Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Новый год теперь с музыкой, артистами, танцами, хорошим угощением, а первого числа с утра «рюмочная» прямо у елки на улице. И тут от хозяйства: моченые яблоки, соленые помидоры, соленые огурчики, капустка, рассолы, пиво, вода и т. д. И вот странности, много не пили, а играли на гармошке и пели песни, общались, тусовались, танцевали… Несколько часов, до обеда. А второго января катание на тройках для детей, забавы и т. д. И оба вечера концерты в «Шумном зале». Оказывается, все можно сделать, если появляется один предприимчивый человек. Впрочем, не все довольны (мы с Николаевым посидели-поговорили), особенно из тех, кто работал по старинке, и «наверху» мало знают об улучшениях, зато знают, что много жалоб. Доносы у нас – первое дело.

Выяснилось, что распродан лес вокруг санатория, даже на лыжах некуда пойти, охрана новых владельцев с автоматами может и пальнуть. Причем самый реликтовый лес, где квадратный сантиметр стоит бешеной валюты, за бесценок двести гектаров из четырехсот разокрали, по-иному не скажешь!

– Ну и остальные разокрадут, – заметил я, на что тут же услышал, не помню от кого, что Путин всего этого не одобряет и остальное, возможно, сохранят.

У директора своя теория, экономическая: если воруют больше, чем производят, то Россия в кризисе, если воруют меньше, чем производят, то Россия может и процветать. О том, что возможен третий вариант: производят и не воруют, даже разговора нет.

ОКТЯБРЬ

От «Сосен» до сего дня – это целый век.

Был в Страсбурге по работе (январь), в Берлине, где Маша проходила в немецкой католической школе языковую практику, а Мариша ее «пасла». В начале мая все вместе слетали на Менорку (Испания). Домик с террасой и видом на море, взятая напрокат машина, бассейн, правда, подогретый, и жуткие ливни. Но все равно были счастливы. Потом, летом, Селигер с Борисом Славиным, это тоже целый рассказ.

Потом командировка по линии Минюста Франции, мы проехали Францию от Парижа до Тулона с Андреем Ивановым, замечательная поездка. И к октябрю, то есть моему дню рождения, Борис и Гуля подарили мне отдых на Эгейском море, в Турции. Бодрум. Две недели голубое небо, без облачка, теплое море, утром пробежка, встреча солнца на пирсе, выстеленном зеленым ковриком. Поездки в город на машине турецкой, неведомой нам марки, катание на пароходе по морю. Машина не подвела, я тоже. Борис потом шутил, что «Приставкин работал моим водителем». Покупка подарков (Маньке – крошечный кулон, золотую черепашку) и удивительные теплые вечера, когда можно долго сидеть за столиком во дворе. Все благоухает, множество цветов. И крошечное огорчение: под занавес приехали странные туристы, видимо, задешево пошел курорт, и зажарили золотых рыбок из бассейна.

Русских почти не было, две семьи мелких бизнесменов и массажист с женой Федя (Фидель), из Молдавии, гагауз, двое детишек на родине, который, как крепостной, с 8 утра до 10 вечера в турецкой бане. Но все равно лучше, чем заработал бы у нас, в России. Он при случае и переводил, ибо обслуга почему-то ни английского, ни немецкого не знает.

Там в малой скромной компании с Борисом с Гулей встретили мы мое 70-летие. Связи с домом практически не было, но факс от Мариши получил. А дома на нее легла главная задача – отбиваться от корреспондентов и даже самой давать интервью. Газеты гадали. Одни писали, что уехал в Германию, другие – на Селигер, третьи – скрывается на даче.

Самое приятное: многие вспомнили и поздравили. А вот взрослые дети не вспомнили (дети от первого брака. – М.П.). Бог им судья. Значит, отрезано навсегда.

За эти полгода произошло главное: в печать вышла вся наша проблема, изничтожение силовыми структурами нашей Комиссии. Поднялась волна, чуть ли не сотня статей и передач, и тогда те, видя, что проигрывают (кто же посочувствует чиновникам!), пустили по своим желтым газеткам и наемным хинштейнам и радзиховским (сколько это, интересно, стоило?!) слушок о коррупции в нашей Комиссии. «Почем помилование?» и т. д.

Конечно, это даже нельзя назвать борьбой, мы лишь защищались, никто из Комиссии не сдрейфил и не предал. НИКТО. Но боролись мы как бы с тенью, ибо мы в открытую, а там подставные люди, мы правду, а они – надерганную ложь. Это, надо честно сказать, нервировало, и даже больше не меня, а мою семью. Мариша вдруг испугалась, что меня посадят по сфабрикованному обвинению.

Мысль-то верная, найти лжесвидетелей, засунуть в СИЗО, где придется даже дышать в очередь, а через полгода выдать мое тело с извинениями, мол, простите, вышла ошибочка, он и вправду не виноват. Мариша же настояла, чтобы я написал короткое письмо и отдал в одно из посольств. Если что-то случится – я предупреждал, тогда проинформируйте общественность и помогите семье.

25–26 ОКТЯБРЯ

Особый день.

Уезжал в Саратов на конференцию по помилованию. Первая возможность увидеть оппонента в лицо, хотя и тут все больше подставные, как Филимонов, замначальника ГУИНа (Главное управление исполнения наказаний. – М.П.). Главные кукловоды за кадром. Но все равно хоть можно было не из купленных статей, а открыто ИХ услышать. Шпарили, как по написанному, будто я и не выступал, хотя доклад мой был точный и все, что надо, я включил туда, все цифры, все факты.

Но накануне вышла в «Парламентской газете» прегадкая и снова заказная статья про нас под названием «Почем помилование?». Хотелось сразу спросить: «Почем платили за статью?» Но вышла в день отъезда, и торопливо написали опровержение, не по сути, а вообще. По приезде Мариша сказала, что мы сделали глупость, опровержение дурацкое и она тут извелась.

С этой вроде бы мелочи и началось.

Слово за слово, я после бессонной ночи, она на взводе, ибо статья оголтелая. И мне выдает по первое число: «Я тебя предупреждала, что тебя не оставят в покое, если сам не уйдешь, а теперь и нам нигде нельзя показаться. Тычут пальцем: вот эти, Приставкины, которые нахапали миллионы за помилование. А у меня на хлеб денег нет!»

И финал: «Или мы (семья), или твоя Комиссия. Уйдешь, все будет как прежде. Не уйдешь – мы так жить не сможем. «Товарищи» тебе не позволяют уйти, потому что у них ни у кого своей жизни нет, это все их эгоизм».

Но у меня альтернативы нет. Бросить сейчас, в критический момент, Комиссию, значит предать своих, дело, которому отдано десять лет.

Я только сказал: «Ни в чем вас не виню, делайте как хотите. Я могу уйти, уехать куда-то. Но жить на два фронта, там атака и дома, я не могу».

– А ты предаешь семью, – сказала жена.

Хочет сохранить, оберечь семью. А может, и меня. Ибо заговорила о грозящем мне инсульте. Мол, все такие дела заканчиваются в лучшем случае если не арестом, то инсультом.

Разговаривали в моем кабинете, без Маши, я так настоял. Я сказал, что с ней поговорю отдельно.

– Но мы вместе, это наша с ней общая позиция.

Ультиматум.

Примечания