Летаргия. Уставший мир
– И где все?
– Понятия не имею. Пара человек звонили, что опаздывают. Но так, чтобы все и сразу, – это впервые. Видать, сегодня магнитные бури или вроде того…
– Глеб, – Майя заговорила тише, чтобы её слышал только муж. – Мне нужна твоя помощь, ты можешь сегодня приехать пораньше?
Он взял со стола шариковую руку и нервно защёлкал ею.
– А что такое, Майя?
– У меня сегодня выставка, ты помнишь? Артур слёг с температурой, Лиза, кажется, заболевает. Мне не справиться одной.
Глеб рассеянно покрутил головой, он избегал смотреть на экран.
– Ты же знаешь, для нас конец месяца всегда аврал. К тому же в финансовом отделе напортачили с документами…
– Я не прошу тебя приезжать прямо сейчас, просто отпросись с работы пораньше, хотя бы на час. Да они и так тебе должны отгулы за работу в выходные дни…
Она вовремя спохватилась и замолчала.
– Боюсь, это невозможно, малыш, – сказал он, наклоняясь к самой камере, так что его нос стал казаться невероятно большим. – После обеда придёт новый заказчик. Каждая минута на счету. Я ведь предлагал тебе найти няню. Не все они такие ужасные…
Майя только фыркнула. Она не хотела говорить об этом. У одной её знакомой няня курила в присутствии младенца. Какое-то время ей удавалось это скрывать, но она забыла, что детская одежда тоже впитывает запах табака.
– Нет. Тут нечего обсуждать.
Муж задумчиво потёр переносицу.
– Я мог бы попросить маму взять кого-нибудь одного…
На мгновение Майя подумала, что вариант с няней не так уж плох, но у неё не было времени искать достойную кандидатуру, поэтому она тяжело вздохнула и сказала:
– Хорошо, попробуй.
Экран погас.
Миша уплетал омлет, Лиза поморщилась и отодвинула от себя тарелку.
Майя чувствовала голод, но не могла заставить себя сесть за стол, пока в голове царил такой хаос. Она начала размышлять, как поведёт одного ребёнка в садик, второго к одной бабушке, а третьего к свекрови. План ей не нравился. Всё у неё внутри клокотало от негодования, и не было сил, чтобы сосредоточиться.
«Хоть разорвись на части! Майя, клонируй себя!»
Находиться наедине со своими мыслями стало невыносимо. Так ничего и не решив, она нажала на панель и включила последние новости.
По телевизору всё так же обсуждали случай, когда премьер-министр уснул во время первого международного матча, приуроченного к открытию нового стадиона. Майя закатила глаза, узнав, что этот случай вызвал бурные обсуждения в сети. Григорий Поленов, помимо того, что был премьер-министром, считался возможным кандидатом в президенты. В интернете одна группировка обвиняла будущего кандидата в лености и вялости, а другая оправдывала излишним трудолюбием, в результате чего, по их мнению, он и уснул.
– Человеку просто захотелось выспаться, – сказала, вздохнув, Майя, пытаясь скормить хотя бы кусочек омлета дочке.
– Что ты сказала, мама? – повернул голову Миша.
– Ничего, ешь.
После новости о министре потекли рекой истории о том, что ужасного успело произойти за последние сутки. Сообщали о нескольких пожарах в Московской области, все они случились по похожему сценарию: кто-нибудь в доме засыпал с сигаретой в руках и просыпался на горящей постели, если вообще просыпался. Конечно, от этого страдали невинные жильцы дома. Репортёр назидательно советовал зрителям не курить в постели.
Затем показали баржу, перегородившую четверть Невы, с вывороченной рубкой. Капитан по неизвестным причинам не учёл время разведения мостов и высоты судна и едва остался жив, приняв смертоносный поцелуй железного моста. Этот случай был из ряда вон, современная навигация давно уже не помнила таких глупых трагедий, потому посчитали, что экипаж был в стельку пьян, хотя доказать это так и не удалось.
Говорили про конфликты между Северной и Южной Кореей, про новые кислородные маски в Японии и утихающий ураган «Элиза» на юге Техаса.
Говорили про то, что в Воронеже водитель автобуса увёз пассажиров в противоположный конец города. А когда его спросили, почему он так поступил, мужчина лишь рассеянно развёл руками и сказал, что его недавно поставили на новый маршрут и он по привычке поехал по старой схеме. Удивительно, но пассажиры никак не отреагировали на выходку шофёра. Как объяснил кондуктор, народу было мало, день пасмурный и, кажется, все уснули.
В целом новости были самые обычные, и Майя слушала их только затем, чтобы оборвать поток надоедливых мыслей, ревущих в голове.
Но если бы Майя не отвлекалась ежеминутно на детей и если бы ей не приходилось постоянно лазить под стол за падающими кусочками омлета, она, наверное, заметила бы, что дикторы сегодня ошибаются на удивление часто, а слой грима на их измождённых лицах заметен даже издалека.
Оставив наконец попытки накормить Лизу омлетом, Майя, вглядевшись в сонное и несчастное лицо дочери, решила отправить её в постель.
Миша был самым бодрым, он пошёл играть в комнату, прыгал и кувыркался, играл с мячиком, а затем попросился в туалет.
Майя впервые за день по-настоящему испугалась, когда, придя за ним через пару минут, обнаружила мальчика спящим. При этом он продолжал сидеть на унитазе со спущенными штанишками.
«С моими детьми что-то не так», – после того как эта мысль возникла в её голове, Майя машинально села в гостиной и уставилась в одну точку.
Она ведь уже неделю назад почувствовала это «что-то не так», просто думала – полная фаза луны, вспышки на солнце или что-то там ещё…
«Подцепили ротавирус? Близнецы принесли очередной подарок из садика. Или рыба вчера за ужином была несвежей? Но Артур не ел рыбы…»
Майя заставила себя оторваться от созерцания узора на обоях, поднялась, прошла в детскую. Её встретило молчание и дружное сопение. Ещё ни разу она не видела, чтобы дети ложились в это время спать.
Наушник у неё в ухе слабо завибрировал. Майя коснулась его.
– Доброе утро! – раздался в ухе наигранно весёлый тонкий голос с латвийским акцентом. Куратором выставки была Инга Балодис, женщина с непростым характером – одинокая старая дева, которая считала себя высшим ценителем и судьёй современного искусства только на том основании, что среди её знакомых были многие известные художники. Майя давно хотела нарисовать её портрет. Тонкие костистые руки, меланхоличная ниточка губ, бледные, пустые глаза. По образованию она была искусствоведом и теоретически прекрасно разбиралась в живописи, но ни разу в жизни сама не держала кисть, имела скудное воображение, и когда дело доходило до вопроса, как использовать пространство выставочного зала, начинала спорить и предлагать немыслимо пошлые варианты. Когда Майя предложила написать от себя, а не от третьего лица небольшие рассказы о картинах на карточках и тем самым расположить к себе зрителей, куратор возмутилась и сказала Майе, что та слишком много о себе думает.
– Вы обещали привезти ещё одну картину, и я до сих пор не вижу её в нашем зале, – продолжила хозяйка студии. – Кажется, я уже говорила, как не люблю, когда всё делается в последний момент.
– Я привезу картину заранее, – ответила Майя, мыслями находясь где-то далеко и всё ещё обдумывая, что делать с детьми.
– Тогда поторопитесь, милая. На кону репутация не только ваша, но и нашей студии.
Длинный гудок.
«Напыщенная индюшка».
Майя хотела набрать номер телефона матери и обнаружила голосовое сообщение. Торопливый голос в записи говорил сдержанно, но в нём слышалось раздражение:
«Дочка, ты весь вечер не берёшь трубку! Я звонила тебе, чтобы сказать: меня попросили выйти на кассу возврата. Алиса заболела, и её некому заменить. С малышкой я посидеть не смогу, так что не приезжай».
Майя тяжело вздохнула и закрыла лицо руками. Всё сегодня против неё, против этой выставки. Может быть, послать всё к чёрту и остаться дома, как она уже делала не один раз? Расстаться с иллюзиями и продолжить своё жалкое рабское существование?
«Это не навсегда, Майя, очнись. Дети вырастут. Когда-нибудь они вырастут, – усмехнулась художница. – И тогда ты наконец сделаешь одну-единственную в жизни выставку».
А может быть, сдаваться не стоит и всё это никакие не предостережения, а всего лишь полоса препятствий, которую нужно преодолеть?
Майя подошла к окну, посмотрела, как ветер ощипывает одинокий пожелтевший тополь. Собралась с духом и набрала ещё один номер.
Бах! Старуха хлопает в ладоши, и привычный мир раскалывается на части. Бах! Звёздное крошево разлетается в чёрном холоде искрами. Зачем ей приснился этот сон?
Раздался гудок, и Майя услышала в трубке человека, которого меньше всего хотела бы слышать, – матери своего мужа.
– Алле, – ответил хрипловатый надменный голос.
Майя вздрогнула, представив её искусственные локоны и губы, накачанные гелем с гиалуроновой кислотой, на бледном стареющем лице.
– Доброе утро, это Майя. Как ваши…
– Глебчик мне уже звонил, я в курсе.
– Значит, вы сможете посидеть с ребятами?
Майя почему-то не осмелилась назвать их внуками.
– С ребятами?! – свекровь прокашлялась и продолжила. – Глеб говорил, что нужно посидеть только с Артуром. Миша пойдёт в садик, а Лиза уедет к твоей маме.
– Всё немного поменялось. Мама работает, и все трое чувствуют себя так себе. Я вызову врача, он посмотрит их.
В трубке возникло молчание, только слышно было, как скулит маленькая карманная собачка у неё на руках.
– Ну так что, – не выдержала Майя, – вы сможете?
Пауза затягивалась, казалась вечной.
– До вечера я свободна. Но в девять ты должна вернуться домой.
Майя молча кивнула и не смогла сдержать горькую улыбку.
Хорошо, что она позвонила не по видеофону.
Фельдшер
Только спустя неделю после того, как одна из клёпок «бочки Либиха» дала течь, некоторые люди начали замечать вокруг неладное.
Остап Назаров, студент Тамбовского областного медицинского колледжа, одним из первых обратил внимание на странные вещи, происходившие с пациентами. Но кто будет слушать двадцатилетнего практиканта из Мичуринска, который даже ещё не стал фельдшером…
Жизнь Остапа весь последний год напоминала жизнь груши в боксёрском зале. Это была не жизнь, а сплошное выживание.
Он не помнил, когда последний раз спал больше шести часов. Питался как придётся и где придётся и уже не замечал, что стал относиться к еде как к топливу, необходимому для дальнейшего движения. Задолго до того дня, как усталость пустила свои корни и настало четвёртое октября, молодой человек испытал на себе всю палитру её оттенков. От лёгкого головокружения и сонливости до полного обездвиживания и нежелания жить.
Как будущий врач, Остап понимал, что ничего хорошего из такого образа жизни не выйдет. Но самое плохое, что могло с ним случиться, это смерть, а смертей он видел достаточно. Можно сказать, он привык к смерти. Страх к ней как-то спрятался, притупился.
Первые полгода практики он проработал санитаром на машине скорой помощи. Если бы какой-нибудь журналист попросил Остапа рассказать об этой работе, он ответил бы очень просто: «Иногда люди умирают, иногда – нет. Чаще нет, чем да».
Но журналистам обычно нет дела до таких людей, как Остап, у них другие интересы.
Полдня экипаж скорой трясло по ухабам, когда они объезжали окрестности Мичуринска. В каком-нибудь отдалённом посёлке они спасали залитого кровью пьяницу, которому дружок-собутыльник всадил вилку в шею. Или успевали сделать укол от высокого давления древней старушке, которая через месяц-другой всё равно должна будет распрощаться с этим миром.
Попадались и дети с отёком Квинке, которых удавалось спасти в последнюю минуту, и фрезеровщик с завода, потерявший пару пальцев, и беременные женщины с открывшимся кровотечением.
Но чаще всего – это Остап отметил почти сразу, как начал практику, – люди сами становились причиной случавшихся с ними проблем.
Рабочий в цеху, впервые за десять лет стажа, почему-то решал, что он достаточно опытен, чтобы вовремя уклониться от крюка грузового крана, и с утра оставлял свою каску в раздевалке.
Юноша, только что сдавший на права, думал, что он уже вполне может водить так, как в игре Need for speed, и понимал, что это самообман, только в тот момент, когда столкновение с сонным водителем такси было неизбежно.
Суеверная болезненная женщина, побывавшая у местной знахарки, выпивала травяной настой, от которого ей должно было стать лучше, а становилось только хуже.
Конечно, люди страдали от инфекций, врождённых болезней и плохой экологии, но гораздо чаще они становились жертвами собственного невежества или беспечности.
И поэтому Остап, пока его молодые глаза ещё горели желанием изменить этот мир, по вечерам и в редкие выходные штудировал медицинские справочники и научные статьи в интернете, чтобы быть готовым ко всему.
Времени на это оставалось немного. Дома его ждала мать, которая поднималась с кровати, только чтобы дойти до туалета, кашляла по ночам и страдала от запущенного рака лёгких. При этом она продолжала курить и любила повторять Остапу, что когда её сынок станет врачом, вот тогда-то она и вылечится.
Три года назад Остап поступил в колледж именно с этой целью – найти какую-нибудь подходящую терапию и помочь ей. Он так серьёзно занялся этой проблемой, что мог бы утереть нос онкологу со стажем, хотя в медицинской среде студент колледжа считался жалким дилетантом. Получив диплом, он станет всего лишь фельдшером, а не доктором в полном смысле этого слова, как любили повторять ему старшие врачи.
Времени на то, чтобы стать настоящим профессионалом, не оставалось: мать угасала уже сейчас, да и у Остапа поубавилось пылу. Он скоро начал сомневаться в том, что у матери есть желание выздороветь, она, как тот рабочий со стройки без шлема или как ребёнок, не желающий идти к доктору, потому что «и так всё пройдёт».
Например, она была в силах подняться с кровати сама и приготовить себе еду. Но почему-то не делала этого.
Деньги, которые ей платили по инвалидности, и той жалкой стипендии, что получал Остап, едва хватало на оплату квартиры. Поэтому молодой человек был вынужден искать подработку.
Его практика давно закончилась, а он продолжал работать на скорой. Взяли его охотно – сотрудников, как всегда, не хватало.
Остап легко сходился с людьми, он любил пошутить, старался говорить правду, и его хорошо принимали.
Диспетчер скорой Тоня, называвшая всех санитаров лапочками и любившая барбариски, рассказала ему, что в терапевтическом отделении требуется помощник заведующего. А однокурсник Григорий Жбанов по кличке Градус, который учился на медицинском только потому, что имел в ДНК три поколения врачей и страшно страдал от этого, договорился, что Остап будет сменять его на дежурстве в психиатрической больнице за скромные откаты.
– А что скажет папа? – спросил Остап (отец Градуса был главврачом в «жёлтом доме»).
– Я обо всём договорился, мужик. Во-первых, ты же знаешь, у нас жёсткая нехватка врачей и санитаров. Во-вторых, как только батя узнал, что у тебя проблемы с мамой, он сразу согласился. У него ведь первая жена тоже умерла от рака.
Остап напрягся. И Градус неловко кашлянул.
– Прости, мужик. Я имел в виду: нелегко, когда приходишь домой после смены, а там ещё один больной. Ты словно живёшь в аду, мужик! Не знаю, как ты держишься. Я бы уже дуба дал… Чёрт, да ты вроде как пример для меня.
Градус похлопал приятеля по плечу. Остап махнул рукой:
– Ладно. Мы сегодня споём?
– А то. Собираемся в «Пароварке».
«Пароварка» была маленькой тропической оранжереей во дворе больничного корпуса. Там собирались те из санитаров, студентов и врачей, у кого не было семей и кому хотелось расслабиться после тяжёлой работы. Остап не курил, потому что слишком часто слышал, как кашляет мать, и почти не пил, потому что быстро пьянел. Но у него была одна слабость: раз в неделю он пел под гитару песни, а вернее, горланил их до тех пор, пока не начинал хрипеть. После этого он уходил домой спать с лёгкой и чистой головой – и хотя бы на несколько часов своей жизни забывал о болезни и смерти.
На одной из таких встреч он повстречал Лану – тонкую стройную второкурсницу, которая училась на медсестру. Он часто видел её в колледже и считал одной из тех девушек, что помешаны на учёбе. Лана давно смотрела на него. Она казалась робкой и ранимой. Поэтому Остап слегка опешил, когда в «Пароварке», в самый разгар веселья на его коленке под столом заплясала её рука, а затем начала поглаживать ногу.
Позже, когда они вышли вдвоём из душной оранжереи и прохладный воздух наполнил лёгкие, она сцепила руки за спиной и, медленно покачиваясь, произнесла:
– Мне нравится, как ты поёшь.
Остап устало пожал плечами:
– Может, это потому что мне нравится петь?
Она засмеялась немного нервно.
– Нет. Не поэтому, – сказала она чётко и взвешенно.
Молодой человек внутренне сжался, потому что теперь в её взгляде не было ничего робкого и даже появилось что-то хищное.
– Нет? – выдохнул он, пытаясь говорить хладнокровно. – Почему же?
Не должен он был спрашивать, потому что заранее знал, какой услышит ответ. Не любил он эти игры.
– Потому что мне нравится всё, что ты делаешь.
– Капельницу я ставлю хуже всех в группе, – сказал он без улыбки, глядя в тёмную глубину сквера с мягким ковром из опавших листьев и чёрными руками деревьев.
Она опять засмеялась, и снова он услышал эту нервную нотку в её голосе. Нотку, которой не найдёшь ни в одном произведении классической музыки, потому что издать её способна только одинокая девушка.
Лана хлопнула его по плечу:
– Не скромничай! Я слышала, ты сдал наркологию на отлично. Этой грымзе нелегко угодить!
Остап вздохнул:
– Она не грымза. Просто слишком давно преподаёт.
Он хотел вынуть руку из кармана куртки, но тут же почувствовал, как к коже прикоснулось что-то прохладное и мягкое.
– Прости, у меня руки замёрзли.
Она нашла в кармане его ладонь и бесцеремонно зарылась в неё, как птенец под крыло наседки.
Остап пристально посмотрел на девушку, и Лана на мгновение растерялась, глядя в его открытое и простое лицо.
– Тебе куда?
– На Пугачёва, это почти на самом берегу Каменки. Я живу с мамой и сестрой. Проводишь?
Он неловко кашлянул.
– Только до вокзала. Извини, меня дома ждут.
Они пошли. Под ногами, похожие на крылья летучих мышей, шелестели кленовые маслянистые листья.
– Это всё из-за твоей матери?
Остап нахмурился.
Она продолжила, и на этот раз в её голосе послышалось смущение:
– Я слышала, что она тяжело болеет. Могу я… хм, чем-то помочь? Может быть, нужно посидеть с ней или…
– Лана, – перебил он её ласково, – не нужно, спасибо. Она наотрез отказывается от сиделки.
– И при этом заставляет быть сиделкой тебя?
– Что?
– Извини, но это жестоко: в двадцать лет работать на износ и не иметь возможности даже…
– Даже что?
– Проводить девушку до дома.
Она хотела разозлить его или увидеть на его лице смятение, но он снова только пожал плечами:
– Ничего не поделаешь, я привык.
Они неловко замолчали. Пошёл мелкий дождик. В глазах поплыли огни фонарей. Кожу будто покалывали ледяные иголочки.
– Откуда это ты столько обо мне знаешь? – спросил он с улыбкой.
– Говорят, ты лучший на курсе. А я всегда выбираю лучших!
Он помрачнел и остановился, осторожно высвободил руку из кармана, отчего её рука бессильно упала. Нужно быть осторожнее с такими женщинами, как она, – не поймёшь, умная или дура, добрая или злая, говорит правду или лжёт. И самое главное – почему так привлекает?
– Лана, я никакой не лучший. Я живу в Мичуринске, в богом забытом месте, где полно возможностей для тех, кто занимается сельским хозяйством и плодово-ягодными культурами, но нет ни одного приличного медицинского вуза. Мне тесно здесь, как слону в тазу. В лучшем случае через три месяца я стану фельдшером и понятия не имею, что мне с этим делать и как жить. Каждый вечер я злюсь на мать и раздражаюсь по любому поводу, потому что меня тошнит от усталости. Зачем тебе такой человек?
– Но… – выговорила она, задыхаясь, – но я слышала про ту реанимацию, когда все сдались, а ты спас человека…
Остап усмехнулся. Они тогда с бригадой первой помощи приехали посреди ночи в офис к местному депутату. Странно было смотреть, как человек, наделённый большой властью, беспомощно лежит на полу и, словно большой сом, хлопает ртом. Он лежал посреди ковра в холле, выставив огромный живот, вращая красными глазами и давясь слюной. Вокруг бегала девица в шелковом халате, явно не его жена, и причитала.
Полчаса они откачивали его, и Остап действительно вспотел и вымотался, пока они возвращали несчастного к жизни. Молодой человек не сдался даже после того, как уже семь минут не билось сердце, и обозлённые санитары отказались «возиться с трупом». Но Остап просто не любил бросать начатое дело. И сердце вдруг ожило…
– Это мои обязанности, Лана. Вот и всё.
– Ну и ну… Скромник нашёлся.
Он снова нахмурился.
Она взяла его под руку, и они молча пошли по пустой улице дальше.
– Ты всё время такой разговорчивый?
– Стараюсь как могу, – буркнул Остап. – Не люблю трепать языком, что тут такого?
– Человек-загадка, – сказала она самой себе, отвернувшись. И облачко пара вырвалось из её губ.
«Кто бы говорил…» – подумал Остап, застёгивая молнию на куртке.
Первые заморозки уже чувствовались в воздухе.
– Ну, рассказывай… – продолжила Лана.
– Что рассказывать?
– О чём ты мечтаешь? Чего тебе хочется? Я не верю, что работа на скорой и уход за больной матерью – всё, чем ты живёшь. Так и свихнуться недолго. Наверняка у тебя есть какая-нибудь цель, идеал.
Остап ухмыльнулся. Никто не верит. Ему иногда казалось, именно потому, что у него не было цели, идеала и всех этих высоких мыслей, он пока ещё не свихнулся. Он просто день за днём делает своё дело. Вот и весь секрет.
– На работе у меня есть друзья, а с мамой тоже бывает весело.
Ну да, обхохочешься. Прошлой ночью, часа в четыре, пришлось делать уколы, которых она жутко боится, – так Остап посоветовал ей петь в голос, пока он вводит лекарство, и это сработало.
– Я спрашиваю про тебя, – сказала девушка с нажимом.
Остап задумался, и Лане, которая в этот момент взглянула в его лицо, на мгновение показалось, что сейчас он где-то далеко, за тысячи километров отсюда.
– Я бы хотел уехать из этого места, – сказал он наконец.
Она ехидно улыбнулась:
– Не ты первый, не ты последний. Только знаешь, я бывала в местах похуже. У вас хотя бы есть театр.
– Ну да, я могу пересказать тебе все спектакли. Мы ещё в школе пересмотрели весь репертуар.
Она подняла руки в знак протеста:
– Нет уж. Я здесь не так долго, как ты. Оставь мне немного утешения.
Он вздохнул:
– А ты не хочешь уехать отсюда?
– Я полжизни переезжаю с матерью и младшей сестрой. Хватит.
«Значит, у неё нет отца, – понял Остап. – Это многое объясняет».
Он давно уже заметил, что у девушек, которые росли без отца, есть какая-то нервность, надлом.
Ну что ж, он тоже с пяти лет не знал отца. Мать говорила, что тот был моряком, – уплыл, наверное…
– Долго ты собираешься работать на скорой? – прервала его размышления Лана.
– Вообще-то, как раз сегодня мне предложили новое место…
– Градус сказал мне, что по вечерам ты будешь работать в психушке вместо него. Это правда?
В её голосе прозвучала ирония.
Остап пожал плечами:
– Должен же кто-то там работать. К тому же психиатрия была моим любимым предметом.
Где-то неподалёку прогромыхал поезд. Из мглы выплыл железнодорожный вокзал.
Место, которое Остап помнил с детства. Беспокойное, пребывающее в вечном движении. Не выветривающийся запах табака. Пассажиры, выходящие из поезда в спортивных штанах, тапочках и куртках, накинутых на плечи, – покурить, купить беляш или дешёвую лапшу со вкусом курицы. Сорок минут остановки в городке, который они, наверное, считали неким перевалочным пунктом. Бронзовый бюст человеку с бородой и в шляпе – единственное, что они могли запомнить на этой станции, когда шли за соком в ближайший магазинчик. И вряд ли кто-нибудь из них всерьёз задумывался о том, что новые сорта фруктов и ягод для их сока вывел именно этот человек в шляпе – селекционер Иван Мичурин.
Поезда приходили сюда из городков поменьше Мичуринска, и Остап ещё мальчиком научился отличать тех, кто едет из таких городков, от тех, кто жил в северной или южной столице. Иногда он подолгу смотрел со старой водонапорной башни, как отбывает поезд в Москву или Петербург, и ему казалось, что в маленькой точке на путях, тающей на горизонте, собрались все его неясные надежды.
Хотя Остап с Ланой были далеко от вокзала, он даже отсюда чувствовал запах сигаретного дыма. Это разозлило его и напомнило о матери.