Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

Тьма

Полнейший мрак. Монца широко открыла глаза, потом прищурилась, но так ничего и не увидела, кроме непроглядной угнетающей черноты. Поднеси она к лицу руку – и той не увидела бы. Если бы могла поднести руку или двинуть ею хоть в какую-нибудь сторону.

Она была прикована цепями за запястья к потолку, за лодыжки – к полу. Могла лишь, повиснув на руках, прикоснуться ступнями к сырым, холодным каменным плитам. Встав на цыпочки, могла чуточку облегчить немилосердную боль в руках, ребрах и спине. Ненадолго – икры вскоре начинало ломить, все сильнее и сильнее, пока уже эту боль не приходилось облегчать, снова повиснув на руках. Мучительное, унизительное, пугающее положение, но хуже всего было то, что она понимала – самое страшное впереди.

Где Дэй, оставалось только догадываться. Похлопала, вероятно, своими большими глазищами, уронила одинокую слезинку, сказала, что знать ничего не знает, и ей поверили. Людям с такими лицами обычно верят. Монце не повезло – у нее такого лица и в детстве не было. Не заслужила, видать… Трясучка был где-то рядом в чернильной тьме, гремел цепями, пытаясь высвободиться, и ругался, не переставая, сперва на северном наречии, потом по-стирийски.

– Чертова Стирия. Дерьмовый Воссула. Дерьмо… дерьмо.

– Хватит! – прошипела Монца. – Лучше… ну, не знаю… силы побереги.

– Думаете, они нам помогут?

Она вздохнула:

– Не помешают.

Ничто им не поможет. Ничто.

– Чтоб я сдох… писать хочу.

– Так писай! – огрызнулась Монца. – Какая тебе разница?

Он что-то буркнул. Послышалось журчание. Она с удовольствием присоединилась бы, но мочевой пузырь свело от страха. Монца в очередной раз привстала на цыпочки. Болели ноги, руки, спина, даже дышать было больно.

– У вас есть план? – Голос Трясучки дрогнул, растаял в мертвящей тьме.

– Какой еще план, дурак? Они думают, что мы шпионы, работаем на врага. Уверены в этом! Попытаются заставить нас говорить и, поскольку мы не сможем сказать ничего такого, что им хочется слышать, попросту убьют!

Раздался звериный рык, снова загремели цепи.

– Зря дергаешься, не вырваться.

– А что я должен делать? – спросил Трясучка, судя по голосу, готовый расплакаться. – Висеть и ждать, пока нас не придут резать?

У Монцы самой непривычно сжалось горло. Глаза защипало. Способа спастись она не видела. Надежды нет… да и откуда ее взять человеку, закованному в цепи, голому, сидящему во тьме кромешной, глубоко под землей?..

– Не знаю, – прошептала она. – Не знаю.

Заскрежетал отпираемый замок, и Монца торопливо вскинула голову. По телу пробежал холодок. Дверь отворилась со скрипом, в глаза ударил слепящий свет. По каменным ступеням, шаркая ногами, спустилась темная человеческая фигура с факелом. Следом – еще одна.

– Ну, что мы тут поделываем?

Женский голос. Лангриер. Та самая, что их арестовала. Та самая, что столкнула Монцу с лестницы и отняла кольцо. А с ней – Пелло, усатый сержант. Оба в грязных кожаных передниках, в толстых рукавицах. Готовые к трудам палачей. Пелло принялся обходить подвал, зажигая факелы на стенах. В чем не было необходимости – они могли бы принести с собой фонари. Но при факелах, конечно, было страшнее. Как будто Монца и так уже не боялась дальше некуда. Свет озарил шершавые каменные стены, поросшие мхом, склизкие от сырости. Два стола, заваленные разнообразными железными инструментами. Далекого от изысканности вида.

В темноте, кажется, было лучше…

Лангриер разожгла жаровню, склонилась над ней, терпеливо раздувая угли. Круглое лицо ее при каждом выдохе озарялось оранжевым светом.

Пелло сморщил нос.

– Кто написал?

– Он, – сказала Лангриер. – Но какая разница?

Монца смотрела, как та засовывает в угли железные прутья, и горло у нее сжималось все сильнее. Бросила взгляд на Трясучку, он тоже глянул на нее. Молча, ибо сказать было нечего.

– Погоди, скоро они оба описаются.

– Хорошо вам говорить, не вы убираете.

– Убирала и похуже. – Лангриер посмотрела на Монцу скучающе. Без ненависти. Пустыми глазами. – Дай им попить, Пелло.

Тот поднес Монце кувшин. И хотелось бы плюнуть ему в лицо и обложить непристойной бранью, но она умирала от жажды. Да и не время было выказывать гордость. Поэтому Монца открыла рот, он приставил кувшин к ее губам, и она начала пить. Закашлялась, снова припала к горлышку. Вода потекла по подбородку, закапала на холодные каменные плиты под ногами.

Глядя, как она пытается отдышаться, Лангриер сказала:

– Видите, мы тоже люди. Но предупреждаю честно – это последняя доброта, которую мы оказываем, если вы не станете помогать.

– Война, парень. – Пелло подошел с кувшином к Трясучке. – Война, и вы на другой стороне. На милосердие у нас времени нет.

– Поведайте нам что-нибудь, – сказала Лангриер. – Хоть что-то, что я смогу передать своему полковнику, тогда мы оставим вас в покое, на время, и все будут гораздо счастливее.

Монца посмотрела ей в глаза, пытаясь принять самый убедительный вид.

– Мы не на стороне Орсо. Как раз наоборот. Приехали сюда…

– Но форма у вас – его, не так ли?

– Мы думали смешаться с его солдатами, если те возьмут город. А сюда приехали, чтобы убить Ганмарка.

– Генерала Орсо? – Пелло, подняв брови, взглянул на Лангриер.

Та пожала плечами:

– Может быть, и так. А может, они талинские шпионы. И убить собирались герцога. Что, по-твоему, вероятнее?

Пелло вздохнул:

– Мы не новички в этом деле. Правильным ответом девять раз из десяти оказывается тот, что напрашивается сам собой.

– Девять из десяти. – Лангриер развела руками, словно извиняясь. – Так что попробуйте рассказать что-нибудь поинтереснее.

– Я не знаю, черт возьми, ничего поинтереснее, – сквозь зубы прошипела Монца. – Это все, что…

Лангриер внезапно с размаху саданула кулаком ей по ребрам

– Правду! – Вторым ударила с другой стороны. – Правду! – Последовал удар в живот. – Правду! Правду! Правду! – выкрикивала она с каждым ударом, брызжа Монце в лицо слюной.

Под сырыми сводами подвала заметалось эхо, заглушая сдавленный хрип Монцы. Она не могла сделать ничего из того, чего отчаянно требовало тело, – ни рук опустить, ни согнуться, ни упасть, ни даже вздохнуть. Была беззащитна, как туша на крюке в мясницкой лавке. И, когда Лангриер устала выбивать из нее кишки, лишь немо содрогалась некоторое время в своих оковах, покуда напряжение отпускало сведенные мышцы. Наконец ее вырвало водой, после чего Монце удалось со стоном втянуть в грудь воздух. И ее вырвало снова. Спутавшиеся волосы упали на лицо, она повисла безвольно на цепях, подобно мокрой простыне на веревке, поскуливая при каждом вдохе, как побитая собака, не в силах остановиться… да и не желая.

Услышала, как зашаркали по камню сапоги Лангриер, двинувшейся к Трясучке.

– Итак… она – полная дура, это ясно. Дадим шанс тебе, верзила. И начнем с простого. Как звать?

– Кол Трясучка, – осипшим от страха, напряженным голосом ответил он.

– Трясучка! – Пелло захихикал.

– Северянин. И кто только придумывает им такие смешные имена?.. А как ее имя?

– Меркатто. Она называет себя Монцкарро Меркатто.

Монца медленно покачала головой. Не потому, что Трясучка выдал ее имя. А потому, что понимала – правда не поможет.

– Да что ты? У меня, в моей скромной камере – Палач Каприле собственной персоной? Дурак, Меркатто уже полгода как нет в живых! А я начинаю уставать. Ты, видно, думаешь, что мы бессмертны, поэтому можно попусту тратить время?

– Они последние глупцы? – спросил Пелло. – Или отчаянные смельчаки? Как по-вашему?

– Не вижу разницы.

– Придержать его?

– Давай, коль ты не против. – Лангриер покрутила локтем, поморщилась. – Чертово плечо разболелось. К дождю, как всегда.

– Ох уж это ваше чертово плечо…

Пелло повернул ворот, загромыхала цепь, отпущенная на длину шага. Руки у Трясучки опустились. Но если он и испытал облегчение, то ненадолго. Пелло, зайдя сзади, пнул его под колени, вынудив на них упасть, отчего руки снова вздернулись кверху, потом наступил сапогом ему на икры, не давая таким образом подняться.

– Послушайте! – Несмотря на холод, по лицу Трясучки покатился пот. – Мы не работаем на Орсо! Я ничего не знаю о его войске. Ничего… вообще ничего не знаю!

– Это правда, – прохрипела Монца, но так тихо, что никто не услышал. И даже это ничтожное усилие снова вызвало у нее рвотные спазмы, от которых заломило ребра.

Пелло, обхватив одной рукою Трясучку за шею, другою с силой запрокинул ему голову, вынудив поднять лицо вверх.

– Нет! – пронзительно закричал Трясучка, косясь вытаращенным глазом на Монцу. – Это все она! Меркатто! Она меня наняла! Убить семь человек! Отомстить за ее брата! А я… а я…

– Держишь? – спросила Лангриер.

– Держу.

Трясучка завопил громче:

– Это она! Хочет убить герцога Орсо! – Его трясло так, что зубы клацали. – Мы уже убили Гоббу и банкира! Банкира… как его… Мофиса! Отравили, а еще… еще… убили принца Арио в Сипани! У Кардотти! А теперь…

Тут Лангриер положила конец этим ненужным признаниям, сунув ему в зубы обгрызенную деревяшку.

– Не хотелось бы, чтобы ты откусил себе язык. Я пока еще не услышала ничего ценного.

– У меня есть деньги, – прохрипела Монца, к которой наконец вернулся голос.

– Что?

– У меня есть деньги! Золото! Целые ящики! Не здесь, правда, но… Это золото Хермона! Только…

Лангриер засмеялась:

– Не поверите, но здесь вспоминают о припрятанных где-то сокровищах все. Не помогает, увы.

Пелло ухмыльнулся:

– Имей я хотя бы десятую часть того, что обещали мне в этом самом подвале, так был бы богачом. Но я – не богач, коли вам интересно.

– И даже будь у вас горы золота, на что они мне сейчас, черт возьми? Опоздали вы с подкупом. Город окружен врагами. От денег никакого проку.

Лангриер помяла плечо, поморщилась, описала рукою в воздухе круг, потом потянула из жаровни железный прут. Раздался металлический скрежет, взметнулись оранжевые искры. Внутренности Монцы скрутило судорогой страха.

– Я говорю правду, – прошептала она. – Правду.

Но всякое мужество ее покинуло.

– Конечно, конечно. – И Лангриер, шагнув вперед, ткнула раскаленным до желтого свечения прутом Трясучке в лицо.

Послышался треск, какой издает выложенный на горячую сковороду кусок сала, только громче, но его тут же перекрыл отчаянный, хриплый, животный рев Трясучки. Выгнувшись всем телом, он забился, как рыба на крючке, но Пелло с неумолимостью палача держал прут крепко.

Повалил пар, вспыхнул крохотный язычок огня, который Лангриер тут же задула заученным движением, не переставая вдавливать прут Трясучке в глаз, поворачивая его так и этак. И вид у нее при этом был такой, с каким она могла бы протирать, к примеру, кухонный стол, занимаясь изрядно надоевшей работой по хозяйству, которую некому, увы, кроме нее, сделать.

Треск сделался тише. Вопль Трясучки, когда закончился воздух в легких, перешел в стонущее сипение. На губах его пузырилась слюна, стекая с деревяшки, вставленной между оскаленными зубами. Лангриер отступила. Взглянула на прут, остывший до темно-оранжевого цвета, покрытый с одной стороны дымящейся черной копотью, и брезгливо бросила его обратно в жаровню.

Пелло разжал руки, голова Трясучки упала на грудь. Теперь слышалось только его хриплое, клокочущее дыхание. Монца не знала, в сознании ли он, чувствует ли сейчас что-то. И молилась про себя о том, чтобы не чувствовал. В подвале стоял запах горелого мяса. Она не могла на него посмотреть. Не могла. Но должна была. Увидела страшную черную полосу на щеке, упиравшуюся в глаз, красное месиво вокруг нее из плоти, лишенной кожи, и волдырей, блестящее от вытопленного жира. Тут же опустила взгляд, уставилась в пол. Дыхание застряло в сжавшемся горле, тело стало влажным и холодным, как у утопленницы.

– Ну вот. И стало ли кому-нибудь лучше от этого? От того, что вы промолчали несколько лишних минут о своих тайнах? Что не скажете вы – мы вытянем из той маленькой желтоволосой сучки наверху. – Лангриер помахала рукой перед лицом. – Черт, опять эта вонь… Опускай ее, Пелло.

Цепи загремели, и Монца, повалившись на пол, ободрала колени о каменный пол. Она не в силах была даже стоять, избитая, перепуганная. Трясучка все хрипел. Лангриер растирала плечо. Пелло, закрепляя цепи, прицокивал языком. После чего Монца ощутила подошву сапога на своих икрах.

– Пожалуйста, – прошептала она, трясясь всем телом и стуча зубами. Монцкарро Меркатто – грозный Палач Каприле, ядовитая Змея Талина, чудовище, купавшееся в крови, – стала лишь воспоминанием. – Не надо…

– Думаете, мы получаем от этого удовольствие? Не хотим договариваться с людьми по-доброму? Мне так последнее нравится гораздо больше, правда, Пелло?

– Гораздо.

– Очень вас прошу, скажите хоть что-то, чем можно было бы воспользоваться. Хотя бы… – Лангриер закрыла глаза, потерла их тыльной стороной ладони. – Хотя бы… от кого вы получаете приказы. Начнем с этого.

– Хорошо, хорошо! – В глазах у Монцы защипало. Покатились, щекоча, слезы по лицу. – Я скажу! – Что говорить, она понятия не имела. – Ганмарк! Орсо! Талин! – Бред какой-то. Ничто. Все. – Я… я работаю на Ганмарка. – Все что угодно, лишь бы железный прут оставался в жаровне еще хоть несколько мгновений. – Получаю приказы от него!

– Непосредственно от него? – Лангриер угрюмо покосилась на Пелло. Тот, оторвавшись от ковыряния заусенцев, ответил ей таким же угрюмым взглядом. – Ну да, конечно. К нам вот тоже частенько забегает его светлость, великий герцог Сальер, полюбопытствовать, как идут дела. Считаете меня полной идиоткой, черт вас дери? – Она с силой ударила Монцу по лицу, раз, другой, разбила губы в кровь. Щеки у той загорелись, комната закружилась перед глазами. – Сочиняете на ходу?

Пытаясь избавиться от тумана в голове, Монца потрясла ею.

– Ч… то вы… х… тите от м… ня ус… шать? – выговорила кое-как вздувшимися губами.

– Что-нибудь ценное, мать вашу!

Монца вновь шевельнула губами, пустив струйку кровавой слюны, но ничего на этот раз не сказала. Лгать было бесполезно. Правду говорить – тоже. Вокруг шеи ее тугим арканом обвилась рука Пелло, запрокинула ей голову.

– Нет! – пронзительно закричала она. – Нет! Н-н-н… – Меж зубов оказалась деревяшка, влажная от Трясучкиной слюны.

Силуэт Лангриер расплылся перед полными слез глазами.

– Чертово плечо! – Та покрутила рукой. – Клянусь, мне побольнее, чем вам, будет, но никто меня не жалеет. – Вытащила из углей другой железный прут, в бело-желтом свечении которого блеснули бисеринки пота на ее лице. – Страдания других людей – что может быть скучнее?

Она шагнула вперед, подняла прут, и мокрые от слез глаза Монцы распахнулись и приковались намертво к его раскаленному добела кончику, замаячившему перед самым лицом. Она уже чувствовала жар на щеке, почти чувствовала боль. Лангриер наклонилась…

– Остановитесь.

Краем глаза Монца увидела размытую фигуру наверху лестницы. Похлопала ресницами, пытаясь прояснить зрение. Разглядела толстого мужчину в просторном белом одеянии.

– Ваша светлость! – Лангриер с такой поспешностью сунула прут обратно в жаровню, словно это ее собирались им жечь.

Рука Пелло, державшая голову Монцы, разжалась, сапог перестал давить на ноги.

Едва заметные на пухлом бледном лице герцога Сальера глазки медленно двинулись от Монцы к Трясучке, вернулись к Монце.

– Они?

– Они. – Из-за плеча его выглянул Никомо Коска. И никого еще за всю свою жизнь Монца не была так рада увидеть.

Старый наемник поморщился.

– Слишком поздно… для глаза Трясучки.

– Но хотя бы вовремя для его жизни. Капитан Лангриер, что вы сделали с ее телом?

– Эти шрамы у нее уже были, ваша светлость.

– Правда? Недурная коллекция. – Сальер медленно покачал головой. – Произошла наиприскорбнейшая ошибка. Эти два человека – мои почетные гости. Найдите им какую-нибудь одежду и немедленно займитесь его раной.

– Разумеется. – Лангриер выдернула кляп изо рта Монцы, коротко поклонилась. – Я глубоко сожалею о своей ошибке, ваша светлость.

– Она вполне объяснима. Война. Никому нельзя верить. – Герцог испустил тяжкий вздох. – Генерал Меркатто, надеюсь, вы переночуете у меня во дворце и позавтракаете с нами утром?

Загремели цепи, освобожденные руки Монцы бессильно упали на колени. Кажется, она успела выдохнуть «да», прежде чем разрыдалась так бурно, что говорить уже не могла. Слезы хлынули по лицу ручьями.

От ужаса, боли. И неизмеримого облегчения.

Ценитель живописи

Сидя в просторном обеденном зале герцога Сальера, где его светлость, несомненно, проводил большую часть своей жизни, всякий подумал бы, что это – самое обычное утро времен мира и изобилия. В дальнем углу играли что-то благозвучное четыре музыканта, улыбаясь столь лучезарно, будто исполнение серенад во дворце, окруженном со всех сторон врагами, являлось пределом их мечтаний. Длинный стол заставлен был деликатесами: рыбой и моллюсками, хлебцами и пирожными, фруктами и сырами, мясными блюдами, десертами, конфетами. Золоченые блюда стояли стройными рядами, как ордена на генеральской груди. Еды хватило бы человек на двадцать, при том что за столом сидело всего трое и двое из них аппетита не имели.

Монца выглядела не слишком хорошо. Губы потрескавшиеся, лицо пепельно-серое, распухшее, в синяках, один глаз красный от полопавшихся сосудов, руки дрожат. У Коски сердце кровью обливалось при каждом взгляде на нее, и успокаивал он себя лишь тем, что могло бы быть и хуже. Вспомнить Трясучку, например. Коска мог поклясться, что всю ночь слышал сквозь толстые стены его стоны.

Он потянулся было вилкой к колбаске, хорошо прожаренной, с черными полосками от решетки. Тут же перед глазами мелькнуло лицо Трясучки, хорошо прожаренное, с черной полосой, и Коска, кашлянув, подцепил вместо колбаски половинку сваренного вкрутую яйца. Почти донес до тарелки, когда заметил вдруг ее сходство с глазом, после чего поспешно стряхнул с вилки обратно на блюдо. И, чувствуя подкатившую тошноту, решил удовольствоваться чаем. Представив себе, что туда подлита добрая порция бренди.

Герцог Сальер без устали предавался воспоминаниям о былой славе, что свойственно людям, чьи лучшие деньки давно позади. Любимое развлечение самого Коски… Но если окружающим при этом было так же скучно, как ему сейчас, то стоило, пожалуй, навеки от него отказаться.

– …Ах, какие пиры я закатывал в этом самом зале! Каких великих людей угощал за этим столом! Рогонта, Кантейна, Соториуса… самого Орсо, к слову сказать. Хотя я никогда не доверял этому хорьку, даже в те времена.

– Куртуазные танцы сильных мира сего, – вставил Коска. – Партнеры в которых обычно то и дело меняются.

– Такова политика. – Сальер пожал плечами, и валик жира вокруг его подбородка всколыхнулся. – Приливы и отливы. Вчера – герой, сегодня – злодей. Вчера – победа… – Заглянул в свою пустую тарелку, насупился. – Боюсь, вы последние мои славные гости, и оба вы, простите меня, конечно, знавали более славные времена. Тем не менее! Гость есть гость, и всякому из них должно радоваться!

Коска устало улыбнулся. Монца даже этим себя не побеспокоила.

– Вам не до шуток сегодня? Можно подумать, мой город уже сгорел, глядя на ваши вытянутые лица! Впрочем, за столом нам в любом случае делать уже нечего. Я съел в два раза больше вас обоих, клянусь, вместе взятых.

Коска подумал, что герцог и весит в два раза больше обоих. Сальер поднял со стола бокал с каким-то белым напитком, поднес к губам.

– Что это вы пьете?

– Козье молоко. Не слишком вкусно, зато весьма полезно для пищеварения. Пойдемте, друзья мои… и враги, конечно, ибо ничего нет ценнее для влиятельного человека, чем добрый враг… прогуляемся немного. – Он, кряхтя, с усилием выбрался из кресла, отставил бокал и зашагал вместе с гостями по изразцовому полу к выходу, помахивая в такт музыке пухлой рукой. – Как ваш компаньон-северянин?

– Все еще очень страдает, – буркнула Монца, судя по виду, тоже пребывавшая не в лучшей форме.

– Э… да… ужасно. Но такова война, такова война. Капитан Лангриер сказала, вас было семеро. Светленькая малышка с детским личиком у нас, молчаливый мужчина, притащивший талинские доспехи, тоже… с самого рассвета пересчитывает, кажется, содержимое моих кладовых. Но и без его сверхъестественного умения управляться с цифрами можно заметить, что не хватает… еще двоих.

– Нашего отравителя и пыточных дел мастера, – сказал Коска. – Досадно, хороших найти не так-то просто.

– Приятная у вас компания.

– Какова работа – такова и компания. Боюсь, они успели уже покинуть Виссерин.