело, можно было оказать давление и на душу. Физические страдания, претерпеваемые на пытке, являлись для судей безусловным знаком того, что процесс освобождения души от пагубного влияния дьявола, т. е. процесс признания собственной вины идет должным образом. «Телесное» восприятие пыток в средневековом суде было непосредственно связано с процессом «духовного» очищения[114].
Но сами обвиняемые далеко не всегда были склонны связывать свои поступки с происками дьявола. Все показания Жанны де Бриг строились на отрицании факта продажи собственной души. Мало того, для нее понятия «душа» и «тело», как представляется, были совершенно равнозначны: она не желала отдавать никому, кроме Бога, ни душу, ни тело («ни один из своих членов»). Конечно, Жанна понимала, что это разные вещи, но они для нее были одинаково важны, в ее словах отсутствовало их разделение на «сильное» и «слабое» (в терминологии Вольфганга Шильда).
Как мне представляется, именно через призму жизненных ценностей следует рассматривать отношение некоторых средневековых преступников к телу и душе. При жизни человека они считались неразрывно слитыми и имели для него одинаковую ценность. Если он считал себя невиновным, то уже на пытке обращался к Богу, ища у него спасения – спасения не только для души, но и для тела. Об этом свидетельствует анализ лексики, используемой заключенными в моменты наибольших физических страданий. Если довериться регистру Шатле, формулировка клятвы о невиновности, данной на пытке, часто полностью совпадала со словами признания in extremis
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Литература по этим вопросам поистине необозрима. Приведу названия лишь тех работ, которые имеют отношение к истории средневековой Франции, поскольку меня будет интересовать именно французская система судопроизводства: Guenée В. Tribunaux et gens de justice dans le baillage de Senlis à la fin du Moyen Age (vers 1380 – vers 1550). P., 1963; Autrand F. Naissance d’un grand corps d’Etat. Les gens du Parlement de Paris, 1345–1454. P., 1981; Le juge et le jugement dans les traditions juridiques européenes. Etudes d’histoire comparée / Ed. par R. Jacob. P., 1996. На русском языке см. прежде всего: Цатурова С.К. Офицеры власти: Парижский Парламент в первой трети XV в. М., 2002; Она же. Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. М., 2012.
2
Boulet-Sautel М. Aperçus sur le système des preuves dans la France coutumière du Moyen Age // La Preuve. Recueils de la Société Jean Bodin. Bruxelles, 1963–1965. T. 16–19. T. 17. P. 275–325; Bongert Y. Question et la responsabilité du juge au XIVe siècle d’après la jurisprudence du Parlement // L’Hommage à R. Besnier. P., 1980. P. 23–55; Gauvard C. «De grace especial». Crime, Etat et société en France à la fin du Moyen Age. P., 1991; Eadem. Grâce et exécution capitale: les deux visages de la justice royale française à la fin du Moyen Age // BEC. 1995. T. 153. P. 275–290; Eadem. Mémoire du crime, mémoire des peines. Justice et acculturation pénale en France à la fin du Moyen Age // Saint-Denis et la royauté. Etudes offertes à Bernard Guenée. P., 1999. P. 691–710; Eadem. Discipliner la violence dans le royaume de France aux XIVe et XVe siècles: une affaire d’Etat? // Disciplinierung im Alltag des Mittelalters und der Frühen Neuzeit / Hrsg. von G. Jaritz. Wien, 1999. S. 173–204; Krynen J. L’empire du roi. Idées et croyances politiques en France, XIIIe – XVe siècles. P., 1993. P. 252–268.
3
Основные этапы перехода к новой процедуре кратко изложены в: Chiffoleau J. Dire l’indicible. Remarques sur la cathégorie du nefandum du XIIe au XVe siècle // AESC. 1990. № 2. P. 289–324; Fraher R.M. IV Lateran’s Revolution in Criminal Procedure: the Birth of inquisitio, the End of Ordeals and Innocent III’s Vision of Ecclesiastical Politics // Studia in honorem eminentissimi cardinalis Alphonsi M. Stickler / A cura di R.J. Castillo Lara. R., 1992. P. 97–111; Théry J. Fama: l’opinion publique comme preuve judiciaire. Aperçu sur la révolution médiévale de l’inquisitoire (XIIe – XIVe s.) // La preuve en justice, de l’Antiquité à nos jours / Sous la dir. de B. Lemesle. Rennes, 2003. P. 119–147; Parent S. Des procédures illégitimes? Polémiques et contestations juridiques autour des procès contre les rebelles italiens sous Jean XXII // Valeurs et justice. Ecarts et proximités entre société et monde judiciaire du Moyen Age au XVIIIe siècle / Sous la dir. de B. Lemesle et M. Nassiet. Rennes, 2011. P. 51–67.
4
Beaumanoir Ph. de. Coutumes de Beauvaisis / Ed. par A. Salmon. P., 1899, 1900. 2 vols. § 1585.
5
Тогоева О.И. Пытка как состязание: преступник и судья перед лицом толпы (Франция, XIV в.) // Право в средневековом мире / отв. ред. О.И. Варьяш. СПб., 2001. С 69–76.
6
О введении в средневековых судах обязательного признания см. подборку статей в: L’Aveu. Antiquité et Moyen Age / Actes de la table-ronde de l’Ecole française de Rome. Rome, 1986.
7
См., например: Bee M. Le spectacle de l’execution dans la France d’Ancien Regime // AESC. 1983. № 4. P. 843–862; Spierenburg P. The Spectacle of Suffering. Executions and the Evolution of Repression from a Preindastrial Metropolis to the European Expirience. Cambridge; L., 1984; Gauvard C. Pendre et dépendre à la fin du Moyen Age: les exigences d’un rituel judiciaire // Histoire de la justice. 1991. № 4. P. 5–24; La peine. Recueils de là Société Jean Bodin. Bruxelles, 1991; Moeglin J.-M. Harmiscara-Harmschar-Hachée. Le dossier des rituels d’humiliation et de soumission au Moyen Age // Archivium Latinitatis Medii Aevi (Bulletin Du Cange). 1996. № 54. P. 11–65; Мёглен Ж.-М. «С веревкой на шее, с розгами в руках…». Ритуал публичного покаяния в средневековой Европе // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории – 2006 / под ред. М.А. Бойцова и И.Н. Данилевского. Вып. 8. М., 2007. С. 120–154; Жакоб Р. Когда судьи показывают язык // Там же. С. 193–234.
8
Chartier R. Histoire et littérature // Chartier R. Au bord de la falaise. L’histoire entre certitudes entre certitudes et inquiétude. P., 1998. P. 269–287; Шартье P. Новая культурная история // Homo historicus: К 80-летию Ю.Л. Бессмертного. М., 2003. С. 271–284.
9
Baker K.M. Inventing the French Revolution: Essays on French Political Culture in the Eighteenth Century. Cambridge, 1990. P. 5, 9.
10
Guilhiermoz P. De la persistance du caractère oral dans la procédure civile française // NRHDFE. 1889. № 13. P. 21–65.
11
Archives Nationales de la France. Série X – Parlement de Paris. X 2 – Parlement criminel. X 2a – Registres criminels. X 2a 1–X 2a 5 (1314–1350).
12
X 2a 6–X 2a 9 (1352–1382).
13
Сборник дел, рассмотренных в Парижском парламенте: Confessions et jugements de criminels au Parlement de Paris (1319–1350) / Ed. par M. Langlois et Y. Lanhers. P., 1971.
14
Сборник дел, рассмотренных в суде королевской тюрьмы Шатле в Париже: Registre criminel du Châtelet de Paris du 6 septembre 1389 au 18 mai 1392 / Ed. par H. Duplès-Agier. P., 1861, 1864. 2 vol. (далее везде: RCh, том: страница).
15
Сведения об авторе регистра Шатле были собраны его издателем А. Дюплес-Ажье: RCh, I: VII–XXIII.
16
О политическом значении регистра см.: Gauvard С. La criminalité parisienne à la fin du Moyen Age: une criminalité ordinaire? // Villes, bonnes villes, cités et capitals. Mélanges offerts à B. Chevalier. Tours, 1989. P. 361–370; Eadem. La justice penale du roi de France à la fin du Moyen Age // Le pénal dans tous ses états. Justice, Etats et sociétés en Europe (XIIe – XXe siècles) / Sous le dir. de X. Rousseaux et R. Levy. Bruxelles, 1997. P. 81–112.
17
Подробнее см. ниже: Глава 8. «Выбор Соломона».
18
Soman A. Sorcellerie et justice criminelle: le Parlement de Paris (XVIe – XVIIIe siècles). L., 1992.
19
Davis N.Z. Pour sauver sa vie. Les récits de pardon au XVIe siècle. P., 1988; Gauvard C. «De grace especial».
20
Chiffoleau J. Les justices du Pape. Delinquance et criminalité dans la region d’Avignon au XIVe siècle. P., 1984.
21
Geremek Br. Les marginaux parisiens aux XIVe et XVe siècles. P., 1991 (11976).
22
Gauvard C. «De grace especial».
23
Подорога В. Феноменология тела. М., 1995. С. 21.
24
Там же. С. 23.
25
Там же. С. 22.
26
Moi, Pierre Rivière, ayant egorgé ma mère, ma soeur et mon frère. Un cas de parricide au XIXe siècle, édité et presenté par M. Foucault. P., 1973.
27
Барт Р. Доминиси, или Торжество литературы // Барт Р. Мифологии. М., 1996. С. 94–97, здесь с. 96.
28
Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. М., 2000. С. 37.
29
Там же. С. 40.
30
См., например: Cohen Е. The Crossroads of Justice. Law and Culture in Late Medieval France. N.Y., 1993; Les rites de la justice. Gestes et rituels judiciaires au Moyen Age / Sous la dir. de C. Gauvard et R. Jacob. P., 2000; Morel B. Une iconographie de la répression judiciaire. Le châtiment dans l’enluminure en France du XIIIe au XVe siècle. P., 2007.
31
Подробнее об этом событии см.: Тогоева О.И. «Черная легенда» о Валентине Висконти в политической культуре Франции рубежа XIV–XV веков // Вестник РГГУ. Серия «Литературоведение. Языкознание. Культурология». 2022. № 4. С. 11–31.
32
«… en ce faisant, avoit crié à haulte voix que pour Dieu il ne feust pas mené prisonnier ou Chastelet, et que s’il y estoit menez, il seroit mort» (RCh, II: 457; здесь и далее курсив мой. – О.Т.).
33
Confessions et jugements de criminels au Parlement de Paris (1319–1350).
34
Подробнее о правилах проведения инквизиционного процесса см.: Harang F. La torture au Moyen Age. Parlement de Paris, XIVe – XVe siècles. P., 2017; Тогоева О.И. Когда преступник – свинья. «Дурные обычаи» и неписаные правила средневекового правосудия // Многоликая софистика: нелегитимная аргументация в интеллектуальной культуре Европы Средних веков и раннего Нового времени / отв. ред. П.В. Соколов. М., 2015. С. 403–436 (и указанная в этой статье литература).
35
Эстерберг Э. Молчание как стратегия поведения. Социальное окружение и ментальность в исландских сагах // Arbor mundi. 1996. № 4. C. 21–42, здесь с. 27.
36
Archives Nationales de la France. Série Y – Châtelet de Paris. Y 10531 – Registre criminel du Châtelet de Paris (6 septembre 1389 – 18 mai 1392).
37
«[Châtelet] est souventes foiz si plain et si garny de prisonniers que l’on ne scet ou les logier seurement ne secrettement et especialment les crimineulx» (Ordonnances des rois de France de la troisième race. P., 1723–1849. 22 vol. T. 8. P. 309, 1398 г., далее: Ord.).
38
Ord. Т. 13. Р. 101–102 (1425 г.). См. также: «…le clerc du geollier aura de chascun prisonnier 4 deniers et pour chascun rabat 2 deniers» (d’Ableiges J. Grand coutumier de France / Ed. par E. Laboulaye et R. Dareste. P., 1868. P. 184).
39
«…si le geolier est tenu de querir aux prisonniers qui n’ont pas de quoi vivre au moins le pain et l’eau» (Ibid.).
40
«…et s’il y a gentilhomme prisonnier oudit Chastellet il doit avoir double mez» (Ord. T. 2. P. 584).
41
Например, на праздник суконщиков: «… tous les prisonnier du Châtelet de Paris doivent avoir chascun un pain, une quarte de vin et une piece de char» (Ibid.).
42
Наиболее полный материал о положении заключенных собран в: Batiffol L. Le Châtelet de Paris vers 1400 // RH. 1896. № 61. P. 225–264; 1896. № 62. P. 225–235; 1897. № 63. P. 42–55, 266–283; Porteau-Bitker A. L’emprisonnement dans le droit laïque au Moyen Age // RHDFE. 1968. № 46. P. 211–245, 389–428.
43
«…convenables et competament aereez ou creature humaine sanz perilg de mort ou de mehaing peut estre et souffrir penitence de prison» (Ord. T. 8. P. 309, 1398 г.).
44
Ямпольский М. Демон и лабиринт (диаграммы, деформации, мимесис). М., 1996. С. 82.
45
«…afin d’eschever la punicion et contrainte d’icelle, et pour alonger sa vie» (RCh, I: 70).
46
«…que se d’aucune aventure il estoit prins par la justice laye, qu’il seroit perdus» (RCh, I: 80).
47
«…qu’il ne moroit nul prisonnier en la cour dudit official» (RCh, I: 90).
48
«De plusieurs choses ilz orent parlé ensamble, ledit prisonnier leur cogneut et confessa que en ville de Compiengne il avoit une sienne amie nommée Marguerite, laquelle il avoit fiancée, et qu’il pleust à Dieu que elle peust savor l’estat en quoy il estoit afin que elle pourveist sur la delivrance dudit prisonnier» (RCh, I: 204).
49
Подробнее о мире средневековых профессиональных воров см.: Тогоева О.И. «Ремесло воровства» (несколько штрихов к портрету средневекового преступника) // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. М., 1999. Т. 2. С. 319–325.
50
«…homme de mauvaise vie et renommée, houllier, homme vacabond, joueur de foulx dez, frequentant foires et marchez, et lequel il ne virent oncques fere aucun labour ne gaigner à aucune chose fere» (RCh, I: 102–103).
51
«…et pour ce que ycellui prisonnier avoit accusez plusieurs personnes… ordoné que, pour ayder à convaincre yceulx prisonniers, l’en sursserroit de fere execucion» (RCh, I: 68).
52
«…lequel Gervaise n’est point clerc, parce qu’il a espousé une fille de peché qui est putain publique» (RCh, I: 83).
53
«…mais il lui respondoit tousjours que elle attendist jusques ad ce qu’il feussent un pou plus riches» (RCh, I: 206).