Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

– То, что до́лжно было сделать!

– А… то, что до́лжно было сделать. Любимое оправдание неузнанного зла, звучащее на протяжении веков, слышится теперь и из ваших одураченных уст.

Он шагнул к ней, и вновь сошлись со звоном клинки, раз и другой. Нанес колющий удар, она отбила, сделала ответный выпад. Каждое движение отзывалось в руке болью до плеча. Монца стиснула зубы, пытаясь сохранить грозное выражение лица, но невозможно было скрыть, как ей больно на самом деле и тяжело орудовать мечом. И с левой-то рукой шансов было маловато, а с правой их не осталось вовсе. И он это уже понял.

– Почему судьба решила вас спасти, нам никогда не узнать, но вам следовало горячо возблагодарить ее и кануть в неизвестность. И не стоит делать вид, будто вы с братом не заслужили того, что получили.

– Заткнись! Я точно не заслужила! – Вопреки собственным словам, ее кольнуло сомнение. – И брат мой тоже!

Ганмарк фыркнул:

– Кто-кто, а я всегда готов простить красивого мальчика, но… брат ваш был мстительным трусом. Очаровательным, жадным, бездушным и бесхребетным паразитом. Подлее человека и вообразить невозможно, чем это абсолютно никчемное и бесполезное существо, которое смогло подняться только благодаря вам.

Он вновь атаковал, с немыслимой скоростью, и Монца, отшатнувшись, налетела спиной на вишневое деревце. Выпрямилась в дожде белых лепестков. Ганмарк легко мог убить ее в этот миг, но отчего-то замер неподвижно, как статуя, с мечом наготове, и, улыбаясь, смотрел, как она заново утверждается на ногах.

– И давайте взглянем правде в лицо, генерал Меркатто… Вы, при всех своих неоспоримых талантах, тоже не образец добродетели. На самом деле причина сбросить вас с балкона нашлась бы у сотен тысяч людей!

– Но не у Орсо! Только не у него!

Она медленно шагнула вперед, вяло сделала выпад и поморщилась от боли в искалеченной руке, когда Ганмарк отбил ее удар.

– Если это шутка, то не смешная. Заигрывание с судьей, когда приговор явно более чем справедлив? – Он начал загонять ее обратно на вымощенную площадку выверенными, словно у художника, наносящего мазки на холст, движениями. – Сколько на вашей совести смертей? Сколько разрушений? Вы – грабитель, думающий только о своей наживе! Червь, разжиревший на гниющем трупе Стирии! – Нанес три удара по ее мечу, быстрых, как удары скульптора по резцу, выворачивая рукоять из ослабевшей хватки. – Не заслужили, говорите? Не заслужили… Это не оправдание для вашей правой руки. Прошу вас, не позорьтесь больше.

Монца попыталась достать его мечом, устало и неуклюже. Он небрежно отразил выпад, шагнув одновременно в сторону, и оказался позади нее. Она ждала клинка в спину, но вместо этого он пнул ее сапогом в зад, и Монца распласталась на камнях, снова выпустив из онемевшей руки меч Бенны. Полежала мгновенье, тяжело дыша, потом медленно поднялась на колени. В чем не было, пожалуй, никакого смысла. Лечь заново предстояло очень скоро, как только он нанесет последний удар. Ноющая правая рука дрожала. С пальцев левой капала кровь, по плечу расплывалось темное пятно.

Ганмарк легким движением срубил головку цветка, и та отлетела точно в подставленную ладонь. Поднес ее к лицу, глубоко втянул носом воздух.

– Прекрасный день… и приятное местечко для смерти. Надо было прикончить вас в Фонтезармо, вместе с братом. Что ж, сделаю это теперь.

Никаких крепких слов Монце в голову не пришло, поэтому она, задрав голову, плюнула в него, забрызгав горло, воротник и грудь безупречно чистого мундира. Так себе месть, конечно, но хоть что-то.

Он опустил взгляд на грудь.

– Благородная дама до конца.

Потом заметил что-то боковым зрением и дернулся в сторону. Мимо его головы что-то просвистело и воткнулось в клумбу. Нож… В следующий миг на генерала налетел Коска, рыча, как бешеный пес, и погнал его прочь от Монцы.

– Коска! – Дрожащей рукой она потянулась за мечом. – Опаздываешь, как всегда.

– Занят был кой-чем, тут, неподалеку, – прорычал старый наемник, останавливаясь, чтобы перевести дух.

– Никомо Коска? – Ганмарк сдвинул брови. – Думал, вас нет в живых.

– О моей смерти вечно ходили слухи. Принимали желаемое за действительное…

– Многочисленные враги. – Монца поднялась на ноги, чувствуя прилив сил. – Хотел убить меня – так надо было делать это сразу, а не болтать.

Ганмарк, медленно пятясь, выхватил левой рукой из ножен короткий клинок, направил в ее сторону. Длинный обратил к Коске. Взгляд его заметался между ними обоими.

– О, время еще есть.

Трясучка перестал быть собой. Или стал наконец. Боль свела его с ума. Что-то изменилось в уцелевшем глазу. Не прошло действие хаски, выкуренной за последние несколько дней. По какой из этих причин – неведомо, только он пребывал в аду.

И ему там нравилось.

По длинному сияющему коридору проходила волнами рябь, как по озерной воде. Солнце прожигало окна, меча в Трясучку сотни острых, сверкающих осколков стекла. Статуи излучали свет, потели, улыбались, кивали ему. Пусть у него остался всего один глаз, но видел он теперь лучше. Боль смыла все сомнения, страхи, вопросы, необходимость выбирать. Все то дерьмо, что давило на него мертвым грузом. Все то дерьмо, что было ложью, слабостью и пустой тратой сил. Почему-то он считал сложными вещи, которые оказались на диво просты. Все ответы, ему необходимые, имелись у топора.

Его лезвие, отразив луч солнца, зажгло белым мерцающим пламенем руку, в которую врубилось. Брызнули в стороны черные струйки. Разлетелась ткань. Лопнула плоть. Раскололась кость. Металл согнулся и распрямился. По щиту с визгом проехалось копье. И, снова замахнувшись топором, Трясучка ощутил во рту вкус рева. Сладкий. Топор ударил в кирасу, оставив в ней глубокую вмятину, человек рухнул на старый глиняный горшок и скорчился среди черепков.

Мир вывернулся наизнанку, как вспоротый Трясучкой несколько мгновений назад живот какого-то офицера. Раньше он уставал, когда сражался. Теперь лишь становился сильнее. Внутри кипела ярость, выплескиваясь и разливаясь по телу огнем. Все горячей с каждым ударом, который он наносил, все слаще, пока не осталось сил терпеть. Все существо требовало кричать, смеяться, плакать, прыгать, танцевать, визжать.

Он оттолкнул щитом чей-то меч, вырвал его из руки солдата, схватил этого солдата в объятья, принялся целовать и лизать его в лицо. Потом взревел и побежал, с силой топая ногами, и ноги внесли его в статую, которая зашаталась, задела, падая, следующую, а та – следующую, и они начали клониться и падать одна за другой, разбиваясь на куски и поднимая облака пыли.

Гвардеец, лежавший среди обломков, застонал, попытался приподняться. Топор Трясучки с лязгом обрушился на шлем, надвинув его на глаза и расплющив нос. Из-под металлического ободка хлынула кровь.

– Сдохни! – Трясучка с силой рубанул по шлему сбоку. – Сдохни! – Нанес удар с другой стороны, и шея гвардейца хрустнула, как гравий под каблуком сапога. – Сдохни! Сдохни! – Шлем звякал при каждом ударе, как полощущиеся после еды в реке котелки и миски.

Сверху на это неодобрительно взирала статуя.

– Смотришь на меня?

Трясучка снес ей топором голову. Потом вдруг оказался сидящим верхом на ком-то, не зная, как это случилось, долбя этого человека по лицу краем щита и превращая его в бесформенное красное месиво. Под ухом слышался голос – хриплый, свистящий, бешеный.

– Я сделан из смерти. Я – великий уравнитель. Я – ураган в Высокогорье.

То был голос Девяти Смертей, но исходил он из его собственного горла. Трясучка окинул взглядом коридор, заваленный павшими людьми и павшими статуями, верней, останками тех и других. Увидел последнего живого, затаившегося в дальнем конце, ткнул в его сторону окровавленным топором.

– Эй, ты! Я вижу тебя, дерьмо. Никто не уйдет.

Тут он сообразил, что говорит на северном. И человек этот вряд ли понимает хоть слово. Но какая разница?

Суть наверняка ясна.

Переставляя ноющие ноги из последних сил, Монца продвигалась по аркаде – рубя, коля, рыча при каждом своем неловком выпаде, не останавливаясь ни на мгновенье. Ганмарк, хмурый и сосредоточенный, отступал, попадая то в полосу солнечного света, то в тень. Взгляд его метался с клинка на клинок – Коска пытался достать генерала из-за колонн, с правой стороны от Монцы. Под сводами металось эхо тяжелого дыхания, топота сапог, лязга стали.

Монца рубанула раз, другой, пытаясь не замечать жгучей боли в руке, и выбила-таки у Ганмарка короткий меч. Тот отлетел в тень, Ганмарк отвернулся на миг, отражая длинным клинком выпад Коски, и оставил без защиты обращенный к ней бок. Монца ухмыльнулась, отвела руку, собираясь нанести удар, и тут что-то грохнуло в окно слева от нее, и в лицо ей брызнули осколки стекла. Кажется, там, за окном, слышался голос Трясучки, оравшего что-то на северном. Ганмарк прошмыгнул между двумя колоннами, и Коска погнал его по лужайке в центр сада.

– Может, подберешься да прибьешь наконец этого ублюдка? – прохрипел он.

– Постараюсь. Заходи слева.

– Есть слева. – И они разошлись, направляя Ганмарка к статуе.

Вид у генерала был уже усталый. Дышал он тяжело, лицо покрылось неровными розовыми пятнами и блестело от пота. Монца улыбнулась в предчувствии победы, сделала обманный выпад, но улыбка разом растаяла, когда он вдруг прыгнул ей навстречу. Увернувшись от колющего удара, она рубанула, целясь ему в шею, но он отразил удар и отбросил ее назад. Не так уж он устал, как казалось, а вот она и в самом деле была без сил. Неловко поставила ногу, пошатнулась, и Ганмарк, метнувшись мимо, задел ее мечом по бедру, оставив жгучий порез. Монца попыталась развернуться, но нога подогнулась, и она, вскрикнув, упала. Кальвец вырвался из ослабевших пальцев и отлетел в сторону.

Коска с хриплым рычанием бросился на Ганмарка, яростно замахнулся. Тот присел, уходя от удара, сделал выпад снизу, и меч его вошел Коске в живот. Клинок старого наемника лязгнул по подбородку «Воителя», выскользнул из державшей его руки и грохнулся наземь. Следом посыпались мраморные осколки.

Генерал выдернул меч. Коска упал на колени, скорчился и застонал.

– Ну, вот и все.

Ганмарк повернулся к ней. За спиной его высилось величайшее творение Бонатине, по ноге которого струилась мраморная крошка – из трещины, которую оставил там несколько ранее меч Монцы.

– Вы дали мне возможность немного попрактиковаться, я вам тоже кое-что дам. Вы женщина, или были женщиной, наделенной необыкновенной решительностью.

Коска пополз куда-то, оставляя на камнях за собой дорожку из кровавых пятен.

– Но, глядя только вперед, вы были слепы ко всему остальному вокруг себя. К сущности великой войны, которую сами же и вели. К сущности людей рядом с вами. – Ганмарк снова вытащил платок, промокнул пот со лба, тщательно протер от крови свое оружие. – Если герцог Орсо, властитель Талина, является не более чем мечом в руке Валинта и Балка, то вы были всего лишь безжалостным острием этого меча. – Он постучал пальцем по блестящему кончику клинка. – Разящим, убивающим, но… не думающим, для чего это делается. – Что-то тихо скрипнуло, и огромный меч «Воителя» слабо покачнулся в высоте. – Никогда. Впрочем, теперь это уже не важно. Для вас война кончилась. – Ганмарк с печальной улыбкой на устах двинулся вперед, остановился в шаге от нее. – Хотите сказать что-нибудь важное напоследок?

– Оглянись, – процедила Монца сквозь зубы, видя, что покачивается уже весь «Воитель».

– Держите меня за…

Последнее слово заглушил громкий треск. Нога статуи подломилась, и все тяжелое мраморное туловище неумолимо устремилось вперед.

Ганмарк не успел повернуться, как острие огромного меча Столикуса вонзилось ему в спину, повалило на колени и, выйдя из живота, с грохотом ударило в камень. Монце брызнули в лицо мелкие жалящие осколки и кровь. Взвилось облако белой пыли – статуя, упав, раскололась на куски. Подломилась и вторая нога, и на пьедестале остались лишь благородные ступни. Уцелевшая гордая голова величайшего воина истории упокоилась на его же бедрах и воззрилась сурово на генерала Орсо, насаженного на исполинский меч.

Ганмарк издал звук, с каким вода выливается из треснувшего чана, кашлянул на грудь своего мундира кровью. Затем голова его поникла, меч выпал из обмякшей руки.

Мгновенье царила тишина.

– Вот это, – прохрипел Коска, – я и называю счастливой случайностью.

Четверо мертвы, осталось трое. Монца заметила, что кто-то крадется по колоннаде, дотянулась до меча и подняла его в третий раз, морщась от боли. Не зная, какой из рук теперь лучше действовать. Но это оказалась Дэй, с арбалетом наготове. За ней шел Балагур, державший в одной руке нож, в другой тесак.

– Вы убили его? – спросила девушка.

Монца бросила взгляд на труп Ганмарка, нанизанный на гигантский бронзовый вертел.

– Столикус убил.

Коска дополз до вишневого деревца, сел, прислонившись спиной к стволу. Вид у него был такой, словно он наслаждался чудесным теплым деньком. Только вот окровавленные руки, прижатые к животу… Монца прихрамывая подошла к нему, воткнула Кальвец в землю и встала на колени.

– Дай взглянуть. – Принялась расстегивать пуговицы мундира, но не успела добраться до второй, как он перехватил ее руки, и раненую, и искалеченную, и спрятал их в своих.

– Много лет ждал, когда же ты начнешь меня раздевать, но сейчас, прости, откажусь. Мне конец.

– Тебе? Никогда.

Он крепче сжал ее руки.

– В самые кишки, Монца. Все кончено. – Посмотрел в сторону выхода из галерей, откуда доносилось приглушенное громыхание – солдаты Орсо с другой стороны пытались поднять решетку. – И у тебя вот-вот появятся новые проблемы. Четверо из семи… да, девочка. – Коска усмехнулся. – Вот уж не думал, что тебе удастся убить четверых из семи.

– Четыре из семи, – пробормотал у нее за спиной Балагур.

– Хотелось бы поскорей добавить к ним Орсо.

– Ну… – Коска поднял брови, – задача благородная, конечно, но боюсь, всех тебе убить не удастся.

В сад вышел Трясучка. Медленно двинулся к ним, даже не взглянув на труп Ганмарка, когда проходил мимо.

– Никого не осталось? – спросил.

– Здесь – нет. – Балагур кивнул в сторону выхода. – Но там еще подошли.

– Видел.

Северянин остановился неподалеку. Топор, помятый щит, бледное лицо, повязка через глаз – все было в темно-красных брызгах и потеках.

– Ты в порядке? – спросила Монца.

– Уж и не знаю.

– Не ранен, я спрашиваю?

Он прикоснулся к повязке.

– Не больше, чем до начала… видать, нынче я любим луной, как говорят жители холмов. – Посмотрел единственным глазом на ее окровавленное плечо, руку в крови. – А вы ранены.

– Урок фехтования оказался опасным.

– Может, перевязать?

Она кивнула в сторону выхода:

– Если мы успеем умереть от кровотечения, нам, считай, повезет.

– И что теперь делать?

Монца открыла рот, но ничего не сказала. Сражаться бесполезно, даже будь у нее на это силы. Дворец набит солдатами Орсо. Сдаваться тоже бесполезно, даже будь она готова это сделать. Хорошо, если убьют здесь, а не потащат в Фонтезармо. Бенна часто предостерегал ее против привычки не заглядывать далеко вперед. И, похоже, был прав…

– У меня есть мысль. – На лице Дэй неожиданно расцвела улыбка.

Девушка ткнула пальцем вверх, Монца, щурясь от солнца, посмотрела на крышу. И увидела притулившуюся на краю маленькую фигурку – черную на фоне светлого неба.

– С чудесным утром всех! – Вот уж не думала она, что будет когда-нибудь так рада услышать нытье Кастора Морвира. – Я надеялся увидеть знаменитую коллекцию герцога Виссерина, но, кажется, основательно заблудился. Может, кто-нибудь из вас, добрые люди, подскажет, где ее искать? Говорят, у герцога имеется величайшее творение Бонатине!

Монца указала окровавленным пальцем на мраморные обломки.

– Кое-что от него еще осталось!

Рядом с отравителем появилась Витари и проворно принялась спускать веревку.

– Мы спасены, – сказал Балагур таким тоном, каким обычно говорят: «Мы погибли».

Радоваться у Монцы уже не было сил. И уверенности в том, что она и впрямь рада, тоже не было.

– Дэй, Трясучка, идите первыми.

– Конечно. – Дэй, бросив арбалет, кинулась к веревке.

Северянин еще мгновение хмуро смотрел на Монцу, потом последовал за ней.

Балагур уставился на Коску.

– А с ним что?

Старый наемник, казалось, задремал.

– Будем поднимать. Берись.

Бывший арестант обхватил его рукой за спину, приподнял. Коска тут же очнулся и поморщился.

– Ох… нет, нет, нет, нет, нет.

Балагур осторожно опустил его, и Коска, тяжело дыша, покачал головой.

– Не стану я мучиться с веревкой лишь для того, чтобы помереть на крыше. Здесь место не хуже всякого другого, да и время пришло… Я много лет обещал это сделать. И на сей раз наконец сдержу слово.

Монца присела рядом с ним на корточки.

– Уж лучше я опять назову тебя вруном, и давай прикрывай мне спину дальше.

– Я прикрывал ее только потому… что мне нравилось смотреть на твою задницу. – Он ухмыльнулся, сморщился и глухо зарычал.

Грохот у выхода усилилось.

Балагур протянул Коске его меч.

– Когда придут… не хотите?

– Зачем? Он уже сделал свое дело, довел меня до этого плачевного состояния. – Коска попытался подвинуться, снова сморщился. Лицо его приобрело тот восковой оттенок, какой бывает у мертвецов.

Витари и Морвир втянули на крышу Трясучку. Монца кивнула Балагуру.

– Ваш черед.

Тот постоял еще мгновенье над Коской неподвижно, потом заглянул ему в глаза.

– Хотите, я останусь?

Старый наемник взял его могучую руку в свои, сжал ее и улыбнулся.

– Тронут бесконечно вашим предложением. Но – нет, мой друг. То, что мне предстоит, лучше встретить в одиночестве. Киньте за меня разок кости.

– Кину.

Балагур выпрямился и зашагал, не оглядываясь, к веревке.

Монца смотрела ему вслед. Руки, плечо, бедро горели огнем. Измученное тело ломило. Взгляд ее скользнул по трупам, валявшимся в саду. Сладкая победа. Сладкая месть. Люди превратились в мясо.

– Окажи мне одну любезность. – Коска улыбнулся так печально, словно догадывался о ее мыслях.

– Ты пришел мне на помощь. Так и быть, одну окажу.

– Прости меня.

Монца издала странный звук – то ли крякнула, то ли подавилась.

– Мне казалось, это я тебя предала?

– Какое это теперь имеет значение? Предают все. Прощают единицы. Я хочу уйти без всяких долгов. Кроме тех, конечно, что остались у меня в Осприи. И в Адуе. И в Дагоске. – Коска слабо отмахнулся окровавленной рукой. – Скажем так – без долгов перед тобой, и довольно.

– Это я могу сделать. Мы квиты.

– Хорошо. Жил я дерьмово. Приятно сознавать, что хоть умру как надо. Ступай.

Частью своей души она хотела остаться с ним, быть рядом, когда солдаты Орсо ворвутся в галереи, сделать все, чтобы долгов и впрямь не осталось. Но эта часть занимала не слишком большое место в ее душе. К сантиментам у Монцы никогда не было склонности. Орсо должен умереть. И кто убьет его, если она здесь погибнет? Выдернув Кальвец из земли, она сунула его в ножны и отвернулась. Ничего больше не сказав, ибо толку от слов в такие моменты никакого. Прихрамывая доковыляла до веревки, обвязала ее как можно туже вокруг бедер, намотала на запястье.

– Тяните!

С крыши была видна широкая панорама города. Большая дуга Виссера с изящными мостами. Множество башен, нацеленных в небо, казавшихся маленькими по сравнению со столбами дыма, которые еще вздымались там и тут над пожарищами. Дэй уже раздобыла где-то грушу и со счастливым видом ее поедала. Подбородок у девушки блестел от сока, желтые кудряшки развевал ветер.

Морвир, глядя на следы побоища в саду, поднял бровь.

– Я чувствую облегчение при виде того, насколько вы преуспели в мое отсутствие в воздержании от массовых убийств.

– Некоторые не меняются, – огрызнулась она.

– А что Коска? – спросила Витари.

– Остался.

Морвир гаденько ухмыльнулся:

– Не сумел на этот раз спасти свою шкуру? Значит, даже пьяница может измениться.

Будь у нее здорова хотя бы одна рука, она бы его сейчас прирезала. Пусть он и выступил в роли спасителя. Судя по тому, как взглянула на него Витари, ей хотелось того же. Но она только кивнула вихрастой головой в сторону реки.

– Завершим наше трогательное воссоединение в лодке. В городе полно солдат Орсо. Самое время отправляться в море.

Монца в последний раз посмотрела в сад. Там все еще царило спокойствие. Сальер, соскользнув с пьедестала упавшей статуи, лежал на спине с раскинутыми руками, словно бы приветствуя дорогого гостя. Ганмарк стоял на коленях в луже крови, свесив голову на грудь, пригвожденный к месту бронзовым клинком «Воителя». Коска сидел, закрыв глаза, положив руки на колени и откинув голову. На губах его застыла легкая улыбка. С вишневого деревца облетали лепестки, осыпая на нем мундир чужой армии.

– Коска, Коска, – прошептала она. – Что я без тебя буду делать?