Война. 1941-1945 (сборник)
Они расстреливали беженцев на дорогах. Вокруг Парижа стоял трупный смрад – от убитых стариков, женщин, детей. Они расклеили в городе плакат. Он изображал немецкого солдата, защищающего женщину с детьми. На руках у солдата – грудной ребенок. (Эти звери никогда не забывают посюсюкать!) На плакате было написано: «Вот покровитель французского населения», а ниже: «За повреждение плакатов – смертная казнь».
Они методично унижали французов. Когда в Компьене был поставлен трагический фарс и французским капитулянтам продиктовали позорнейшие условия перемирия, парижское радио передало: «Гитлер проявил свое великодушие. В палатке, предоставленной французским парламентерам, были графин с водой и стаканы». Да, эти «рыцари», засунув в карман Францию, великодушно дали французским генералам глоток французской воды!..
Потом пошли приказы – за что полагается расстрел. За многое… Один слушал английскую радиопередачу, другой сказал, что англичане бомбили Кельн, третий накормил племянника, который пробирался в Лион, четвертый «не проявил уважения к германскому флагу», пятый… Нет места перечислять: они убивают, потому что они должны убивать – в этом их сущность.
Особенно отличаются офицеры. У них породистые физиономии дегенератов. По фашистской теории это – образцы хорошей германской породы. Ведь фашисты подходят к человеку как к племенному быку или к породистому кобелю… С солдатами офицеры высокомерны, даже грубы. Я видел, как офицер выкидывал солдат из вагонов: в воздухе висела ругань. Офицеры после воинских трудов развлекаются: покупают дамские чулки для милых невест и ночи проводят в домах терпимости. В Париже первым делом они облюбовали полсотни таких домов и написали на дверях: «Только для господ военных».
Сорокалетние солдаты стараются быть мягче с населением: они помнят прошлую войну. Тогда тоже победа была за победой. А кончилось все разгромом и голодом. Они не забыли об этом. Когда я их спрашивал: «Что будет дальше?», они только вздыхали.
Молодые солдаты выдрессированы фашистами: их с раннего возраста отучали думать. Они повторяют фразы лейтенантов и фельдфебелей. Однако иногда в их головы проскальзывают первые смутные мысли. Тогда они морщат лоб, как трехлетний ребенок. Я заметил, что процесс мышления просыпается в них от хорошего шума – те, что побывали во фландрской битве, уже проявляли некоторую способность думать, говорили: «Еле спаслись. Это был ад. Ужасная вещь война! Наши танки давили наших раненых – торопились… Сколько трупов сожгли!..» Для фашистского солдата это было уже сложной философской системой…
Что говорят другие, еще девственно невинные? «Мы должны организовать весь мир. Англичане не хотят, чтобы мы их организовали. Но мы их заставим… (Здесь солдат иногда добавляет: «Я надеюсь, что мой полк туда не пошлют…») Потом мы должны организовать Россию. Это очень большая страна. Страшно подумать, какая большая». (Здесь солдат про себя мечтает – может быть, меня туда не пошлют?)
Они привыкли к легким победам. В Голландию, даже в Париж они отправились, как на базар – добра много и добро плохо лежит… Я слышал, как они кричали: «Через месяц мы будем в Лондоне». Англичане ответили: «Мы вас ждем. И рыбы в море вас тоже ждут». Здесь фашисты вдруг начали бормотать, что им не к спеху в Лондон, могут подождать – и они, и англичане, и особенно рыбы.
Наиболее способные думать говорили: «Побед много, а результатов нет…»
Они вытоптали захваченные страны. Снова перешли на голодный паек. Когда я был в Берлине, одна бедная женщина увидела у моей жены кусочек сыра. Она нервно спросила: «Откуда это у вас?» Жена ответила: «Из Франции». И немка вполне искренно воскликнула: «Счастливые французы!..» Да, она позавидовала побежденным французам: ее мучил голод и она не знала, как заменить кусок хлеба десятком побед.
И вот предводитель дикой орды заявил: «Есть еще одна неразграбленная страна, и какая!..» Правда, для дипломатов он придумал другое объяснение – нельзя же всем сказать – «мы решили пограбить».
И орда двинулась. Бесспорно, у многих фашистов ноет сейчас под ложечкой. Я уж не говорю о сорокалетних: эти-то помнят, как кончаются украинские авантюры… Но и среди молодых есть люди поскромнее, те самые, что вздыхали: «Очень большая страна…» Пространство их несколько смущает. Правда, фашистские генералы говорят, что в наш век пространство не имеет значения, но солдаты предпочитали бы пойти походом на государство поменьше, скажем на Швейцарию или на Португалию…
Я, конечно, не преувеличиваю силы этих сомнений. Как я уже сказал, фашисты не умеют думать до первого удара. Они начинают слушать чужие радиопередачи только после того, как они ознакомились с голосами снарядов. Они пошли на нас, привыкшие к безнаказанным набегам. Им сказали, что они идут в баснословную страну – там на каждом дереве растут французские булки. Они уже глотали слюнки… Их ожидает разочарование. Конечно, тучны наши поля и сады. Но не для врага вызревают плоды, не для врага колосятся нивы. Для врага у нас не булки, а бомбы, враги живыми назад не уйдут.
26 июня 1941
Париж под сапогом фашистов
В эти суровые дни я вспоминаю прекрасный, свободолюбивый Париж. Его предали сообщники немецких фашистов. Военный губернатор, генерал Денц не только объявил Париж «открытым городом», он приказал стрелять по всем, кто вздумает защищать столицу. Население покинуло Париж. Старики уходили пешком, говоря: «Мы не хотим жить под ними…» Немецкие фашисты вошли в пустой город. Они удивленно спрашивали: «Правда, что это Париж?..» На параде, который они устроили, присутствовало сорок – пятьдесят проституток. Их засняли кинооператоры и потом показывали как «население Парижа». Застряли в городе несколько сот тысяч несчастных людей: больные, инвалиды, женщины с детьми. Они сидели в домах с закрытыми ставнями. Я глядел, как фашисты шагали по пустынным улицам. На одном углу стояла мать с маленьким ребенком. Она закрыла мальчику глаза и сказала мне: «Только чтобы он не видел…» Старушка выглянула из ворот; германский офицер хотел ее сфотографировать: она закрылась и крикнула: «Лучше убей!..»
Неделю спустя немцы стали пригонять беженцев с дорог. Они вернули четверть населения. Люди возвращались в родной город, как в тюрьму. Улицы по-прежнему были пусты. Париж узнал, что такое сапог германских фашистов.
Ресторан. Заходит немецкий офицер. Молоденькая подавальщица снимает фартук, говорит: «Я ему не буду подавать» – и уходит. Метро. Контролер пробивает билеты. Подходят фашисты, они, конечно, не утруждают себя покупкой билетов. Контролер уходит: «Не хочу работать на них!..»
Интервенты напечатали «оккупационные марки», роздали эти фальшивые деньги своим офицерам и солдатам, начали «покупать». При мне один офицер забрал девятьсот пар дамских чулок. Денщики выносили ящики, кульки. Когда я уезжал из Парижа, я увидел багажные вагоны воинского поезда на Берлин. Они были набиты награбленным добром. Фашисты все забирали – от яиц до дверных ручек, от мыла до музейных картин. А магазины, которые были заперты, они попросту взломали.
Маленькая гастрономическая лавочка. Приходит фельдфебель, кричит: «Где кофе?..» Хозяйка отвечает: «Кофе больше нет». Я перевожу. Немец негодует: «Позавчера было. Куда спрятали?» Я перевожу: «Кофе теперь в Германии. Пускай господин фельдфебель съездит за кофе в Берлин». И хозяйка говорит мне: «Арестуют? Убьют? Что же, под ними нам не жить…»
Немецким фашистам выдавали в день двести пятьдесят граммов награбленного масла. Население было обречено на голод: оно получало в день пятьдесят граммов хлеба, сто сорок граммов мяса в неделю. Германские офицеры в ресторанах пожирали по курице на человека, яичницу из десяти яиц и, усмехаясь, смотрели на голодных парижан, которые стояли в очередях, надеясь получить восьмушку хлеба.
Фашисты унижали гордый город. Они маршировали по площади Конкорд, по прекрасной площади, о которой Маяковский написал: «Эта площадь оправдала б каждый город», и пели: «Французы – дикие свиньи. А мы их заколем! А мы их заколем! Мы умеем коптить окорока…» Они показывали во всех кино фильмы: бомбардировка Парижа, парад на Елисейских полях, расстрел беженцев на дорогах, с надписями: «Вот судьба чересчур горделивой Франции!» Они сносили памятники французским полководцам. Они повсюду повесили свои флаги с отвратительным пауком – свастикой. На центральной улице Рояль поместился фашистский штаб. Парижане должны были сходить с тротуара, проходя мимо. Фашистская полиция – гестапо каждый день хватала людей. Арестовали и гордость мировой науки профессора Ланжевена и тысячи рабочих. За уничтожение немецких плакатов смельчакам был обещан расстрел. Фашисты наняли помощников – ренегата Дорио, Лаваля, которого всегда можно было купить оптом и в розницу, и еще сотню предателей. Никто больше с захватчиками не общался. Разве что проститутки…
Оккупанты живут в пустыне. Когда они заходят в кафе, французы уходят. Когда раздаются звуки сирены, возвещающей воздушную тревогу, французы демонстративно аплодируют: приветствуют бомбардировщики, которые прилетели бомбить германских фашистов. Оккупанты провезли по улицам Парижа пленных англичан-летчиков с надписью: «Вот люди, которые уничтожают французские города». Население Парижа устроило пленным овацию. Люди говорят: «Все, кто против Гитлера, – за нас…» В ноябре на Елисейских полях студенты устроили антифашистскую демонстрацию. Многие были убиты. Восемнадцать студентов фашисты расстреляли. Но студенты не угомонились. Пришлось закрыть все школы, а сотни студентов были отправлены в концентрационные лагеря, где палачи с восьмилетним стажем пытают заключенных. Парижане, доведенные до отчаяния тупостью и жестокостью немецких фашистов, идут на все. Так, например, из кафе «Даркур» выкинули с третьего этажа германского офицера, который оскорбил француженку. Недавно на узенькой улочке в квартале Сен-Поль ночью подстрелили двух оккупантов. В Сене возле Сен-Клу выудили труп немецкого полковника.
Оккупанты хотели заставить французских рабочих работать на себя. На заводах Ситроена, Рено, «Гном» они решили ремонтировать самолеты и танки. Что же, парижские рабочие поработали! Отремонтированные самолеты недалеко улетели. Танки застряли под самым Парижем. Искали, кто подстроил, и не нашли. Рабочие были единодушны. Тогда германские фашисты стали насильно отправлять парижских рабочих в Германию – на каторжные работы.
Французские патриоты передали по радиостанции, не подчиненной немецкому контролю: «Пишите на всех стенах города букву V – первую букву слова Victoire (победа)». Патриоты хотели проверить, много ли парижан слушают их тайные радиопередачи. И три часа спустя все стены были покрыты буквой V – ее писали мелом, углем, краской. Она глядела на оккупантов отовсюду.
Даже дети, парижские «гамены» – озорники и насмешники – поют в лицо фашистским офицерам: «Ты врешь, ты врешь, ты скоро отсюда уйдешь» – на мотив старого сентиментального романса.
Французский народ был жестоко наказан за свою беспечность, за привязанность к легкой жизни, за то, что он позволил фашистской «пятой колонне» занять командные посты. Теперь французский народ закалился. Он готов кинуться на захватчиков. Я знаю отвагу французского народа – я видел Марну и Верден. Я понимаю, почему пугливо озираются по сторонам немецкие фашисты в мнимо спокойном Париже. Мальчишка поет: «Ты скоро отсюда уйдешь…» Конечно, им придется не уйти – убежать из Франции. Но не все убегут…
Я видел фашистских убийц там – в Париже. Я их хорошо знаю… И вот в короткую июньскую ночь они налетели на наши города. Кровь пролилась на улицы моей родины, древнего Киева. Кто затеял эту войну? Честолюбивый и жестокий маньяке мутными блуждающими глазами. Он мечется по Европе, ищет спасения, среди всех побед он чует неминуемую гибель. И этот изверг пошел на нас.
Уходят на фронт наши сыновья. У женщин сухие глаза. Ни криков, ни слез. Весь мир знает – мы не хотели этой войны; мы строили дома, прокладывали дороги, выращивали сады. Войну нам навязали. Страшен гнев миролюбивого народа. Мы воспитаны не под стеклянным колпаком, не в инкубаторах, мы привыкли к трудностям. Мы знаем, что эта война будет трудной, не на жизнь – на смерть. Но мы знаем также, что мы не уступим.
Враги ищут на нашей земле легкой поживы, они найдут смерть. Один фашистский профессор написал «ученый труд»: «Сколько немецких колонистов можно поселить на русской земле». Они увидят, сколько трупов немецких фашистов может принять советская земля.
26 июня 1941
3 июля 1941 года
Стоят невыносимо жаркие дни. Люди одеты по-летнему, и Москва кажется большой дачей. Днем можно забыть о войне. На Пушкинской площади, как всегда, продают цветы. Напротив Кремля есть кафе с террасой: красноармейцы, девушки, служащие в майках с портфелями едят мороженое.
У домашних хозяек много новых забот: затемняют дома, оклеивают оконные стекла матерчатыми полосками. Повсюду занятия противовоздушной обороны. Почтенные мамы учатся тушить зажигательные бомбы, которые молоденькие инструкторы сокращенно и презрительно называют «забами».
Вечером в переулках все сидят или стоят возле домов: обсуждают различные слухи. А слухов много: дурных и хороших. Один рассказывает, что Красная Армия подошла к Варшаве, другой, что немцы возле Москвы.
Многие москвичи просыпаются с петухами: хотят поскорее услышать военную сводку, ее передают в шесть часов утра.
В школах – на призывных пунктах – молчаливые, серьезные люди. Вокруг школ – женщины: матери, жены; на войну уходят без бравады и без страха. Поражает ранняя суровость на молодых, еще не затвердевших лицах.
Отдельные командиры, приезжающие на несколько часов с фронта, рассказывают о драме пограничных гарнизонов. Немцы напали исподтишка. Была ночь на воскресенье. В клубах танцевали.
Наши части оказывают ожесточенное сопротивление, но немцы продвигаются вперед. Все дороги загромождены беженцами. Еще не обстрелянные бойцы с тоской говорят о немецких танках.
Возле редакции «Известий» – большая карта театра военных действий. Стоят люди, смотрят и молчат. Где сейчас немцы?.. В сводке сказано: «превосходящие силы противника»…
Москва еще не понимает опасности. Здесь все смешалось: и уверенность в победе, и беспечность, сила и слабость.
Телефонный звонок разбудил меня в 4 часа утра: вызвала редакция – «слушайте радио». Я догадался, кто будет говорить. Речь Сталина потрясла всех. Она была глубоко человечной. Каждый почувствовал, что Сталин обращается именно к нему, с первой же фразы: «К вам обращаюсь я, друзья мои!» Сталин сказал об опасности: нужны большие жертвы и большое мужество.
Спесивые хвастуны из гитлеровской банды
Утром 3 июля вся советская страна услыхала слова главы правительства. Мужественно они прозвучали среди тишины раннего часа. В них была суровая правда о вероломном нападении врага, о захваченных им землях, о ранах, которые он нанес нашим городам. В них была и глубокая, непоколебимая уверенность в победе…
Гитлер хвастливо трубит о непобедимости своей армии. Фашистская Германия, называющая себя «Третьим рейхом», немало заимствовала у Рейха Гогенцоллернов. Идея завоевания Европы мерещилась в свое время и кайзеру Вильгельму. План молниеносной войны задолго до Гитлера разработали генералы Вильгельма. Война 1914–1918 годов была первой попыткой Германии достичь мирового господства.
Та война началась с ошеломляющих успехов немцев на Западном фронте. «Мы непобедимы», – повторяли немецкие командиры, приближаясь к Парижу. Французская армия, потерпев поражение у Шарлеруа, в беспорядке отступала к столице. Я видел это отступление – артиллеристы кидали орудия, садились на коней. Правительство переехало в Бордо. Однако патриотизм французского народа, находчивость некоторых командиров и хорошая полевая артиллерия нанесли первый удар мифу о непобедимости германской армии. На Марне немцы были разбиты и откатились к Эне. Я видел Верден – сотни тысяч людей положили немецкие генералы, чтобы завладеть этим сметенным с лица земли городом: они хотели спасти миф о непобедимости. Они его не спасли.
У Германии тогда тоже были десятки побед: ее солдаты стояли в Лилле и в Нише, в Остенде и в Риге. Все помнят, как кончилась эта генеральная репетиция. Бросая пожитки, удирали немцы с Украины. Союзники заставили немецкое командование капитулировать. Не помогли «чудеса техники» той эпохи – колоссальные пушки «Берты», громившие Париж, и «цеппелины».
Гитлер дает своим солдатам не только немецкую сивуху «шнапс», он одурманивает их мифом о непобедимости германской армии.
На первый взгляд победы Гитлера могут показаться внушительными. Он завоевал и норвежских рыбаков, и греческих виноделов. Однако, если присмотреться к этим победам, они покажутся скорее театральными эффектами, нежели торжеством оружия. Можно ли всерьез говорить о сопротивлении Норвегии или Голландии, у которых не было армий? Югославия не готовилась к обороне. Во главе ее стояли приказчики Гитлера. Немцы распоряжались там, как у себя дома. Новое правительство не успело ничего сделать; не успело даже провести мобилизацию.
Во Франции один немецкий офицер, горделиво ухмыляясь, спросил меня: «Как вам нравится наш поход на Париж?» Я не знал, что ему ответить: захват Франции вряд ли может быть назван военным походом. Французские фашисты, те самые, что теперь в Виши пресмыкаются перед Гитлером, выдали армию и страну. Однако там, где отдельные части французской армии оказывали сопротивление, «непобедимая» немецкая армия останавливалась. Французское верховное командование делало все, чтобы сорвать оборону страны. Четвертую танковую дивизию генерала де Голля, которая оттеснила немцев у Лана, отказались перебросить к Амьену, где шла решительная битва. Генерал Корап предал девятую армию и открыл ворота страны перед немцами. Генерал Денц приказал стрелять по всем, кто вздумает защищать Париж. И все же бои вокруг Арраса, защита Сомюра и Тура, защита дотов в Лотарингии показывают, что немецкая армия легко переходит от опьянения своими успехами к отчаянию, как только натыкается на отпор.
Наиболее яркую картину такого спада, уныния мы видели в истории «похода на Англию». Гитлер обещал своим солдатам быть в Лондоне 15 августа 1940 года. Это торжество неоднократно откладывалось. Оно не состоялось и до наших дней. Вначале немцы говорили: «Что нам стоит взять маленький островок? Лондон не устоит перед парашютными десантами. Англичане сами поймут, что мы непобедимы». Такие разговоры я слышал прошлым летом. Виноград оказался зелен. Тогда Гитлер, озлобившись, стал бомбардировать Лондон и другие города Англии. Он попытался устрашить англичан и не сумел. Миф о непобедимости стал многим немцам казаться только мифом…
Бесспорно немецкая армия – сильная современная армия, с большим количеством мотомеханизированных частей, сточной организацией транспорта и связи. Однако это армия государства, построенного на обмане, и только. Ее сила – моторы и тот миф о непобедимости, который Гитлер подносит вместо шнапса своим солдатам. Стоит нанести этой армии удар, стоит остановить ее, как солдаты протрезвятся, расстанутся с мифом и сила армии тотчас понизится.
Гитлер, как азартный игрок, потерял голову, он сейчас все поставил на карту. 19 сентября 1939 года маршал Геринг заявил, что победа Германии обеспечена, так как благодаря уму Гитлера, ей не придется сражаться на двух фронтах. Теперь Германия благодаря «уму Гитлера» получила два фронта: восточный и западный. Расчет Гитлера ясен: взять с нахрапу – это ставка на молниеносную победу. Но первые описания боев, которые дошли до нас, говорят о том, что на советской земле будет навеки похоронен миф о непобедимости немецко-фашистской армии.
Немецкое радио, рассказывая об упорном сопротивлении Красной Армии, добавляет: «Русские солдаты проявляют необычайный фанатизм». В этих словах сказывается начало отрезвления: они, видимо, рассчитывали на прогулку. А «фанатизмом» они называют любовь советских людей к родине, сознательность наших рабочих и крестьян, исконное мужество, храбрость и отвагу русского солдата.
Достаточно напомнить о судьбе 39-го танкового корпуса. Им командовал любимец Гитлера генерал Рудольф Шмидт. Этот генерал прославился в Польше и во Фландрии. Одно его имя успокаивало гитлеровских солдат – генерал считался непобедимым. Что же, 39-й корпус был уничтожен бойцами Красной Армии, и генерал Рудольф Шмидт увидал перед смертью не победу, но поражение.
Немецкая газета «Локаль анцейгер», подбадривая своих солдат, пишет: «Теперь не времена Наполеона – у нас моторы…» Действительно, Наполеон вез своих солдат на возах, а моторизованные части гитлеровской армии продвигаются в автомобилях. Но это – путь на восток… На запад солдаты Наполеона убегали пешком, да и немногие из них убежали. Задумались ли над этим гитлеровцы, сидя в автомобилях?..
Все знают, что моторы играют огромную роль в современной войне. Есть моторы и у Красной Армии. Но решают дело люди. Надо ли указывать на превосходство наших людей? Каждый красноармеец знает, за что он сражается. Он знает, что это – бой не на жизнь, а на смерть. Захватчики идут на нас, опьяненные мифом о своей непобедимости. Протрезвление будет страшным. Каждая пядь удержанной советской земли, каждый подбитый танк, каждый уничтоженный самолет, каждый убитый гитлеровец приближают неизбежный час – их протрезвления и нашей победы.
4 июля 1941
Бешеные волки
В далекие идиллические времена Адольф Гитлер увлекался невинным делом – живописью. Таланта у Гитлера не оказалось, и его забраковали как художника. Гитлер, возмущенный, воскликнул: «Вы увидите, что я стану знаменитым!» Он оправдал свои слова. Вряд ли можно найти в истории нового времени более знаменитого преступника. В крохотной рыбацкой деревушке норвежка, оплакивая сына, расстрелянного немецкими фашистами, повторяет: «Гитлер», и на другом краю Европы серб, деревню которого сожгли немцы, с ненавистью говорит: «Пес Гитлер!..» На совести этого неудачливого живописца миллионы человеческих жизней.
Человек среднего роста, с усиками, с мутными глазами, никогда не глядящими на собеседника. У него хриплый неприятный голос, в своих речах он переходит на лай. Говорит он истерически, потрясает кулаками, входя в раж, выплевывает скороговоркой длинные заклинания. Это шаман, но шаман особого типа – хитрый и расчетливый. Толпе кажется, что он в экстазе, но он, брызгая слюной, что-то прикидывает. Когда он беседует с Круппом или с заправилой «Стального треста» господином Фогелем, не кричит и не плюется – он привык почтительно разговаривать с королями Рура.
Его страсть – ложь. Он лжет ежечасно, лжет дипломатам и своим сподручным, лжет, когда пишет и когда говорит, – он не может не лгать. Он жал руки французским министрам и вслед за этим говорил: «Франция – вот мой смертельный враг!» Он кричал на митинге: «Для меня священны идеалы немецкого рабочего» и тотчас шептал Штрассеру: «Рабочие не хотят ничего, кроме хлеба и зрелищ, – у этих людей нет идеалов». Хлеба рабочим он не дал: перевел всех на паечную восьмушку. Зато он щедр на зрелища: разрушенная Европа. Он начал свою политическую карьеру скромно: был шпиком на рабочих митингах. Он кончает ее, как Нерон, который поджег Рим и воскликнул: «Великий артист погибает!..»
Он мстителен и злобен. Он убил своих лучших друзей во главе с Ремом. Он приказал пытать журналистов, которые когда-то непочтительно о нем отзывались.
Это дурной комедиант. Он построил себе дворец на горе. Закоренелый убийца, он вегетарианец: его оскорбляют страдания ягнят и волов. При нем нельзя курить, и этот человек, который провел десять лет в накуренных пивнушках, не смущаясь, говорит: «Никто никогда не курил в моем присутствии». Он любит сниматься с детьми и собаками – хочет показать, что у него «нежная» душа. Гиммлер ежедневно представляет ему доклады о пытках, о казнях. Он написал: «Нет выше наслаждения, чем подвести поверженного соперника под нож».
Он ненавидит Россию и русский народ. Он заявил: «Народ, который считает Толстого великим писателем, не может претендовать на самостоятельное существование».
С начала войны он лишился сна. Его глаза стали еще мутнее. Шведский журналист, который был к нему недавно допущен, пишет: «Гитлер производит впечатление человека, потерявшего душевное равновесие». Швеция – нейтральная страна, и журналист выражался корректно. Гитлер производит впечатление буйно помешанного. В первую зиму войны он выступил в мюнхенской пивной с очередной кликушеской речью. Полчаса спустя в пивной взорвалась адская машина. Судьба не захотела, чтобы он погиб столь легкой смертью.
Он снялся в Париже на фоне Эйфелевой башни. Он приехал в пустой город тайком, как вор. Его охраняли пулеметы – от пустых улиц, от парижских камней. Теперь он больше не уснет – ему не помогут никакие снотворные. Он мечется по своему дворцу: он видит танки, подбитые на дорогах Полесья. Он видит близкую расплату.