Robbie Williams: Откровение
«Все торты».
«И сколько съел?»
«На Рождество много тортов», – отвечает Роб и перечисляет: «Рождественские… красный бархатный… “Торт-мороженое”… моей дочери, который она еще не ела – а я примерно четверть слопал на днях».
Я на самом деле сегодня утром слышал, как Тедди допрашивает его на этот счет – скорее удивленная, чем расстроенная.
«Я только маленький кусочек съел, – объяснял он. – Маленький, но часто».
* * *Гай говорит, что у него 12 идей, подразумевая под этим музыкальные фрагменты, которые он уже записал, пусть и в совсем рудиментарной форме, в своей лондонской студии. Он предлагает за один день разбирать четыре.
«А если тебе вообще ни одна не понравится, начнем заново сочинять, с чистого листа», – говорит он.
Они начинают сочинять, при этом довольно сложно понять, насколько вообще Роб глубоко в процессе – он, даже если очень увлечен, все равно делает несколько дел. Вот прямо сейчас он, придумывая слова песни, смотрит на YouTube Элтона Джона, поющего “Pinball Wizard” – хоть и с выключенным звуком. Пару минут спустя он показывает Гаю фотографию Элтона Джона в гигантских ботинках, в которых вроде как спрятаны ходули.
«Можешь себе представить, что концерт начинается с такого? – спрашивает он. – Охрененно круто бы смотрелось».
* * *«Ты еще ходишь на долгие прогулки?» – спрашивает Гай. Раньше, когда они в Лос-Анджелесе сочиняли вместе, они частенько прерывались на прогулку. А в этот раз Роб ничего такого не предложил. Как оказалось – есть причина.
«Меня один папарацци дико взбесил, сука, – объясняет Роб. – Уж как я старался его из машины выманить! Мы ходили гулять каждый день в место под названием Три-Пипл. Я возвращался, мы клали нашу малышку в машину, и в тот день я увидал «Фольксваген», у которого окно опущено вот на столько». Он понял, что это папарацци, который снимает его, Айду и, что главное – Тедди. И был прав. «Я пошел к ним с телефоном, чтобы снимать, как они нас снимают, но когда дошел, момент был упущен. Я хотел его спровоцировать, чтоб он первым меня ударил, в общем, я стал на него наезжать по-всякому. Он из Ливерпуля, ну я его и обозвал мудило ливерпульское».
А он что?
«Полегче с Ливерпулем».
Тут все и началось. После некоторых препирательств тот мужик обозвал Роба: «ты – мировая сиська» (игра слов на созвучии worldwide hit и worldwide tit. – Прим. пер.). (Сейчас Роб находит шутку забавной, но тогда ему не до того было.)
«И я такой – семьдесят миллионов альбомов, мудила! Мне только это в голову пришло. Но я был в ярости. Такой злой, что сказал про Ливерпуль – а я б такого не сказал никогда вообще, ни-ког-да, это само выскочило, прежде чем я понял, что говорю. Понимаю, как все произошло. Я его стал снимать, но никак не мог включить телефон, а когда разговор закончился, он захотел, чтоб я стер запись, потому что я называл его педофилом – он же детей фотографировал».
Айда, которая спустилась в студию, делится своими наблюдениями. «Плохо прошла эта драка. Ты себя принизил, – говорит она Робу, а затем обращается к нам. – Роб показал себя не с лучшей стороны».
Из этого случая он вынес то, что в подобных ситуациях он не очень-то хорошо справляется с яростью. «Когда достают объектив и начинают снимать твоего сына или дочь, а ты не можешь их защитить – тут инстинкт срабатывает. Убить хочешь. Так и говоришь. А потом только понимаешь, что ты такого бы никогда не сделал, да и не сказал бы при детях. В машине уже я понял, что никогда вообще так больше себя вести не буду».
Это был длинный ответ на вопрос Гая.
Короткая версия: «С тех пор я не ходил на прогулки».
* * *Из-за разницы во времени между Лондоном и Лос-Анджелесом, что бы интересное ни появлялось на «Большом Брате. Селебрити» – интересное с точки зрения британских таблоидов – Роб предпочитает читать о них в интернете, заранее, до того как они с Айдой посмотрят соответствующий выпуск. Сегодня, читая интернет в студии, Роб обнаруживает, что газеты получили подобную новость. С ним сюжет. В самом последнем выпуске Даррен Дэй говорит на камеру Даниэлле Уэстбрук, что Роб однажды звонил им с Анной Фрил домой в Челси и предложил Анне Фрил встретиться.
«А я об этом и не знал, – признается Роб. – У меня сейчас смутные воспоминания, но я не знал, что она тогда все еще встречалась с Дарреном Дэем».
В тот вечер мы смотрели шоу в спальне впятером. С экрана Даррен Дэй говорит, что он взял трубку, а Роб прикинулся неким «Дереком из Go! Discs». (Go! Discs был независимым звукозаписывающим лейблом, успешным в 90-е.) Роб тут же осознает, что Дэй говорит правду. Он вспомнил все.
«Да, мужик взял трубку, а я запаниковал и говорю, это Дерек из Go! Discs, – говорит он. – Наверное, я звонил, стоя рядом со стопкой дисков».
Когда Даррен Дэй в доме «Большого Брата» заканчивает свой рассказ, Даниэлла Уэстбрук реагирует так: «О, да он мужик с яйцами!»
«И она об этом знала бы», бормочет Роб.
* * *Однажды днем Гай заговаривает об одном музыканте, второразрядной звезде 70-х, сейчас почти забытом, который переживает трудные времена.
«Он очень грустный, мужик этот», – говорит Гай.
«Грустный?» – переспрашивает Роб.
«Ага. – Гай продолжает. – У него был колоссальный срыв. В свое время его жутко напрягало быть поп-звездой. А вокруг него – как битломания прям, он годами из номера отеля выйти не мог. Так что он рехнулся и получил срыв. Сейчас на него посмотришь – на лице написано, что что-то ужасное мужик пережил».
«Так я из номера не выхожу!» – возмущается Роб.
«Ну, ты-то не грустен, – говорит Гай, а потом, тоном человека, не очень уверенного в этом странном положении, немного отыгрывает. – Ну, у тебя-то вид не грустный…» И снова прерывает себя. Остается третья попытка. «Ты не выглядишь так, как будто разрушен тем, кто ты есть».
«Не выгляжу, – говорит Роб. – Но это ракурс и освещение».
* * *Роб говорит Гаю, что надо прерваться на минутку ради деловой встречи. «Иду грабить банк, – сообщает он. – Банк под названием шоу-бизнес».
Встреча проходит у бассейна. Приехали Дэвид Энтховен – он с Тимом Кларком и их компанией IE занимаются менеджментом Роба с 1996 года – и Майкл. Роб разъясняет им идею биографического моноспектакля-концерта – с этой мыслью он проснулся сегодня. «Рассказать о моей жизни, будучи совершенно честным… мои слабости, чего и кого я ненавижу и почему, к чему привели меня мои поступки, – говорит он. – Может быть не жалуйся, не объясняй». Объяснив, что это и повествование и развлечение, он признает, что есть еще одна причина, почему он придумал шоу такого формата. «Я просто подумал о моей спине больной – столько же сил на концерт нужно… – сказал он и тут же замолк. – Ну вот я же как – отработал концерт – в постель, и так все время: концерт – постель, поехал на концерт, сделал растяжку, отработал концерт, вернулся, поглядел в YouTube, заснул, а там и следующий концерт. Так что мне просто интересно стало: а есть ли вообще какой-то умный способ сделать развлекательное шоу, другой формат?»
Они внимательно слушают и подробно обсуждают идею. Роб подкидывает еще детали, а потом говорит: «Там будет пафос и моменты всякого дерьма, которые, блин, случались: ты так боялся, что спал со стартовым пистолетом и баллончиком слезоточивого газа… но я это все в прикол могу обратить». И насчет аудитории: «Они приходят в театр и сидят тихо. Не скачут. Слушают». И вишенкой на торте: «И если это будет достаточно хорошо, если идея сработает, то в конце концов другие смогут меня играть».
Он оглядывает стол, ища поддержки своей идеи. Потом добавляет: «Или не смогут».
* * *За следующие несколько дней написаны еще песни. Некоторые кажутся хорошими, но Роб как обычно волнуется: есть у них та самая песня или нет. Крис Бриггс, человек, который работает с ним как сотрудник отдела артистов и репертуара (A&R) звукозаписывающей компании, присутствует на большинстве сессий – сидит на диване и якобы равнодушно замечает, что Адель до того, как нашла свою “Hello”, написал сто песен. Роб не верит.
Чуть погодя он поднимает глаза от своего компьютера, на котором только что прочитал важную и полезную информацию, и сообщает: «Адель написала 34 песни».
«А ты где эту информацию нашел?» – спрашивает Гай, подразумевая, что Роб, скорее всего, прочесывал интервью Адель в интернете. Но есть способы попроще.
«Да просто спросил ее», – отвечает Роб.
* * *Июнь – август 2006 года
Внешне тур Close Encounters проходил довольно хорошо. Полные стадионы, а в рецензиях писали, что он никого не раздражает, из тех кто еще не был раздражен, и что он проявлялся все лучше и лучше. «Надо было делать свою работу перед кучей народу, – говорит он. – И это типа дошло до такой точки, где если б я все бросил, все бы обанкротились. Но в конце концов это был мой выбор – собрать себя и отработать». Иногда обнаруживаешь себя настолько далеко от дома, что нет выбора, кроме как идти дальше по выбранному направлению. За сценой было совершенно ясно, что все это дается ему с трудом. Первая в туре инъекция-стероидов-в-задницу произошла в Берлине. По мере того как тур шел, их становилось все больше и больше, поскольку для работы на сцене ему требовалась энергия извне. Оказавшись перед публикой, он стал использовать другую подзарядку. «Невероятно, сколько раз я заходил на барабанный подиум и принимал тройной эспрессо», – говорит он.
* * *Как он чувствовал себя по мере продвижения тура?
«Приближалась Британия, и по какой-то причине именно в этом конкретном туре мысль, что UK на горизонте страшно меня пугала. Я бы сказал, что до определенной степени остаток тура был успешным. Не в плане внутренних ощущений – на тот момент моя работа делала меня несчастным. Дело в противоположной реакции на ту жизнь, которую я как тот персонаж надеялся получить. Она оказалась изолированной и одинокой, а ответственность перед стадионами публики – огромной. Как я уже говорил, для такой задачи у меня самооценка слабовата. Или просто низкая самооценка не давала верить в себя».
Но ведь не было же такого, чтоб ты выступаешь по всему миру, а люди такие: «Господи, да он все растерял, он говно». Внешне успех же был колоссальным. От этого лучше или хуже?
«Это сбивало с толку. Мне кажется, я переживал срыв, и вне зависимости от того, что я в тот момент делал, мне бы одинаково сложно было бы быть кем угодно».
А в Британии что было?
«У меня внутри все замерзло. Мне всю карьеру вроде как легче было быть поп-звездой в стране, где не понимаешь, что о тебе говорят. Я же не читаю на немецком, например. Вот в Англии я просто заморозился и чувствовал, что физически не могу делать работу, за которую мне платят такие симпатичные деньги».
И что это значило?
«Это значило, что я был в ужасе. Это уже не страх сцены, это уже новый космос полнейшего ужаса. Когда тебе надо идти и делать то, что ты захочешь делать в последнюю очередь – это усиливает чувство одиночества неимоверно. Это как если тебя скажут выпрыгнуть из самолета, а ты никогда таких прыжков не совершал, а тут еще тебе парашют не выдали и уже в воздухе надо кого-то найти, кто приземляется с парашютом, и за него зацепиться. В реальности ты прыгаешь, а никого с парашютом и нет».
Но каждый вечер ты же выходил на сцену?
«Ну должен же был. Конечно, были моменты из серии “никуда я не пойду”, но меня уговаривали, умоляли, дескать, вот сколько это будет стоить. В Лидсе в первый вечер был момент, когда я посмотрел на задние ряды этой толпы, а потом на пол под ногами. А там все в таком гофрированном железе в заклепках – его кладут на землю, чтоб транспортные средства всякие могли проехать и не развести грязь. И я подумал: «Все здесь, начиная вот от этой заклепки ничтожной и до человека в последнем ряду – все ради меня собрались. И я уже был не в себе, а это все мое состояние еще больше осложнило. По окончании я полетел на вертолете в Манчестер, и все время трясся, никак не мог унять дрожь. Следующий вечер снимали в прямом эфире. А я в отеле такой начал: да плевать, во что это обойдется, не могу и все. И помню, Макс Бизли мне рассказал, какая у него была паническая атака, когда он барабанил у Джорджа Майкла на первой премии MTV: «Братишка, я на сцене думал: а что если я сейчас остановлюсь. Все ведь тут зависит от моей способности играть». В то время я подумал, вот ведь чушь. А потом со мною случилось ровно то же самое. Ну вот правда, а если я перестану петь? Что если я просто всем скажу, что со мной, и уйду со сцены?»
Но не ушел же?
«Не ушел. Но в вечер, когда шла телевизионная трансляция, я силком себя тащил на сцену. Ноги подгибались, почти не мог идти. У меня было чувство, что я иду навстречу смерти. Наконец я на сцене и – бдыщь! – концерт случился!»
Вы же понимаете, как оно бывает: очень многие, кто прочтет это, подумают: я был на этом концерте, или я смотрел концерт по телевидению, и ты был прекрасен, так что чего ты так паришься? Вот как вы им объясните, в чем дело?
«Никак. Не сумею объяснить».
Но вы понимаете, что это то, чего они понять не могут?
«Ага. Целиком и полностью. Единственное, что я могу сказать, что мой срыв был совершенно реальным, как и боязнь сцены последней степени и паника и ужас. Это все такие сильные чувства были, что менее всего мне хотелось выходить на сцену. И что бы ни происходило после того, как опускался люк и я проходил в центр – страх был со мной. Я думаю, я просто направил этот страх. Я имею в виду, что никто не осознает: чем более наглым и надменным я выгляжу на сцене, тем сильнее мой страх. Я смотрю свои старые съемки: иду на сцену, весь в черном костюме, худой, в темных очках, иду как будто десять мужиков и твердый как скала. Но я-то помню, что тогда я знал, что меня снимают, и думал: «если б они только знали, что сейчас происходит…» И я понимал, что когда я буду просматривать съемку, я сразу точно вспомню, что чувствовал – что по пути на сцену притворялся уверенным, а сам был испуган. И это было несколько туров назад».
Когда вы поняли, что вам все это доставляет неприятности, придумали план, что делать?
«Нет, потому что я просто несся по спирали. Никакого “разберись с этим”. Никакого “что случится?”, “что делать будешь?” и “что все это значит?”. Я думаю, что просто несся к смерти, и с каждым месяцем это становилось все более ясным. Это я сейчас говорю, оглядываясь назад, потому что в июне я не понимаю, что это происходит, я просто в разгаре чего-то, что по ощущениям сильно обескураживает».
Думали ли вы, «о черт, я тут все просрал, все ужасно»? Или думалось: «да и насрать»?
«Наверное, я хотел вообще онеметь, потому что очень испугался того, что со мною происходит. Может, единственное воздействие этой штуки на меня в том, что я действительно онемел».
Думали ли вы: не дождусь, пока тур этот закончится?
«Ну, мне-то казалось, что он никогда не закончится».
* * *После финального концерта в Британии он наконец получил передышку. Полетел обратно в Лос-Анджелес. На следующий день я получил e-мэйл с добавлением: «Господи боже мой… мы были так близки (я лично близок) к тому, чтобы все просрать… на волосок… я в говне… но дома… бьюсь об стены со скуки, обеспокоен реконструкцией моего и без того хрупкого душевного покоя… как пела Дэз’Ри: “жизнь, ах жизнь, трам-пам-пам”».
* * *Январь 2016 года
За завтраком я сообщаю Робу новость, которая пришла ночью: умер Дэвид Боуи.
«Вот это очень хреново, – реагирует он. – Очень печально».
И сейчас он ничего больше об этом не говорит. Просто сейчас еще утро, и трудно понять, что вообще сказать стоит, и потому что Тедди решила устроить потасовку: у Чарли в чашке хлопья лучше, чем у нее.
* * *Руфус Уэйнрайт в городе, и сегодня он приедет, чтобы посочинять. Готовясь к его приезду, Гай работает над треком, который построил на довольно смутном сэмпле из Сержа Генсбура – где-то он его откопал, инструментал под названием “Je n’avais qu’un seul mot a lui dire” из фильма 1967 года «Анна».
«Вот и счастливейший день, – говорит Руфус, когда они входят. – Депрессивно».
«Да, – соглашается Роб. – Ужасно грустно».
После того как все немного настроились, Гай говорит: «Ну, у нас вот такая идея… – и смотрит на Роба. – Объяснить ему концепцию?»
«Ага», – говорит Роб.
Тишина на пару секунд.
«Хочешь, чтоб я ему сказал?» – спрашивает Гай.
«Ага», – отвечает Роб.
Гай пускается в объяснения. «Роб по традиции начинает концерт с песни Let Me Entertain You, и хотел бы уже в идеале начинать с чего-то другого. Собственно, Let Me Entertain You мы и писали специально как открывашку, но с тех пор много лет прошло уже, и было бы очень круто, когда в следующем году начнется стадионный тур…»
«Ее вообще трудно куда-то еще поставить, кроме как в начало, – Роб перебивает и уводит тему в сторону. – Потому что если спеть «Я вас развлеку» пятым или шестым номером, или вообще в финале – то какой смысл, уже ведь развлек».
«Но, – объясняет Гай, – мы думаем, что можно ставить ее второй, если появится песня, которая заанонсирует все шоу. То есть нам нужна такая песня-анонс: Это – Шоу мощного развлечения. Так альбом будет называться. То есть круто было б, если б на альбоме была песня с таким названием».
«Ну, эта мысль нам в голову пришла десять минут назад, – сообщает Роб. – Но было б правда охрененно круто».
* * *Гай дает Руфусу послушать то, что уже есть.
«Невозможно не думать о Дэвиде Боуи», – сказал Руфус и запел:
Прощай, Зигги Стардаст.
Солнце опускается на нас.
«Не знаю, – он обдумывает заново. – Не захочешь на этом слишком заморачиваться».
Руфус и Роб импровизируют на первую мелодию, и рождается черновой набросок текста, и тут Гай замечает, что у него-то тоже есть и мелодия и идея, о чем текст. Есть у него нормальные стихи или нет, но он напевает «рыбу»:
Welcome to the heavy entertainment show
Where the nehnehneh and the nehnehno.
Это более прямолинейно и ритмично, и убирает предыдущую версию. И тут они все воспаряют. Идеи рождаются бесперебойно, и вскоре песня “The Heavy Entertainment Show” – которая несколько месяцев спустя действительно станет заглавной на альбоме Роба – обретает форму. Когда такие коллаборации не срабатывают, то нет ничего страннее, но когда все складывается, то просто чудо происходит. И, как мне кажется, для Роба серьезная часть ценности подобного сотрудничества – когда оно случается и дает результат – не в том, что он от них получает, а в том, что они заставляют его сфокусироваться и, копнув глубже в себе, найти в себе лучшее.
* * *В середине процесса в студию приводят Тедди и Чарли со всеми поздороваться. Тедди тут же заявляет, что у нее есть очень твердое мнение насчет того, чему тут стоит происходить, а чему – нет.
«Не пой!» приказывает она отцу. Он возражает: «Это же моя работа!» И знакомит ее с Руфусом. «Папочка…», – настаивает Тедди.
«Да, милая».
«Ну я не хочу, чтоб ты пел, – говорит она. – Петь – нет!»
«Нет, петь я буду, объясняет он. – Я в студии, я тут работаю. Я буду петь то, что мы уже подготовили. Я репетирую».
«Нет, ну пожалуйста, – решительно заявляет она, – не репетируй».
«Ну если не буду – как же я буду хорошо петь?» – удивляется Роб.
Трек начинается снова и Роб все-таки запевает – последний куплет, который и до завтра не доживет:
Welcome to the heavy entertainment show
Come and brave the wave of my overflow
Welcome to the heavy entertainment show
It’s fun above but more below
После того как он закончил петь, Тедди подходит к нему и обнимает.
«Я так тобой горжусь», – говорит она.
* * *Под вечер у Руфуса рождаются какие-то очень странные слова, которые станут первой строчкой песни:
Добрый вечер вам, дети культурной пустыни
Эта строчка порождает три следующие, которые не только задают хвастливый тон песни, но также явно навеяны сегодняшней печальной новостью:
Ты искал спасителя, и вот я,
А лучшие всегда уходят первыми.
Но я здесь, и радуйтесь, пока можно.
«Думаю, это великолепно, – говорит Гай. – Очень трогательно».
«И эгоистично», – говорит Роб. Он как будто быстренько составляет список добродетелей. «И нарциссично».
Руфус здесь всего на один день, так что на этом вклад его заканчивается. Песня не доделана, в последующие дни к ней многое добавится и кое-что изменится, но есть главная идея, сердцевина, и получилось кое-что, что явно сработает. По завершении сессии в воздухе чувствуется удовлетворение. А день еще не окончен.
* * *У Гая день рождения завтра, но он дает праздничный ужин сегодня, в доме, который они с братом Диланом снимают на Голливудских холмах, неподалеку. Там собирается примерно дюжина людей. После того, как угощение съедено раздается стук по рюмке – призыв к тишине. Гай спрашивает, не могли бы его гости помузицировать. Он явно намекает на Роба с Руфусом. Роб от этой мысли приходит в заметный ужас. Когда Руфус сел за пианино, а Гай сказал: «Мой хороший приятель Руфус хотел бы спеть песню, которую сам написал», Роб объясняет всем за столом это так: «Гай заставляет его петь песню».
Руфус говорит, что споет песню, которую написал с пятилетней дочерью: «Это вообще первое соавторство Уэйнрайт/Коэн».
«Давай как можно лучше!» – кричит Гай.
«Для этого вечера – мило, – говорит Руфус. – Называется “Не следую правилам”. Она придумала».
Песня действительно классная и, исполняя, он не сдерживает себя. Пока Руфус поет, Роб понимает вот что. Во-первых, и ему, конечно, спеть придется. Во-вторых, хочется сделать это хорошо, так что как только Руфус закончил, Роб предлагает Гаю вместе исполнить Blasphemy.
Идея Гая явно смутила, поскольку в истории их отношений с Робом песня эта занимает особое место. Ее сочинили и сделали демозапись в одной голливудской студии в конце 2002 года, и оказалось, что это – последняя их совместная песня перед тем, как раздружиться. С того дня в студии они ее не исполняли никогда, даже дома. И хотя Гаю точно очень хочется ее исполнить, он уже плохо помнит, как она играется. Так что в данном вечернем развлечении возникает маленькая пауза, пока Гай слушает запись и освежает песню в памяти. Наконец оба готовы.
«Это немного сложная для меня песня, – говорит аудитории Гай, сев за пианино. – Она стала последней, которую мы с Робом написали вместе».
«Мы разругались», – напоминает Роб всем. Возможно, излишне.
«Странновато, что мы сейчас исполним именно эту песню, – добавляет Гай, – Но, але, она отличная».
И они начинают. Почти ночью, уже вернувшись домой, в лифте на второй этаж, где спальни – у нового дома Роба, как и у предыдущего, есть лифт, и, поскольку и там и там лифт остался от прежних хозяев, а не встроен по капризу поп-звезды-не-ездят-в-лифтах, он ими почти не пользуется – самое последнее что Роб скажет мне перед сном: «Я настолько искренне восхищаюсь Руфусом и его талантом, что решил: мне бы лучше спеть отлично». Так и сделал. “Blasphemy”, сложная и мрачная сага о расстроившихся отношениях – это точно та песня, которая много значит для него. Он часто говорит, и частенько это подтверждается, что забыл слова какой-нибудь самой знаменитой своей песни (на сцене для этого всегда телесуфлер), но Blasphemy очень длинная, а он помнит каждую строчку. И, возможно, вдохновленный и уважением к Руфусу, и духом соперничества с ним же, такой вот комбинацией, он поет эту песню мощно и прекрасно, дальше происходит то, что и должно бы по логике, безо всякой подготовки. «Я считаю, что стоит спеть песню Дэвида Боуи», – говорит Руфус, и из-за стола доносится согласный хор. «Но я их плоховато знаю», – добавляет он.
Гай, все еще сидящий за пианино, начинает наигрывать “Changes”, но Роб его останавливает – он лучше споет “Kooks”.
«Знаешь “Kooks”?» – спрашивает он Гая.
Гай знает ее, начинает играть, и совершенно естественным образом, безо всяких обсуждений, Роб и Руфус поют дуэт. В этой сцене есть нечто неуловимо трогательное – они просто сидят за ужином и поют совершенно спокойно, без суматохи, но с очень большим значением. Получились очень теплые поминки. А звучит просто изумительно. Можно гордиться, что при этом присутствовал.
«Дэвид Боуи… Дэвид Боуи», – закончив петь, шепчет Роб.
На сей раз Гай начинает наигрывать Changes, и Роб запевает, читая слова с компьютера Гая. В припеве присоединяется Руфус – Роб поет ch-ch-changes, Руфус – строчки между. Роб поднимает руки к небу. Когда Гай играет коду, Роб тихо хлопает и в последний раз приглушенно произносит «Дэвид Боуи».
* * *Пару дней спустя Робу попадается воспоминание о Дэвиде Боуи, написанное британским журналистом Диланом Джонсом. Там есть фрагмент про то, как Джонс и Боуи останавливались в лондонском отеле Halkin примерно году в 2002:
«Мы добрый час потратили на обсуждение, почему так знаменит Робби Уильямс… Кажется, что его несколько злит успех Робби, потому что, по его мнению, он чуть больше, чем ретро-певец-танцор. Боуи же почти всю свою карьеру следовал инстинкту, в надежде, что тот совпадет с массовым вкусом, так что когда он столкнулся с феноменом, который ему непонятен (как Робби Уильямс), он захотел добраться до его основы. Боуи пришел в ярость, узнав, что Робби взял многое у темы Джона Барри “You Only Live Twice” для “Millenium”… он удивлялся, как, черт возьми, это с рук сошло».