Письма к сыну. Максимы. Характеры

XIV

Лондон, 2 декабря ст. ст. 1746 г.

Милый мой мальчик.

Новая должность, которую я занял,1 не позволяет мне писать тебе ни так часто, ни так пространно, как я писал на прежней службе, где я пользовался гораздо бóльшим досугом и свободой.2 Но ты не должен судить о моей любви к тебе по количеству писем, и пусть их будет меньше, – могу заверить тебя, это отнюдь не значит, что любовь моя к тебе сколько-нибудь уменьшилась.

Только что получил твое письмо от 25 ноября н. ст., а с предыдущей почтой – еще и письмо от м-ра Харта; оба эти письма меня очень порадовали: письмо м-ра Харта – хорошим отзывом о тебе, твое же – точными сведениями по части интересующих меня вопросов. Пожалуйста, продолжи свои сообщения о том, как управляется страна, где ты сейчас живешь. Надеюсь, что до того, как ты покинешь ее, ты досконально изучишь этот вопрос. Холмистое расположение Лозанны представляет, по-видимому, большие удобства при такой холодной погоде: постоянно то взбираясь на гору, то спускаясь вниз, ты будешь согреваться и этим убережешь себя от простуды.

Ты пишешь, что в городе есть хорошее общество. Принят ли ты в нем? Завел ли новые знакомства и с кем? Назови хоть несколько фамилий. Занимаешься ли немецким; учишься ли читать, писать, разговаривать?

Вчера один из моих друзей показал мне письмо, полученное им от месье Боша – оно доставило мне огромное удовольствие тем, что автор его с такой похвалой отзывается о тебе Среди прочих лестных вещей, которые месье Боша говорит о тебе, он упоминает о том, как ты был встревожен моей болезнью и сколько выказал трогательной заботы обо мне. Я признателен тебе за нее, хотя, вообще-то говоря, это твой долг. Чувство благодарности свойственно далеко не всем, и его никак нельзя назвать даже распространенным Так как твоя любовь ко мне может проистекать только от твоего жизненного опыта и от убеждения в том, что я люблю тебя (ибо все разговоры о врожденной любви – сущий вздор), то взамен я хочу только одного и как рад того, что для тебя всего важнее: чтобы ты неизменно жил достойною жизнью и неуклонно стремился к знаниям. Прощай и будь уверен что я всегда буду горячо любить тебя, если ты будешь заслуживать эту любовь, а если нет, тотчас же тебя разлюблю.

XV

Лондон, 9 декабря ст. ст. 1746 г.

Милый мой мальчик,

Хоть у меня и очень мало времени и хотя с этой же почтой я пишу м-ру Харту, я все-таки не могу отправить пакет в Лозанну не написав тебе несколько строк. Спасибо за поздравительное письмо написанное невзирая на боль, которую тебе пришлось при этом терпеть. Несчастная случайность, причинившая тебе эту боль, произошла как мне кажется, вследствие твоего легкомыслия, о котором я позволил себе не раз уже тебе писать. Пост, который я сейчас занял, несмотря на то что многие мечтают о нем и к нему стремятся, мне был в некотором роде навязан. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось согласиться. Но я чувствую, что мне для этого нужно больше сил – как физических, так и духовных. Был бы ты года на три-четыре старше – ты бы разделил со мною мои труды, и я мог бы сделать тебя своим помощником. Однако я надеюсь, что ты так успешно будешь заниматься все ближайшие годы, что еще сумеешь быть мне полезным, если должность эта останется за мной до тех пор. Знание новых языков – уменье правильно читать, писать и говорить на них, – знание законов различных стран и, в частности, государственного устройства, знание истории, географии и хронологии совершенно необходимы для того поприща, к которому я тебя всю жизнь стремился и стремлюсь подготовить. Обладая этими знаниями, ты сможешь сделаться моим преемником, хоть, может быть, и не непосредственным.

Надеюсь, что ты умеешь беречь свое время – а это ведь удается очень немногим – и что ты используешь так или иначе каждую свободную минуту. Бывать в обществе, гулять, ездить верхом – все это, на мой взгляд, означает употреблять свое время с пользой, а при соответствующих обстоятельствах польза эта может оказаться немалой. Но что я никому никогда не прощаю, так это праздности и совершенного безделья, которые губят величайшую драгоценность – время, такое невосполнимое для тех, кто его теряет.

Познакомился ли ты с какими-нибудь лозаннскими дамами? И достаточно ли ты вежлив с ними, чтобы им было приятно находиться в твоем обществе?

Пора кончать. Да благословит тебя бог!

XVI

Лондон, 6 марта ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик,

Все, что бы ты ни делал, всегда будет меня волновать, радуя или огорчая. И сейчас вот мне огромное удовольствие доставили письма, полученные на днях из Лозанны, в которых речь идет о тебе, одно – от мадам Сен-Жермен, другое – от месье Пампиньи: оба они настолько хорошо говорят о тебе, что я счел себя обязанным, воздав должное и тебе, и им, сообщить тебе об этом. Люди, которые заслужили хорошие отзывы о себе, вправе узнать об этом – для них это будет наградой и поощрением. В обоих письмах говорится, что ты не только décrotté,[15] но что ты достаточно хорошо воспитан и что от английской коросты – неловкой застенчивости, робости и грубости (которые, кстати сказать, у тебя были) – теперь мало что осталось. Всей душой этому радуюсь, ибо, как я тебе много раз говорил, эти, казалось бы второстепенные, качества – приветливость и приятность, отсутствие всякой натянутости, располагающие к себе манеры и обходительность – в действительности значат гораздо больше, чем это принято думать, особенно у нас, в Англии. У добродетели и у знания, как у золота, есть своя присущая ему ценность, но если их не шлифовать, то они, разумеется, утратят значительную часть своего блеска, а ведь даже хорошо начищенная латунь может на многих людей произвести больше впечатления, чем необработанное золото.

Сколько всяческих пороков французы прикрывают своим непринужденным, приятным и располагающим к себе обращением! Многим из них недостает обычного здравого смысла, многим – еще более обычных знаний, но в общем манерами своими они настолько восполняют эти свои недостатки, что порой их невозможно бывает обнаружить. Я часто говорил, да и продолжаю думать сейчас, что француз, сочетающий в себе высокие нравственные качества, добродетель, ученость и здравый смысл, с воспитанностью и хорошими манерами своей страны, являет пример совершенства человеческой природы. Этого совершенства ты можешь достичь и, надеюсь, достигнешь. Что такое добродетель, ты знаешь, – если ты захочешь, она у тебя будет; обладать ею – во власти каждого человека, и несчастен тот, у кого ее нет. Здравым смыслом тебя господь наградил. Учености у тебя достаточно, чтобы с течением времени приобрести все, что необходимо человеку. Со всеми этими качествами тебя рано вывели в свет, и ты будешь сам виноват, если не приобретешь там всех других знаний, необходимых, чтобы дополнить и украсить твой характер.

Ты хорошо сделаешь, если засвидетельствуешь свое почтение мадам Сен-Жермен и месье Пампиньи и скажешь им, как ты польщен их высоким мнением о тебе в тех письмах, которые, как тебе известно, они мне посылали.

Прощай! Умей и впредь заслужить подобные отзывы, и тогда ты не только заслужишь мою искреннюю любовь, но и почувствуешь ее на себе.

XVII

Лондон, 27 марта ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик,

Наслаждение – это тот риф, об который разбивается большинство молодых людей. Стремясь найти его, они пускаются в море на всех парусах, но у них нет компаса, чтобы направить свой путь, у них недостаточно разума, чтобы вести корабль по какому-нибудь верному курсу. Поэтому путешествие их вместо того, чтобы доставить им наслаждение, кончается для них мукою и позором. Не думай, что я собираюсь осуждать наслаждение, подобно ворчливому стоику, или, подобно какому-нибудь пастору, призывать от него отречься. Нет, я, напротив, хочу обратить на него твое внимание и рекомендовать его тебе, как истый эпикуреец. Я хочу, чтобы ты испил его сполна, и моя единственная цель – сделать так, чтобы ты в нем не обманулся.

Едва ли не каждый молодой человек превыше всего стремится стать жизнелюбцем; но чаще всего юноши принимают это понятие на веру и, вместо того чтобы сообразоваться со своими собственными вкусами и склонностями, слепо готовы почитать наслаждением то, что этим именем называют люди, с которыми они больше всего общаются А в обычном смысле слова жизнелюбец – всего-навсего кутила, непробудный пьяница, заправский распутник и отчаянный сквернослов. Коль скоро это может оказаться полезным для тебя, я охотно признаюсь, как бы мне это ни было стыдно, что пороки моей юности проистекали не столько от моих естественных дурных склонностей сколько от глупого желания быть в представлении окружающих жизнелюбцем. Всю свою жизнь я ненавидел вино, и однако мне часто случалось выпивать; порою с отвращением, с неизбежно следовавшим за этим на другой день недомоганием, – и все только потому, что я считал, что уменье пить – это необходимое качество для настоящего джентльмена и эпикурейца.

То же можно сказать и о карточной игре. Я не нуждался в деньгах, и, разумеется, мне никогда не случалось садиться за игру ради того, чтобы приобрести их. Но я считал, что игра – это второе необходимое качество жизнелюбца, и поэтому, начав с того, что стал предаваться ей без всякого желания, отказывался ради нее потом от множества настоящих удовольствий и загубил тридцать лучших лет своей жизни.

Я дошел даже одно время до такой нелепости, что научился сквернословить, дабы украсить и дополнить блистательную роль, которую мне хотелось играть, однако я вскоре же оставил это безрассудство, поняв, насколько всякое сквернословье порочно и непристойно.

Так вот, соблазненный модой и слепо предаваясь наслаждениям мнимым, я терял подлинные я расстроил свое состояние и расшатал здоровье – и этим, должен признаться, я понес заслуженное наказание за свои проступки.

Пусть же все это послужит тебе предостережением – умей выбирать наслаждения сам и никому не позволяй их себе навязывать. Следуй природным своим побуждениям, а отнюдь не моде: положи на одну чашу весов всю ту радость, которую несут тебе наслаждения сегодняшнего часа, а на другую – то что неизбежно за ними следует, и, руководствуясь здравым смыслом, сделай свой выбор

Доведись мне начать жизнь сначала и обладай я тем опытом который у меня сейчас есть, я бы наполнил эту жизнь подлинными, а не воображаемыми наслаждениями Я бы сполна насладился яствами и вином, но уберег бы себя от страданий, связанных с избытком того и другого.

В двадцать лет я не сделался бы проповедником воздержания и трезвости; и я бы предоставил другим людям поступать как они хотят, не упрекая их за это и не читая им морали, но я бы твердо решил не вредить собственным способностям и не губить здоровья в угоду тем, кто не хочет беречь свои. Я бы стал играть, чтобы получить удовольствие, но не для того, чтобы испытывать страдания: иными словами, я бы стал играть по маленькой, в смешанном обществе, чтобы развлечься и отдать дань существующему обычаю. Но я бы остерегся играть на такие суммы, которые в случае выигрыша все равно не принесли бы мне ничего хорошего, а в случае проигрыша поставили бы меня перед необходимостью платить долги, а после этого в чем-то себе отказывать Не говорю уже о тех ссорах, которые обычно следуют за всякой крупной игрой.

Я стал бы посвящать часть моего времени чтению, а оставшиеся часы проводить в обществе людей умных и образованных и стараться больше находиться среди тех, кто выше меня. Я бы не пренебрегал и смешанным светским обществом, состоящим из мужчин и женщин Пусть оно часто грешит легкомыслием, такое общество всегда освежает человека и дает ему отдых, что небесполезно, ибо при этом манеры наши смягчаются и приобретают известный блеск.

Таковы были бы мои удовольствия и развлечения если бы мне довелось прожить еще раз последние тридцать лет моей жизни; удовольствия эти разумны, и кроме того, должен тебе сказать, что они-то и есть истинно светские, ибо все прочее отнюдь не свойственно тем, кого я называю светскими людьми, а только тем, кто сами себя так называют. Неужели же хорошему обществу может быть приятно присутствие человека, напившегося до положения риз, или человека, который рвет на себе волосы и богохульствует, потому что проигрался в карты и ему нечем платить свой долг? Или же, наконец, распутника, который лишился половины носа и стал калекой, оттого что предавался низкому и постыдному разврату? Нет, тот, кто всем этим занимается, а тем более тот, кто способен еще этим хвастать, не вправе причислять себя к хорошему обществу, а если его и допускают туда порой, то всегда – с большой неохотой. По-настоящему светский человек и подлинный жизнелюбец соблюдает приличия и уж во всяком случае не перенимает чужих пороков и не старается пустить людям пыль в глаза, если же, на его несчастье, он сам одержим каким-то пороком, то он старается удовлетворить его с отменной осторожностью и втайне.

Я не упомянул о наслаждениях ума (которые весьма основательны и прочны), ибо они не подходят под категорию того, что принято называть наслаждением; люди, должно быть, считают, что само слово «наслаждение» относится всецело к области чувств. Наслаждение добродетелью, милосердием и знаниями – это подлинное и непреходящее наслаждение, и я надеюсь, что ты познаешь его всерьез и надолго. Прощай.

XVIII

Лондон, 3 апреля ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик,

Если все, что мне сообщили, правда, то я пишу сейчас это письмо настоящему джентльмену, облаченному в пурпуровый кафтан, отделанный золотым галуном, парчовый камзол и прочие подобающие одежды. В силу естественного пристрастия, которое каждый автор питает к своим творениям, мне радостно узнать, что м-р Харт считает последнее мое издание достойным столь изящного переплета, а так как переплет этот красного цвета и он не забыл даже сделать золотые тиснения на корешке, то, надеюсь, он позаботится и о том, чтобы, увидев его, можно было заключить и о содержании. Роскошный переплет привлекает взгляды и возбуждает внимание каждого, и дело только в том, что женщины и иные мужчины, которые мало чем от них отличаются, интересуются больше переплетом, чем самой книгой, тогда как люди умные и ученые тотчас же заглядывают вовнутрь и, если обнаружат, что содержание книги не соответствует внешности, с великим негодованием и презрением ее отбрасывают. Надеюсь, что, когда люди откроют и прочтут это издание моих сочинений, самые строгие судьи обнаружат, что оно написано стройно, последовательно, основательно, живо и умно. М-р Харт может recensere [16] и emendare [17] столько, сколько ему угодно, но он немногого добьется, если сам ты в этом ему не поможешь. Творение окажется несовершенным.

Спасибо тебе за сообщение о наших успехах на Средиземном море:1 ты очень верно замечаешь, что статс-секретарь должен быть обо всем хорошо осведомлен. Поэтому я надеюсь, что ты позаботишься о том, чтобы у меня были все необходимые сведения. Ты близок к совершающимся в Италии событиям, и я не сомневаюсь, что ты часто разглядываешь карту и поэтому отлично представляешь себе весь театр военных действий.

Мне понравилось твое описание соляных копей 2 – оно свидетельствует о том, что, когда ты их осматривал, ты отнесся к этому со вниманием. Однако, невзирая на то, что по-твоему швейцарская соль очень хороша, я все-таки склонен думать, что ей не сравниться с настоящей аттической солью,3 в которой были совершенно особые острота и тонкость. Аттическую соль употребляли во всей Греции, за исключением Беотии, и впоследствии ее принялись в больших количествах вывозить в Рим, где стали примешивать некое вещество, называемое светскостью, и состав этот одно время почти достиг совершенства настоящей аттической соли. Чем больше ты впитаешь в себя оба эти вида соли, тем лучше ты сохранишь себя и тем больше тебя будут ценить.

Прощай. Мое почтение м-ру Харту и м-ру Элиоту.4

XIX

Лондон, 14 апреля ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик,

Если сознание, что ты поступаешь хорошо, приносит тебе хотя бы половину того удовольствия, которое я испытываю сейчас, получив от м-ра Харта приятное известие о тебе, мне вряд ли явится необходимость наставлять тебя и уговаривать что-то делать. Хорошие поступки ты будешь совершать уже потому, что тебе захочется удовлетворить свои желания и собственное свое самолюбие. М-р Харт пишет мне, что ты внимателен и усерден в своих занятиях и что, чем больше ты в них вникаешь, тем они больше тебе нравятся. Удовольствие, которое ты испытываешь сейчас, будет все возрастать и идти в ногу с твоим вниманием, так что соотношение того и другого неизменно будет в твою пользу.

Ты должен помнить, что я всегда настоятельно советовал тебе делать свое дело, каким бы оно ни было, и только его, и ни за что другое в это время не браться. Не думай только, что это должно означать для тебя – засесть за книгу и корпеть над ней целый день. Отнюдь. Я хочу, чтобы у тебя были также и удовольствия и чтобы, когда дело дойдет до них, ты и на них сумел бы сосредоточиться так же безраздельно, как и на занятиях. Если же ты не сумеешь уделить должное внимание и тому и другому, ни то ни другое не принесет тебе ни удовлетворения, ни успеха. Человек, который не способен овладеть своим вниманием и направить его на нужный предмет, изгнав на это время все остальные мысли, или который просто не дает себе труда об этом позаботиться, негоден ни для дела, ни для удовольствия. Если где-нибудь на балу, за ужином, в веселой компании человек принялся бы решать в уме геометрическую задачу, он оказался бы очень неинтересным собеседником и представлял бы собою в обществе жалкое зрелище. А если в часы, посвященные геометрии, мысли его клонились бы к менуэту, то, думается, математик бы из него вышел неважный. День велик, и его хватит на все, если одновременно ты бываешь занят чем-то одним, и вместе с тем целого года тебе ни на что не хватит, если ты будешь делать два дела сразу.

Председатель де Витт,1 которого в 1672 г. разорвали в клочья, вершил всеми делами Республики, и, однако, у него оставалось время бывать по вечерам на ассамблеях и ужинать в компании. Когда его спросили, как это ему удается справляться с таким множеством дел и еще развлекаться по вечерам, он ответил: «Нет ничего проще: надо только всегда делать что-то одно и никогда не откладывать на завтра то, что может быть сделано сегодня». Такое вот пристальное и всегда сосредоточенное на чем-то одном внимание – верный признак человека незаурядного, тогда как спешка, волнение и суетливость – характерные черты человека легкомысленного и слабого. Читая Горация, думай о том, как верны его мысли, как совершенен его стиль, сколько красоты в его стихах, и не вспоминай «De homine et cive» [18] Пуффендорфа. 2 Читая же Пуффендорфа, не думай о госпоже де Сен-Жермен, а когда тебе доведется разговаривать с этой дамой, начисто позабудь о Пуффендорфе.

М-р Харт пишет, что возместил тебе часть денег, истраченных в Германии, и я даю свое согласие на то, чтобы он возместил их все, ибо знаю теперь, что ты этого заслужил. Я ничего для тебя не пожалею, и у тебя не будет недостатка ни в чем, если только ты этого заслужишь: поэтому знай, что в твоей власти иметь все, что ты захочешь.

Есть одна книжечка, которую ты читал здесь с месье Кодерком, называется она «Manière de bien penser dans les ouvrages d’esprit»; [19] автор ее – отец Буур.3 Мне хочется, чтобы ты перечел ее еще раз в часы досуга: она не только развлечет тебя, но также разовьет в тебе вкус и направит мысли твои по правильному пути. Прощай!

XX

Лондон, 30 июня ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик,

Мне было очень приятно узнать из твоего последнего письма о хорошем приеме, который был оказан тебе во время твоей поездки по Швейцарии. С этой же почтой я отправляю письма м-ру Бернаби и городскому старшине, где я благодарю их за все, что они для тебя сделали. Если внимание, которое ты там встретил, пришлось тебе по душе, а я смею думать, что это так, надеюсь, ты сделаешь из этого общий вывод – что знаки внимания и учтивости приятны всем, кто их получает, и что чем более внимателен ты будешь к людям и учтив с ними, тем больше ты сумеешь расположить их к себе.

Есть «Путешествие по Швейцарии», написанное епископом Бернетом,1 а лучшая книга об этой стране и ее тринадцати кантонах принадлежит м-ру Стэньену, который долго там жил. Но я склонен думать, что ни ту, ни другую книгу никто уже не будет читать, после того как ты напишешь обо всем, что видел в этой стране. Надеюсь, что один из первых экземпляров своей книги ты подаришь мне. Я, разумеется, шучу, но пусть я и далек от мысли, что ты сразу сделаешься писателем и рассказ о твоих путешествиях все будут читать, мне все же хочется, чтобы куда бы ты ни поехал, ты был так любознателен и пытлив, как если бы на самом деле собирался писать книгу.

Я вовсе не думаю, что тебе непременно надо стараться узнать, сколько где домов, выяснять количество жителей, вывесок и могильных плит в каждом городе, через который ты проезжаешь. Но все же надо, чтобы ты установил, насколько это окажется возможным, за то время, которое ты проведешь в том или ином городе, вольный ли это город, а если нет, то кем и каким образом он управляется, есть ли в этом городе какие-либо особые привилегии или обычаи, какие там развиты ремесла и какая торговля и прочие подробности, которые людям умным интересно бывает знать. И совсем не худо, если ты будешь заносить все эти сведения в свою записную книжку, – такого рода записи послужат подспорьем для твоей памяти. Единственный способ все разузнать – это вращаться в самом лучшем обществе, которое лучше всего может осведомить тебя о том, что тебя интересует.

Меня сейчас вызывают, поэтому спокойной ночи!

XXI

Лондон, 20 июля ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик,

В письме твоей матери,1 вложенном в этот конверт, ты найдешь еще одно письмо – от моей сестры,2 в котором она благодарит тебя за посланную ей примочку – она очень ей помогает. Сестра не показала мне своего письма и только заверила меня, что шлет тебе добрые пожелания и дает разумные советы. А так как я знаю, что твой ответ она всем будет показывать, посылаю тебе образчик письма, какое мне хотелось, чтобы она от тебя получила. Надеюсь, ты не обидишься на меня за то, что я предлагаю тебе в этом деле свою помощь, я решаюсь сделать это потому, что, как мне кажется, у тебя нет еще достаточного навыка писать письма дамам.

Кстати, по поводу писания писем, – лучшие образцы, которым тебе следовало бы подражать, это – Цицерон, кардинал д’Осса,3 госпожа де Севинье 4 и граф Бюсси-Рабютен.5 Письма Цицерона к Аттику 6 и к близким друзьям – это лучшие примеры писем дружеских и доверительных. Простота и ясность писем кардинала д’Осса – пример того, как следует писать деловые письма: никакие изысканные обороты, никакие попытки острить не затемняют и не затрудняют смысла того, что он хочет сказать; все изложено ясно и четко, по-деловому. Что же касается писем веселых и развлекательных, то по enjouement [20] и badinage [21] ничто не может сравниться с письмами графа Бюсси и госпожи де Севинье. Они написаны таким живым языком, что кажутся скорее непринужденным разговором двух остроумных людей, нежели письмами; письма свои люди ведь привыкли тщательно продумывать, хотя, вообще-то говоря, этого не следовало бы делать. Я бы посоветовал тебе иметь эту книгу в своей походной библиотеке; она одновременно и развлечет тебя, и снабдит полезными сведениями.

Писать мне сейчас некогда, поэтому спокойной ночи!

XXII

Лондон, 30 июля ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик,

Четыре раза уже приходила почта и – ни одного письма, ни от тебя, ни от м-ра Харта. Я приписываю это тому, что ты очень часто переезжаешь в Швейцарии из одного места в другое. Надеюсь, что теперь ты уже обосновался где-нибудь более прочно.

В последних моих письмах – к тебе и к м-ру Харту – я писал, что ко дню Михаила-архангела тебе надо быть в Лейпциге, где ты будешь жить в доме профессора Мэско 1 и находиться на пансионе в одном из ближайших домов вместе с еще несколькими молодыми людьми твоего круга. Профессор прочтет тебе лекции о De jure belli et pacis [22]a Гроция,2 «Институциях» Юстиниана 3 и Jus publicum Imperil,[23] и я надеюсь, что ты не только прослушаешь их, но и внимательно вникнешь в суть дела и все запомнишь. Я полагаю также, что ты в совершенстве овладеешь немецким языком, что, если только ты захочешь, ты сможешь сделать за очень короткое время. Должен тебя предупредить, что в Лейпциге у меня будет добрая сотня шпионов, которые будут невидимо за тобою следить и доставят мне точные сведения обо всем, что ты будешь делать, и почти обо всем, что ты будешь говорить. Надеюсь, что, получив эти обстоятельные сведения, я смогу сказать о тебе то, что Веллей Петеркул 4 говорит о Сципионе, что за всю жизнь он «nihil non laudandum aut dixit aut fecit, aut sensit».[24]