Кара приподняли, поднесли к губам глиняную флягу. Питье оказалось горьким, с резким запахом трав.
– Молодец, – сказал тот, кто звался Дингхором, укладывая его обратно. – Теперь боль утихнет. У тебя плохая рана, я ее промою и зашью.
Кар лежал на земле, судя по всему, там же, где свалился от удара копья. Под голову ему засунули что-то мягкое. Дингхор опустился на колени рядом – крепкий мужчина с сединой в бороде, он походил на человека, облеченного властью, но руки, умело промывавшие рану, были руками целителя. Другой, видимо, помощник, сидел в ногах. Еще один стоял чуть в стороне. Его узкое, со страдальческой морщиной поперек лба, лицо выражало сильное недовольство, брови сошлись к переносице. В руках он вертел длинный нож.
Поодаль слышались движения, голоса, переступь коней, словно там остановился большой отряд.
Кар молча разглядывал спасителей. Суровые лица выдублены ветром и солнцем, длинные светлые волосы перетянуты тесьмой на затылке. Кожаные панцири с нашитыми металлическими пластинами, штаны и короткие сапоги, завязанные на лодыжках шнурками – все из грубо выделанной кожи. У каждого на поясе несколько длинных ножей и меч.
– Я знаю, кто вы, – с трудом произнес Кар. – Вы еретики. Я видел вас на празднике.
– Мы – аггары, – кивнул Дингхор.
– А ты – тот самый колдун, убивший императора? – спросил тот, что стоял в стороне.
– Я его не убивал.
– Перестань, Чанрет, – остановил Дингхор, – нужны носилки или повозка. Отправь кого-нибудь в деревню, пока не совсем стемнело. Не бойся, мальчик. Мы не слуги твоему императору, и жрецам не слуги. Тебе придется поправиться, раз Бог спас твою жизнь, значит, ты ему зачем-то нужен. А теперь займемся твоей раной.
Повозка, влекомая парой невысоких, но крепких крестьянских лошадок, резво катилась по каменистой дороге. Тряска отдавалось болью в правом плече, смазанном пахучей мазью и туго перебинтованном. Горькое снадобье, притуплявшее боль, вызывало сонливость. От него или от чудесного – иначе не назовешь – спасения, Кара почти оставила тревога. Дни проходили в вязкой полудреме или таких же ленивых, тягучих размышлениях.
Не нужно больше убегать, оглядываться через плечо, ежеминутно ждать гибели. Все дальше столица и ее центральная площадь, где приготовлена плаха; разосланные на поиски отряды тщетно рыщут по стране. Искать беглого колдуна среди еретиков, спешащих покинуть Империю, пока не вышел срок императорской охранной грамоты, никому не придет в голову. Мало ли что везут в обшарпанной повозке. Из столицы, да после праздничного торга, грех выезжать налегке. Убегают вдаль города и деревни, все ближе спорные восточные земли – край аггаров, или, как говорят в Империи, захваченные еретиками имперские области.
Непокорные аггары приходятся истинным людям дальними родичами, но Империя веками тщетно пытается подчинить их. Земли аггаров – от древних границ страны колдунов до Ничейной Полосы, отделяющей людской мир от Злых Земель – Империя считает своими, но истинные люди не селятся там. Их обитатели не признают императорской власти. У каждого племени свой вождь, и кроме него, никто не указ гордым аггарам. Они не следуют истинной вере, они отвергают поставленных Богом жрецов и вместо них избирают собственных, а те учат их которому как вздумается, ни с кем не советуясь и никого не слушая. Законную десятину храмам аггары не платят даже под угрозой истребления. И потому год за годом имперские войска преследуют аггаров, оттесняют их прочь от границ, от зеленых, изрезанных реками лугов и плодородной почвы, туда, где кончается мир людей и начинается Ничейная полоса. За ней – таинственный край нелюдей. О нем не известно ничего, кроме сказок, но и сказки те не стоит рассказывать на ночь детям.
Оттуда так давно, что в памяти людской сохранились только легенды, пришли общие предки аггаров и истинных людей. К границам Империи, бывшей тогда Империей колдунов. Колдуны, во всем превосходившие незваных гостей, отнеслись к ним, как к животным. На них охотились ради забавы, угоняя в рабство молодых, убивая стариков и оставляя немногих, дабы плодили новых рабов. Переживая набеги, оплакивая погибших, изгнанники кочевали вдоль негостеприимных границ, но никогда не пытались вернуться назад.
То время минуло так давно, что некому помнить, какая беда погнала их сюда, на смерть или рабство, что хуже смерти. Некому помнить, чего беглецы страшились так сильно, что не вернулись, предпочтя безнадежные сражения, потерю близких, служение колдунам, а те были жестокими хозяевами.
Так продолжалось, пока тайное искусство колдунов не обернулось против них самих. Черный мор обрушился на страну, немногие колдуны сумели его пережить. Еще меньше выжило грифонов – злобных и сильных животных, верных спутников колдунов. Всадника грифона, даже и невооруженного, нельзя одолеть в бою. Грифон передвигается по земле и по воздуху, в скорости с ним не сравниться ни лошади, ни орлу. Зубы и когти его рвут человеческую плоть, как мягкий пух, так что только безумцы могут осмелиться бросить вызов хозяину колдовского зверя.
Но когда мор унес жизни всех сильных колдунов и почти всех грифонов, не тронув рабов, те взбунтовались. Могучий вождь, до пленения бывший жрецом племени, смелый и беспощадный воин, чей дух не сломили годы рабства, объединил под своей рукой восставших рабов со всей страны. Бросил клич – и от границ Империи пришли многие племена изгнанников, чьи братья и сыновья были в числе рабов, чьи дочери служили наложницами колдунам, исполняя их противоестественные прихоти. К войску вождя – теперь его звали Вождем вождей, избранником Божьим – присоединились тысячи мужей.
Немногие выжившие, в основном женщины, дети, да те, чья колдовская сила была невелика, не могли противостоять ярости бывших рабов. Войны не было – была резня. Не щадили даже младенцев, рожденных наложницами от колдунов. Каждый, в ком течет проклятая кровь, должен умереть – такое видение было ниспослано вождю-жрецу. Иначе проклятие накроет страну и власть колдунов вернется.
Так Империя колдунов стала Империей истинных людей. Сын Вождя вождей стал императором, его брат-близнец наследовал пост Верховного жреца. Немногие племена изгнанников, не присоединившиеся к восстанию, были объявлены предателями. С тех пор Империя преследует аггаров, а те, за века привыкнув к постоянным нападениям, снова и снова уходят к Ничейной полосе, – чтобы вернуться, как только император отзовет войска, восстановить разрушенные дома, опять засеять поля, а потом вновь покинуть их, спасая жизни.
Несколько лет назад император Атуан в который уже раз бросил вызов традициям, предложив аггарам мир. Вопреки настояниям Верховного жреца, император хотел отказаться от спорных земель, сменить давнюю вражду на мирную торговлю. Затем и прибыли на праздник Благодарения в столицу вожди трех племен аггаров. Двое, как узнал Кар, со своими людьми покинули город сразу после смерти императора Атуана. Третий добился-таки встречи с новым главой Империи. Толку из той встречи не вышло, но, задержавшись на день, отряд Дингхора поспел вовремя, чтобы спугнуть убийц разыскиваемого брата-принца…
Сквозь щели в крыше повозки било солнце. Кар прикрыл глаза, и воспоминания незаметно перетекли в сон. Хруст камешков под колесами, удары копыт, негромкие голоса – обычные звуки, за время пути он привык находить в них успокоение. Дни текли, похожие один на другой, лица императора, жреца, Эриана как будто застилал густеющий туман. Тяжесть потери еще давила на сердце, боль предательства и ненависть сохранили силу, но Кар сознавал их отстраненно, как человек за надежными стенами крепости знает о бушующей снаружи буре. Доброта чужих, гонимых людей проложила надежную преграду на пути безумства тьмы.
По вечерам его выводили к костру. Аггары не останавливались в трактирах, вообще старались избегать поселений. К закату солнца раскидывали шатры; по периметру стана весело вспыхивали, разгоняя ночь, костры. Не слишком полагаясь на грамоту Эриана, аггары были готовы дать отпор и разбойникам, и солдатам императора. Три десятка мужей – довольно, чтобы не страшиться случайных встреч. Всю ночь сменялись дозоры, звучала тихая перекличка. Длинные метательные ножи всегда оставались под рукой.
Те, кто не стоял в дозоре, не спешили расходиться по шатрам. Ужинали сухими лепешками, оливками, сыром. Если удавалось купить у крестьян пару овец или подстрелить оленя, над кострами аппетитно шипело мясо. Потом из рук в руки переходили кожаные бурдюки с крепким вином, и звучали песни. Кар, удобно устроенный на свернутых попонах, слушал, закрыв глаза. В обманчиво мирном пении слышались отзвуки далекой грозы, и готовность к смертному бою, тоска, и странная, упрямая радость.
Какой бы ни была вера еретиков, за все время Кар не видел знака против колдовства. Ни страха, ни отвращения к проклятому отродью. Но никто и не делал вид, как случалось при дворе, что не видит отличий Кара. «Ты другой, – казалось, говорили их взгляды, – ну и что?» Если племя гонимых и хранило ненависть к колдунам, обращать ее на Кара они не собирались. И за все время путешествия его ни разу не посетила тьма.
Дингхор часто садился рядом. Он мастерски обращался с ранами, отчего Кар и принял его поначалу за простого лекаря. Но, заметив, какое почтение проявляют к Дингхору остальные, понял свою ошибку. Дингхор расспрашивал, ненавязчиво, с чутким уважением к боли, о жизни при дворе, о матери, об императоре Атуане. Кар без утайки рассказал про ночь убийства, лишь то, как он выбрался из города, осталось недосказанным. Аггары – у костра собрались почти все, кроме дозорных – слушали с интересом, но без удивления. Кар чувствовал – ему верят. Отверженный и гонимый, он вызывал больше доверия, чем Верховный жрец, в ком еретики привыкли видеть своего исконного врага.
– Оставайся с нами, парень, – сказал Чанрет, при первой встрече не проявивший доверия. – Куда тебе еще? Глядишь, и будет случай отомстить.
– Мы не ищем мести, Чанрет, – мягко возразил Дингхор.
Чанрет оскалился – блеснули крупные белые зубы:
– Не вечно так будет!
– Мы говорили об этом, – терпеливо сказал Дингхор. – Не начинай снова.
Резко вскочив, Чанрет зашагал к темным буграм шатров. Вождь проводил его взглядом.
– В одном Чанрет прав, мальчик, – сказал он. – Ты можешь остаться, если хочешь. Жизнь наша трудна и полна опасностей, ты разделишь их с нами – так же, как кров и пищу.
Кар долго молчал.
– Спасибо вам, – сказал он, наконец. – Я не знаю.
– Не торопись, – согласился Дингхор. – Пока не заживут раны, ты наш гость.
В костер подбросили веток. Пламя загудело, переваривая новую пищу. Аггары постепенно расходились по шатрам. Кар смотрел в огонь, танец алых языков завораживал, притягивал, мир вокруг потускнел, краски поблекли… Движение утратило хаотичность, теперь в нем просматривался незнакомый порядок… Его нужно понять, им можно управлять…
Кар протер глаза, и наваждение исчезло. «Шутки сонного зелья», – подумал он. Лег поудобней и глаза сами закрылись. Принять ли предложение Дингхора? Разделить трудности, кров и пищу… Вождь аггаров не лжет, не лукавит. Но в этом и кроется опасность – не для Кара, для аггаров. Опасность проклятия, тьмы, уже пометившей его своим прикосновением. Посмеет ли он навлечь беду на тех, кому обязан жизнью? И все же…
Незаметно вернулась привычная дремота. Кара полуотвели-полуотнесли в шатер. Засыпая на мягкой войлочной подстилке, он слушал тихую перекличку часовых, и ему было хорошо.
Погода стояла теплая, лишь тяжелое, не по-летнему низкое небо, да огненные всплески в зелени дубов напоминали, что праздник Благодарения миновал. Ночами ветер приносил, разбрасывая над землей, колючую прохладу, днем же Кар обливался потом за нагретыми стенами повозки. Отдых, поначалу казавшийся желанным, теперь выводил из себя. Намучившись, Кар попробовал убедить Дингхора, что может ехать в седле, и в тот же вечер получил двойную дозу сонного снадобья, отбившего всякую охоту спорить с пожилым вождем.
Густые леса, где путник мог блуждать многие дни, не видя света, постепенно сходили на нет, все шире пролегали между ними травянистые луга. Многочисленные ручьи оживляли их веселой и звонкой песней. Лошади все прибавляли шаг, словно им, как и всадникам, не терпелось поскорее вернуться домой. Казалось, Империи не будет конца, но вот уже раскинулись вокруг владения герцога Сориана – Тосс. Остался позади столичный город, носивший то же имя. Одна за другой мимо проплыли две деревни, Кар узнавал их только по запахам навоза и печного дыма, и снова потянулось звенящее тишиной безлюдье. Глухой стук копыт, бряцанье сбруи, живой шорох ветра в высокой траве, да стрекот кузнечиков. И робкое, затем набравшее силу понимание: он спасен. Он пересек Империю от центра до окраины, и его не схватили.
В тот день на ночлег стали поздно, когда угасли уже последние отсветы заката. У группы широких разлапистых ив чернели старые пятна костров, здесь же лежали аккуратными кучками заготовленные дрова. Рядом из углубления в земле бил родник, заботливо расчищенный и выложенный камнями.
Опираясь на костыль, что выстругал вчера на привале хмурый и отчего-то смущенный Чанрет, Кар привалился к дереву. Подставил лицо ветру. Тот крепчал, сдувая назойливых комаров и заставляя дым стелиться у самой земли. Заход солнца не принес темноты, в сером полусвете различался травяной простор вокруг лагеря, темные пятна далеких деревьев. Кар тихо смеялся, глотая запахи трав и дыма. Империя осталась в прошлом. Он выжил. Он победил – жрецов и придворных, солдат и охотников за императорским золотом, суеверных горожан, бродячих разбойников, собственную боль и страх…
Все правильно, подумал он. Пятнадцать лет – слишком рано для смерти. Как умирать, когда так жадно бьется сердце, когда так горяча в жилах кровь, и каждая частичка тела страстно рвется – жить, любить, сражаться! Пусть ноют раны, им достанет времени зажить. Пусть обида хранится в душе, как в тайнике, до лучших времен. Правду сказал Чанрет, еще будет случай отомстить. Будет, потому что Кар жив. Жив, жив! Подошедший за дровами аггар с удивлением оглянулся, услышав беспечный смех раненого колдуна.
Настал час, когда приветственные возгласы и смех возвестили конец пути. Откинув брезент, закрывавший заднюю сторону повозки, Чанрет с улыбкой пригласил Кара выйти. Вокруг толпились встречающие. Светлокожие и светловолосые, как истинные люди, покрытые густым загаром, они жали руки и обнимали прибывших так, как встречают вернувшихся из смертельно опасного похода. Звучали приветствия, сыпались нетерпеливые вопросы. Скрытый за спинами Дингхор говорил что-то, Кар не слышал слов, но тень, набежавшая на лица, была понятна и так.
На него, с помощью Чанрета выходящего из повозки, смотрели с любопытством. Ни страха, ни враждебности, ничья рука не потянулась к оружию. Полуголые ребятишки, не смущаясь строгих родительских окриков, обступили его со всех сторон. Их широко раскрытые глаза с ног до головы осматривали странного черноволосого незнакомца, несколько смелых ручонок даже потянулись потрогать. Дингхор поспешно выбрался из толпы.
– Это Карий, – сказал он так, словно тем все объяснил. Добавил, обернувшись: – Примешь гостеприимство моего дома?
С неловким движением – с известной долей снисходительности его можно было принять за поклон, – Кар пробормотал согласие.
Так было положено начало, и к высохшему сердцу Кара стала возвращаться жизнь. Явись ему теперь тьма, ей нечего было бы сказать. Простота и отзывчивость аггаров разбивали черные доводы в прах. И тьма решила не тратить усилий понапрасну, скрылась, навсегда, как надеялся Кар.
Селение не раз вырастало на месте пожаров и разрушений; аггары не строили добротных домов. Хижины, плетенные из прутьев и обмазанные глиной, крытые шкурами шатры – селение немного напоминало походный лагерь. Привыкшие к лишениям мужчины и женщины с рождения умели обходиться малым. Воспитанному в роскоши и богатстве Кару здесь было в новинку все: простая глиняная и деревянная посуда, войлочные постели, незатейливая, но сытная еда – молоко, творог и сыр, пресные лепешки из высоко ценимой пшеницы. В новинку, но не в тягость. С жадностью, какая доступна лишь чудом избежавшему смерти, Кар впитывал новую, такую непохожую на все виденное прежде, жизнь.
Скоро его уже не смущала простая обстановка хижины. Тонкие непрочные стены стали убежищем куда надежней каменных стен дворца, соломенный матрац, застланный светлым войлоком – привычной постелью. В доме у Дингхора хватало места. Его жена умерла родами; в сражении с императорскими солдатами погиб первенец. С отцом остался второй сын, всего тремя годами старше Кара. Как и должно будущему вождю, Ранатор по праву считался одним из храбрейших воинов племени. И дочь. Ее, тринадцатилетнюю, с ломаными движениями олененка и зелеными глазами лесного божества, Кар поначалу принял за мальчишку. Справившись с первым смущением, она с готовностью взялась ухаживать за раненым, и вскоре он убедился, как прав был Дингхор, говоря, что передал ей уже все свое умение.
