NOFX: ванна с гепатитом и другие истории

3

Мэлвин

Статистические данные могут утверждать обратное, но Лос-Анджелес казался мне безопасным в начале 70-х годов. Я вырос в жилом комплексе недалеко от пересечения Мелроуз и Ла-Бреа, самостоятельно возвращаясь домой из начальной школы каждый день. На моем пути была итальянская закусочная, и всякий раз, когда шеф-повар видел меня проходящим мимо, он выходил и давал мне булочку, намазанную сливочным маслом. Иногда по дороге я заходил за пончиком в «Уинчеллс» или в любимую кондитерскую и покупал что-нибудь сладкое, а после этого я катался на велосипеде и играл со своими друзьями, пока не зажигались уличные фонари. После я ехал на автобусе до кинотеатра «Китайский театр Граумана», чтобы посмотреть оригинал фильма «Угнать за 60 секунд», и поездка стоила всего лишь 25 центов. Я говорю как дедушка Симпсон: неужели я на самом деле такой старый?

У меня было достаточно друзей, но много времени я проводил в одиночестве. Одна из моих любимых игр заключалась в том, чтобы взобраться на крышу нашего гаража, а затем спускаться с крыши на ветки деревьев, затем – на забор, опять – на крышу, и так – до конца квартала, не касаясь земли. Я переходил дорогу к следующему блоку домов, где меня ждали опять гаражи и заборы, и крыши домов, чтобы пройти эти препятствия, и повторял весь процесс заново, пока я не заканчивал свое движение на апельсиновом дереве. Здесь я награждал себя апельсином и держал путь назад домой, чувствуя себя неуязвимым. С точки зрения десятилетнего ребенка, весь наш городок был в моих руках.

Это было идиллическое детство в семье среднего класса. Мои родители жили в счастливом браке, мы регулярно устраивали семейные каникулы, я играл в Малой бейсбольной лиге для мальчиков и девочек 8-12 лет и в флаг-футбол (упрощенную версию Американского футбола, где вместо того, чтобы сбить игрока, обороняющаяся команда должна сорвать флажок или ленточку игрока владеющего мячом). Так что для моих близких стало неожиданностью, когда в пятом классе мои оценки резко испортились и я оказался в эмоционально подавленном состоянии. До этого я всегда был хорошим учеником и счастливым ребенком, так что такая смена настроения для окружающих, казалось, была беспочвенной.

После неудачной попытки отгадать эту загадку самостоятельно мои родители начали возить меня в Брентвуд один раз в неделю на часовой прием к терапевту. Я просиживал впустую в его кабинете, в то время как он задавал наводящие вопросы. В основном мне удавалось обходить его старательно расставленные ловушки за счет односложных ответов или бормотаний в духе: «Не знаю». Далее он устроил для меня серию тестов, которые на самом деле казались забавными. От меня требовалось трактовать чернильные пятна, переставлять блоки, чтобы сформировать конкретные фигуры, и в конце концов врач резюмировал, что технически ничего неправильного с моим мозгом не произошло. На самом деле он даже сказал моим родителям, что я – довольно умный ребенок. Через несколько месяцев мои родители прекратили возить меня к терапевту, и в течение последующих двух десятилетий они оставались все так же озадаченными моей внезапной сменой эмоций.

Обращаясь к прошлому, нужно начать с драки в школьном дворе.

Я не дрался – я смотрел, как новичка в школе избивал гораздо более крупный ребенок. Я переживал за этого парнишку. Он был тихим и социально неприспособленным, и совсем не похожим на того, кто хочет неприятностей. Так как это был конец дня, то родители забирали своих детей у школы. Отец новичка проломился сквозь толпу и оттащил хулигана от своего сына. Мы все решили, что драка закончилась, но вдруг папа новичка зажал руки хулигана за его спиной и крикнул сыну: «Бей его!» Сын отступал, но отец настаивал. «Ударь его в отместку! Ударь его прямо сейчас!» Мальчик робко не повиновался, и вскоре тусовка разошлась. Это кажется ужасным пиздецом сейчас – взрослый мужчина держит руки десятилетнего мальчика за его спиной, чтобы отомстить за унижение сына. Но в то время я думал, что это – реально круто! Тогда я хотел иметь такие же отношения с моим собственным папой. Мой отец помогал мне с выполнением домашних заданий, брал в походы с палаткой, и мы вместе склеивали модели ракет. Но отец этого парнишки был похож на реально крутого-чувака-супергероя.

Кроме того, у отца того парня был крутейший серийный автогоночный Trans-Am. Однажды по дороге домой из школы я увидел, как он занимается своей машиной в соседнем переулке. Она была гладкой и черной, с мерцающим золотом логотипом в виде жар-птицы на открытом капоте с подпоркой. Он поприветствовал меня и какое-то время потворствовал моему любопытству в отношении машины, а потом пригласил к себе домой.

До этого момента мое доверие к взрослым срабатывало довольно хорошо. Взрослые давали мне бесплатные булочки, водили на секцию боевых искусств и иногда отвозили меня в Диснейленд. Так что у меня не было никаких оснований думать, что что-то непристойное может произойти в этой квартире. Наверное, поэтому я не сразу выскочил из дверей, когда он сказал: «Ты знаешь, я видел тебя в школе. И я всегда задавался вопросом, как ты выглядишь голым». Это меня немного сбило с толку, но я так и не понял, что должно было произойти. «Ты хочешь показать мне, как ты выглядишь голым?» – спросил он.

Я неохотно разделся. И вот здесь моя память начинает немного затуманиваться.

Я не думаю, что он сам разделся, и не думаю, что он выебал меня, но похоже, что моя память заблокировала многое из той встречи. Я помню его блуждающие по моему телу руки, помню, как они трогают мои половые органы. Помню, как он спрашивал, чувствую ли я себя хорошо и нравятся ли мне его касания. Я смотрел на дверь и жалел, что меня нет с той стороны. И я помню, как размышлял: «Если я сейчас закричу, кто-нибудь услышит меня?»

Он сказал, что хочет положить свой член мне в рот, но я сказал, что я не хочу, чтобы он делал это. Я сказал, что хочу уйти, но он не позволял мне уйти, пока я не согласился поцеловать его на прощание. Он засунул свой язык мне в рот. Его дыхание смердило бычками сигарет. Поцелуй казался бесконечным, но я терпел и сдерживал свои слезы, надеясь, что он сдержит свое слово. Он потребовал второй поцелуй на лестнице, когда я уходил, и в конце концов отпустил меня.

Я пришел домой и никому ничего не рассказал.

Только когда мне было далеко за тридцать, мама узнала краткую и несколько облагороженную версию этой истории, но я никогда никому до сегодняшнего момента не рассказывал так много деталей. Это был ужасный опыт, но по сравнению с тем, через что проходят многие другие дети, возможно, это все могло бы быть гораздо хуже. По крайней мере, тогда, когда я был маленьким мальчиком, я нашел в себе мужество, когда оно мне было нужно, и я не смолчал. Но храбрость не отменяет того, что этот опыт обременен тяжелой эмоциональной нагрузкой.

Вскоре после этого отец и сын переехали. Может, я не был единственным, кто вошел в эту квартиру. Возможно, один из его других гостей не держал рот на замке, как это делал я.

Я не помню их имен: они появились в середине учебного года и так же ушли, прежде чем занятия прекратились, так что того парнишки нет ни на одной из классных фотографий. Они были призраками. И они терзали меня на протяжении многих лет.

4

Смэлли

Один чрезвычайно позитивный аспект того, что я вырос с отцом, – это его любовь к музыке. Он жмотничал при покупке любого предмета для нашего дома, за исключением стереосистемы. Он начинал утро каждого выходного дня с ударной волны огромных и мощных динамиков, в которых звучали Zeppelin, Cream и Hendrix. Музыка была спасением для моего отца, и она быстро стала тем же и для меня.

Я приходил домой из школы и просматривал его огромную коллекцию пластинок, в которой, кроме рок-н-ролла, было достаточно раннего джаза и блюза. Я надевал наушники, ставил иглу на винил пинкфлойдовского Ummagumma и лежал на полу, погруженный в мир психоделических звуков. Я засыпал в середине дня, прослушивая Tommy группы Who, а ночью отрубался в спальне под Дэвида Боуи, звучавшего из моего маленького радиобудильника.

Когда мне было тринадцать, я листал какой-то журнал и увидел заметку о панк-роке, с фотографией Dead Boys /Мертвые Мальчики/. Все они были странно одетыми, засаленными, склизкими и выглядели… мертвыми. Кожа Читы Хроума была бледной, как у трупа. Это было жутким и гротескным и отличалось от всего, что я видел даже на самых страшных обложках альбомов Led Zeppelin. Еще не имея понятия, как звучала эта группа, я уже был фанатом.

Во время одной из семейных воскресных вылазок на местную толкучку я наткнулся на кассету Young Loud and Snotty Dead Boys и заныкал ее в карман. Я украл мой первый панк-альбом – разве не это настоящее панк-поведение? Дома врубил запись – вот оно! – это было уже на самом первом треке: «Мне никто не нужен / Мне не нужны мама и па-па / Мне не нужно красивое лицо / Мне не нужно человечество».

Пиздец. Как. Круто.

Примерно в то же время парень по имени Ли переехал в мой район. Он был хулиганом и избивал других детей, он имел ту же стремную привлекательность, что и фотографии Dead Boys, так что я подружился с ним. Dead Boys уже направили меня на путь копания в альтернативных формах музыки, но самое глубокое, что я нашел, были Oingo Boingo. Ли познакомил меня с Dead Kennedys, Red Kross /Красный Крест/, the Germs /Микробы/, the Weirdos /Странные/ и радиопередачей Rodney on the Roq. Он сказал мне: «Если у тебя длинные волосы, и ты идешь на панк-шоу, то тебя изобьют за то, что ты хиппи, и состригут твои волосы разбитой бутылкой». Это звучало вполне правдоподобно.

В статье о панке в журнале Penthouse моего дяди утверждалось, что панки занимаются сексом на площадках перед гаражами частных домов и устраивают поножовщину ради удовольствия. На фотографиях были показаны люди с бритыми головами и окровавленными носами, которые врезались в друг друга и дрались на концертах. Я никак не мог этим насытиться!

Медийная истерия о панке была стандартом в то время. Такие ТВ-шоу, как Donahue, подпитывались, повышая свои рейтинги, за счет боязни панка в приличном обществе: «Панки любят резать себя лезвиями и приносят в жертву животных!», «Они сбивают старушек с ног перед продуктовыми магазинами и крадут их пиво!», «Если ваш ребенок начнет слушать эту музыку, он закончит тюрьмой!», «Это насилие и хаос!».

Может, насилия и хаоса боялись такие люди, как моя мама, но на меня это производило противоположный эффект. Я хотел, чтобы было насилие и хаос, и бритвенные лезвия, и общественный секс, и украденное пиво! Я состриг свой хайер, нарисовал логотип группы Germs на ботинках и начал тусоваться со старшеклассниками с ирокезами.

В декабре 1981 года один из моих старших друзей узнал о панк-шоу в Godzilla’s (в клубе «У Годзиллы») с участием групп Shattered Faith / Разбитая Вера/ и China White /Китайский Белый/. Я не знаю, слышал ли я какую-либо из этих групп до начала шоу, но мне было все равно – я, блядь, иду! «У Годзиллы» был DIY клубом в Долине, основанным Шоном и Марком Стерном, основателями лейбла BYO Records. Это был дальний поход для толпы из Лос-Анджелеса, но это было всего в десяти минутах от моего дома.

Всю неделю до шоу Ли[2] то психологически настраивал меня в положительном ключе: «Вечер пятницы! Готовься!»; то оказывал отрицательное психологическое давление: «Ты точно получишь пизды! Тебе, блядь, лучше приготовиться!» Чрезмерное перевозбуждение и страстное желание постепенно дошли до точки кипения.

Наша группа въехала на стоянку вечером перед шоу, и мы налегали на водку с апельсиновым соком за мусорными контейнерами, ожидая начало выступления групп. Мои старшие друзья всегда подтрунивали надо мной за то, что я позер, но теперь я был на реальном панк-шоу, готовый к тому, чтобы меня лишили девственности и чтобы я стал настоящим панкером. Мой желудок очень не по-панковски журчал, меня мутило от страха, и я был уверен, что это было и слышно, и видно. Например, в тот момент, когда я задиристо объявил: «Наконец-то я окружен такими, как я!», и парочка двадцатилетних молодых людей, прогуливавшихся мимо, рассмеялась надо мной.

Я был молодым и бухим в кашу. Я был готов идти внутрь.

На стенах за сценой были граффити и названия музыкальных команд, а в стенах туалета ногами были выбиты дыры. Это было похоже на то, как будто психи, содержащиеся в учреждении «закрытого типа», захватили лечебницу. Я был слишком загашенным, чтобы понимать, кто это на сцене и играют ли вообще они реальные песни, но это был самый здоровский звук, который я когда-либо слышал.

Я спустился к сцене, и какой-то случайный парень схватил меня и швырнул на середину танцпола. Я едва мог ходить, не говоря уже о слэме, и с ходу получил в репу. Мой череп зазвонил: «БОН-ННННННН!» Я чувствовал себя как пинбольный шарик, отскакивающий от осатанелых рикошетирующих бамперов. Меня били и толкали со всех сторон. Кто-то схватил меня за майку, и она наполовину разодралась на спине. Это совсем не было похожим на мои репетиции слэм-дансинга, которые я устраивал в своей спальне. Меня жестко отмутузили.

Наконец я, ошеломленный и задыхающийся, выбрался из пита, ковыляя, обратно в вестибюль. Я прошел свое испытание огнем. И больше не был позером-выпендрежником. Я был панкером. Мое тело было сплошь в синяках от ударов, мои пальцы болели оттого, что я ударял других. Утром с жуткого похмелья у меня были конкретные разборки с матерью, так как наврал, где я был. Но мне было все равно. Мне не нужно было красивое лицо! Мне не нужно было человечество!

Я заорал изо всех сил:

«LED ZEPPELIN – ИДИ НА ХУЙ!!!»

5

Мэлвин

Частичная глухота из-за канонады была профессиональной болезнью во время Первой мировой войны, в особенности если ты тот парень, который присматривает за тягловыми лошадьми, таскающими пушки. Есть какая-то особенная ирония в том, что мой дед Вилли Мучник переехал в Америку, чтобы обрести лучшие возможности по сравнению с теми, что были доступны в Восточной Европе, но был отправлен назад в Восточную Европу в составе американской армии, чтобы получить гражданство США. Закончив службу с навсегда поврежденным слухом, он поселился в Огайо, перевез к себе кучу родственников и, чтобы лучше ассимилироваться, изменил свою фамилию на Мэлвин.

Так как мой дед приехал с Украины, английский был его вторым языком. Он не хотел, чтобы у его сыновей был акцент, поэтому он намеренно не разговаривал с ними очень много. Непреднамеренным результатом было то, что мой папа также научился не говорить много, а общее тихое поведение мужчин семейства Мэлвин в конечном счете передалось и мне.

Моя мама была немногим более многословной, чем мой папа. Ее мать была медсестрой, и я предполагаю, что, наблюдая время от времени за умирающими людьми, она стала болезненной и мрачной, поэтому, в свою очередь, передала определенную долю суровости дочери. Я не утверждаю, что мы были холодной, бесчувственной, молчаливой семьей. Мы просто держали большую часть наших мыслей при себе. Мы умели трансформировать внешние эмоции и переживания во внутренние (как, например, в случае с сексуальным домогательством). Но, возможно, было бы более здоровым, если бы мы все-таки делились этими переживаниями.

Важно, что в детстве меня обнимали, воодушевляли и говорили, что любят. Мне чрезвычайно повезло родиться Мэлвином. Но только в течение последних нескольких лет я научился надлежащим образом выражать это чувство.

Вилли Мэлвин (или дедушка Билл, как я его называл) был владельцем кинотеатра в Кливленде в 50-х, где мой отец работал швейцаром, а моя мама была продавщицей-разносчицей попкорна. Звучит как начало самой симпатичной истории в мире, не так ли? Она почти закончилась, когда мой отец переехал в Калифорнию, чтобы поступить в колледж и изучать инженерное дело, но, к счастью, он убедил мою маму, чтобы она вышла за него замуж. В течение последующих сорока лет он работал над секретными проектами для таких компаний, как Aerospace, McDonnell Douglas, Boeing и Hughes. Возможно, над спутниками, возможно, разрабатывая устройства «конца света», кто знает? Его врожденное молчание было активом его карьеры.

В нашей семье моя мама была художником. Позже она была иллюстратором, маляром и занималась керамикой, а когда я был моложе, она увлекалась пением и играла на гитаре. Мама знала всего несколько песен, но постоянно играла на своей акустической гитаре фирмы Martin для моей сестры и меня; и часто я просто сидел и слушал, как она репетирует. Гитара стала объектом сосредоточения моего внимания в молодости. Несмотря на то что мы были евреями, мы ежегодно праздновали Рождество, но через некоторое время моя мама начала класть наши подарки не под елку, а рядом с ее гитарным чехлом.

Иногда я общаюсь с людьми, которые при обсуждении учебы игре на гитаре теряются, но этот инструмент был настолько знакомым для меня объектом, что казалось неизбежным, что я выберу именно его. Моя мама подружилась с известным фольклорным музыкантом по имени Боб Бакстер и работала бухгалтером в его гитарном магазине и на концертной площадке в Санта-Монике. Один из инструкторов достаточно быстро научил меня аккордам «Желтой подводной лодки».

Я возненавидел этот процесс. У меня не было силы пальцев, подушечки их еще не загрубели, от струн акустической гитары болели пальцы, и вскоре, выйдя из терпения, я забросил это занятие и не брал в руки гитару в течение многих лет.

Не то чтобы я не любил музыку. Я прослушивал коллекцию моих родителей; это были тихие и спокойные записи 70-х: Кэрол Кинг, Джеймс Тейлор, Элтон Джон. Когда я стал старше, мои друзья прикололи меня к ELO, Queen и Kiss (последняя группа оказалась чуть жестковатой для меня – сказывалось воспитание на фолк-роке). Когда мне было тринадцать или четырнадцать, мои родители записали меня во внеклассную программу при Еврейском общинном центре JCC, и один из наставников познакомил меня с творчеством групп Adam and the Ants и Go-Go’s (а также при удобных случаях отводил меня на их концерты в Greek Theatre в Лос-Анджелесе). Я c энтузиазмом ухватился за тренд новой волны в начале 80-х годов, думая, что я слушаю панк-рок. Тем летом я посещал лагерь при JCC, а в конце сезона мы отправились в парк аттракционов Magic Mountain. По этому случаю я нарисовал белую полосу поперек моих глаз, так же как у Адама Анта. Пока мы ждали в очереди одной из горок, какой-то более старший по возрасту и жирный парень насмешливо посмотрел на меня и произнес: «Панк – барахло!» Я смутился и испугался, но почувствовал, что быть аутсайдером – круто.

Когда я вернулся в школу осенью, все мои друзья выглядели и вели себя иначе. Они говорили, что теперь все ходят на так называемые «гиги» – музыкальные тусовки в местечке под названием «У Годзиллы» в Долине. Некоторые из моих друзей побрились наголо. Мой друг Боб Бонхед появился в школе в вывернутых наизнанку штанах, а его волосы были грубо подстрижены в ирокез. Мой друг Дэвид Лустгартен проиграл мне пластинку Group Sex банды Circle Jerks /Круглые Дураки/ и сказал: «Что если ты станешь панком прямо сейчас?» И мы оба рассмеялись над абсурдностью этой идеи.

Group Sex открыл мне глаза на то, чем действительно является панк. Я до сих пор люблю этот альбом. Тактовые размеры, тексты песен и безумная скорость были не просто новаторством, это было тем, что поставило на мне отметину на всю жизнь. Я даже не был уверен, что такая музыка разрешена законом. Я сделал для себя целое открытие, обнаружив весь английский панк. Я был ОГРОМНЫМ поклонником Crass. Если вы хотите порассуждать о другом звуке – Crass были настолько далеки от Элтона Джона, насколько это можно себе представить! Я понятия не имел, о чем они пели примерно в половине случаев, из-за их густо наслоенных отсылов к британской политике, но это все равно было охуенно круто.

Примерно в то же время я подружился с более старшим панком по имени Эд Браун, который имел оттюнингованную тачку Dodge Charger черного матового цвета. Он привозил меня на мои первые концерты, ускоряясь всю дорогу и игнорируя все знаки «стоп». Это удивительно, что мы не разбились насмерть. Несколько лет спустя один из сессионных певцов NOFX умер на одном из таких перекрестков, мимо которого мы в свое время с ветерком мчали, чтобы добраться до моего первого панк-шоу.

Несмотря на мое украинское происхождение, я никогда ранее не был в Украинском культурном центре на Мелроуз и Вермонт, но это – именно то место, где я пережил один из самых важных культурных моментов в своей жизни. Снаружи здание выглядело как средневековый замок, с терракотовой черепицей и драматическими арочными окнами. Внутри помещение было похожим на церковь, с ар-деко колоннами в облицовке стен и с изогнутым потолком. Сцена была обрамлена бархатными шторами, что указывало на то, что в прошлом это был кинодворец.