До тебя

Глава 4

– Вам не нужно было меня вытаскивать. – Я пробежал языком по сладковатой на вкус ранке в углу рта.

– Я здесь ни при чем, – ответил Джеймс, отец Тэйт. – Это сделала твоя мать.

Он вел машину по тихим улочкам, направляясь к нашему району. Солнце уже выглядывало из-за деревьев, отчего красно-желтые листья сверкали огненным блеском.

Мать? Она была там?

Мэдок с Джеймсом провели в полицейском участке всю ночь, дожидаясь, пока меня освободят. Меня арестовали, приняли, и в итоге мне пришлось ночевать за решеткой.

Возьмите на заметку: вся активность в участке начинается только утром.

Но если мать внесла за меня залог, то где же она сама?

– Она дома? – спросил я.

– Нет, не дома. – Сбросив скорость, Джеймс повернул на перекрестке. – Она сейчас не в том состоянии, чтобы чем-то помочь тебе, Джаред. Думаю, ты это понимаешь. Мы с твоей матерью поговорили вчера вечером в участке, и она решила, что на какое-то время отправится в Хэйвуд.

Взгляд его голубых глаз был устремлен в лобовое стекло, в них бушевал океан мыслей, которые он никогда не выскажет вслух.

В этом смысле они с Тэйт были очень похожи. Если Джеймс повышал голос, ты понимал, что пора заткнуться и прислушаться. Он всегда говорил по делу и терпеть не мог пустую болтовню.

И сразу становилось ясно, когда Джеймс и Тэйт начинали терять терпение.

– Реабилитационный центр? – уточнил я.

– Пора, ты так не думаешь? – ответил он вопросом на вопрос.

Я опустил голову на подголовник и уставился в окно. Да, похоже, пора.

Но так или иначе в моих мыслях поселилась тревога.

Я привык к тому, как жила моя мать. Как жил я. Джеймс мог осуждать нас. Другие, возможно, жалели. Но для нас это было нормой.

Я не стану излишне сопереживать детям или взрослым, у которых сложная жизнь. Если они не знали ничего другого, то не страдают так сильно, как может показаться со стороны. Это их жизнь. Разумеется, непростая, но они с ней свыклись.

– И надолго? – Я все еще был несовершеннолетним и пока не понимал, как теперь все устроится, если мама уехала.

– Как минимум на месяц. – Джеймс свернул к своему дому; в утреннем свете дерево между моим окном и окном Тэйт вспыхивало искрами, как озеро в лучах солнца.

– А что будет со мной? – спросил я.

– Не все вопросы сразу, – со вздохом ответил он, и мы вышли из машины. – Сегодня ты останешься у меня. Примешь душ, поешь и поспишь. Я разбужу тебя к обеду, и тогда мы поговорим.

Он вручил мне сумку с заднего сиденья, а потом мы зашагали по ступеням к входной двери.

– Твоя мама собрала тебе кое-какую одежду. Поднимайся в комнату Тэйт, приведи себя в порядок, а я сделаю тебе что-нибудь перекусить.

Я застыл. В комнату Тэйт? Ни за что!

– Я не буду спать в ее комнате, – насупился я, мое сердце забилось так яростно, что я не мог глотнуть воздуха. – Прилягу на диване или где-нибудь еще.

Перед тем, как отпереть входную дверь, Джеймс немного помедлил – повернув голову, он посмотрел на меня, и в его взгляде ясно читалось: не шути со мной, парень.

– У нас три спальни, Джаред. Моя, Тэйт и та, из которой мы сделали кабинет. Единственная свободная постель – у Тэйт в комнате. – Он старательно произносил слова по слогам, так, будто разговаривал с ребенком. – Там ты и будешь спать. Это не сложно. А теперь иди в душ.

Я смотрел на него несколько секунд, поджав губы и не моргая. Лихорадочно размышлял, что ему ответить.

Но слова не шли на ум.

В конечном итоге я просто вздохнул как можно громче – это все, что я мог. Из-за меня Джеймс всю ночь проторчал в полицейском участке, а кроме того, пытался помочь моей матери.

Впервые за два с лишним года мне предстояло оказаться у Тэйт в комнате. Ну и что? Я справлюсь с этим, и, блин, если бы Тэйт узнала, что я здесь, то я бы услышал ее вопли из самой Франции.

От одной мысли об этом я улыбнулся, и кровь забурлила во мне так, словно я только что проглотил пару десятков сахарных соломинок.

Я зажмурился, упиваясь этим теплым чувством, которого мне так не хватало. Тем самым, от которого сердце начинало биться чаще, словно крича: «Ты все еще жив, сукин сын!»

Джеймс отправился в кухню, а я поплелся по лестнице в комнату Тэйт. Чем меньше оставалось идти, тем больше дрожали ноги.

Дверь оказалась открыта. Она всегда была открыта. В отличие от меня, Тэйт нечего было скрывать. Я осторожно ступил в комнату, чувствуя себя исследователем, оказавшимся на зыбкой почве. Обходя комнату по кругу, я отмечал про себя, что́ в ней изменилось, а что́ осталось прежним.

Я всегда уважал нелюбовь Тэйт к розовому цвету – если только он не шел в паре с черным. Стены были двухцветными – верхняя половина оклеена обоями в тонкую черно-белую полоску, нижняя выкрашена в красный, а между ними – белый деревянный бордюр. На кровати постельное белье темно-серого цвета с рисунком из черных листьев, обстановку дополняли несколько подсвечников, фотографий и постеров на стенах.

Очень лаконично и очень в ее стиле.

Я также заметил, что в комнате нет ничего, напоминающего обо мне. Ни фотографий, ни сувениров из того времени, когда мы дружили. Почему, я знал и так. Скорее не понимал, почему это меня расстроило.

Бросив сумку на пол, я подошел к проигрывателю, который стоял здесь с незапамятных времен. Док-станция под айпод у Тэйт тоже имелась, но самого айпода не было. Наверное, забрала с собой во Францию.

Какое-то извращенное любопытство точило меня изнутри, поэтому я щелкнул кнопкой и выбрал режим проигрывания дисков. Радио Тэйт не слушала – считала, что большинство треков, которые попадают в эфир, – полный отстой.

Включилась песня Dearest Helpless группы Silverchair, и моя грудь затряслась от беззвучного смеха. Попятившись к кровати, я лег и погрузился в звуки мелодии.

– Не понимаю, как ты можешь слушать всю эту альтернативную чушь, Тэйт.

Я сижу на кровати, нахмурившись и все равно не в силах сдержать улыбку, которая так и просится наружу. Отчитываю ее, а сам больше всего на свете хочу видеть ее счастливой.

А она чертовски мила сейчас.

– Это не чушь! – утверждает Тэйт, округляя глаза. – Это единственный из всех моих альбомов, в котором все песни одинаково хороши.

Я отклоняюсь назад, опираясь на руки, и со вздохом говорю:

– Занудство какое. – А она вытягивает губки, делая вид, будто играет на гитаре.

Я смотрю на нее – а я мог бы смотреть на нее каждую минуту, каждый день, – и понимаю, что все мои слова – пустой звук. Ради нее я бы высидел миллион концертов Silverchair.

Между нами что-то поменялось. Или это только с моей стороны, не знаю. Надеюсь, что для нее тоже.

Наши отношения всегда были дружескими и непринужденными, но теперь все иначе. Последнее время, когда я вижу Тэйт, мне, черт возьми, хочется схватить ее и поцеловать. Мне кажется, будто со мной что-то не так. Моя кровь закипает, когда я вижу ее в крошечных джинсовых шортиках, как те, что на ней сейчас. Даже ее мешковатая черная футболка с логотипом Nine Inch Nails заводит меня.

Потому что это моя футболка.

Тэйт попросила ее однажды и так и не вернула. Или, может, я сам разрешил ей оставить футболку себе. Как-то я заметил, что она спит в ней ночью, и после этого мне расхотелось ее забирать. Когда я думаю, что она спит в моей футболке, у меня возникает чувство, как будто Тэйт тоже моя. Мне нравится, что я так близок к ней, даже когда меня рядом нет.

– Ууу, обожаю этот момент! – визжит она, когда начинается припев, и еще сильнее ударяет по струнам воображаемой гитары.

От одного вида того, как она немного покачивает бедрами или морщит нос, мне становится тесно в штанах. Что за черт? Нам всего по четырнадцать. У меня не должно быть таких мыслей, но, блин, я ничего не могу с собой поделать.

То есть, черт, вчера я даже не мог смотреть, как она делает задания по математике, потому что задумчивое выражение на ее лице было настолько прелестно, что я чуть не усадил ее к себе на колени. Не иметь возможности прикоснуться к ней – паршиво.

– Ну, все, я больше не могу это терпеть! – выпаливаю я и встаю с кровати, чтобы выключить музыку. Что угодно, лишь бы отвлечься от назревающего стояка.

– Нет! – вопит она, но я слышу в ее голосе смех, когда она хватает меня за руки.

Я выкручиваюсь и легко тыкаю пальцем ей в бок, потому что знаю, как Тэйт боится щекотки. Она уворачивается, но теперь, прикоснувшись к ней, я не могу остановиться. Мы по очереди отпихиваем друг друга в сторону, пытаясь добраться до проигрывателя.

– Хорошо, я выключу! – кричит Тэйт в приступе смеха, когда мои пальцы щекочут ее живот. – Только прекрати! – хохочет она, падая прямо на меня, и я зажмуриваюсь, на мгновение задержав руки на ее бедрах, уткнувшись носом в ее волосы.

То, чего я от нее хочу, пугает меня. И, боюсь, ее это тоже напугает. А ее отца и подавно.

Но я подожду, потому что у меня нет выбора. До конца жизни мне не нужен будет никто другой.

Пора собраться с духом и признаться ей.

– Прогуляемся на пруд вечером? – предлагаю я мягче, чем хотел бы. – Мой голос надламывается, я не знаю, нервничаю я или боюсь. Вероятно, и то, и другое.

Наш рыбный пруд – вот где это должно произойти. Именно там я хочу признаться ей в любви. Мы часто ходим туда. Устраиваем пикники или просто гуляем. Мы не раз сбегали из дома вечером и гоняли на великах на пруд.

Тэйт отстраняется и сдержанно улыбается.

– Не могу. Сегодня не могу.

Мои плечи опускаются, но, сделав над собой усилие, я спрашиваю:

– Почему?

Она не смотрит на меня. Заправляет волосы за уши и, отойдя к кровати, садится.

Страх врывается в мой мозг как огромный тучный носорог. Она собирается сказать мне что-то такое, что мне не понравится.

– Я пойду в кино, – выдает она с натянутой улыбкой. – С Уиллом Гири.

Я судорожно сглатываю. Сердце бьется так сильно, что едва не выламывает мне ребра. Уилл Гири учится в нашем классе, и я его ненавижу. Он уже год ошивается вокруг Тэйт. Их отцы играют вместе в гольф, и это та часть ее жизни, в которой мне нет места.

У Гири нет передо мной никаких преимуществ. У них не больше денег и дом не лучше. Но семья Гири связана с семьей Тэйт, а наши родители… ну, они ни с чем не связаны. Папа Тэйт пару раз пытался взять меня поиграть в гольф, но это как-то не прижилось. Ремонт машин – вот то, что нас объединяет.

Я прищуриваюсь, пытаясь обуздать гнев.

– Когда он тебя пригласил?

Тэйт смотрит мне в глаза не дольше секунды. Я вижу, что ей не по себе.

– Вчера, когда наши папы играли в гольф.

– О, – говорю я почти шепотом, мое лицо горит огнем. – И ты согласилась?

Она прикусывает губы и кивает.

Разумеется, согласилась. Я чертовски долго тянул, и другой парень воспользовался этим.

Но мне все равно больно.

Если бы она хотела быть со мной, она бы ему отказала. Но Тэйт согласилась.

Я тоже киваю.

– Круто. Желаю хорошо провести время. – Безразличие в моем голосе наверняка кажется слишком наигранным.

Я делаю шаг в сторону двери.

– Слушай, мне пора. Я забыл, что у Мэдмэна кончилась еда. Схожу в магазин.

Она моя. Я знаю, она любит меня. Почему я не могу просто повернуться и сказать ей? Все, что мне нужно произнести, – это «не ходи», и тогда самое сложное останется позади.

– Джаред? – окликает меня Тэйт, и я останавливаюсь. Воздух в комнате кажется таким спертым, что трудно дышать.

– Ты мой лучший друг. – Она делает паузу, а потом продолжает: – Но, возможно, по какой-то причине… ты не хочешь, чтобы я пошла с Уиллом сегодня?

Она произносит это дрожащим, неуверенным голосом, как будто боится собственных слов. Вопрос повисает в комнате, как невыполненное обещание. Это один из тех моментов, когда ты можешь получить все, что захочешь, если у тебя хватит смелости попросить. Секунда – и все изменится, но ты засовываешь голову в песок, потому что слишком боишься получить отказ.

– Конечно, нет. – Я поворачиваюсь к ней с улыбкой. – Иди. Развлекись как следует. Увидимся завтра.

Тем вечером я увидел, как Уилл ее поцеловал, а на следующий день позвонил отец и спросил, не хочу ли я приехать к нему на лето.

Я сказал «да».

Глава 5

– Ешь. – Как только я уселся на высокий стул, Джеймс поставил передо мной тарелку с мясным рулетом и картошкой.

Я уснул на кровати Тэйт, слушая Silverchair, и проснулся только в два часа дня, когда в дверь постучал ее папа.

Приняв душ и переодевшись, я спустился в кухню, где запах был даже лучше, чем аромат шампуня Тэйт.

Я сел у островка в центре кухни и набросился на еду так, словно сто лет не ел домашних блюд. Впрочем, так оно и было. До того лета, проведенного у отца, моя мать-алкоголичка не особенно окружала меня заботой. А после я бы сам не позволил ей, даже если бы она попыталась.

– Разве вам не надо на работу? – спросил я Джеймса, запивая еду, чтобы она поскорее провалилась в желудок.

Была пятница, и я опять пропустил школу. Вчера я тоже прогулял занятия – вместо этого мы с Мэдоком пошли набивать татуировки.

Казалось, будто все это случилось очень давно.

– Я взял отгул, – сказал он.

Из-за меня.

– Мне жаль. – И мне действительно было жаль. Мистер Брандт хороший парень, он не заслуживает всех этих проблем.

Прислонившись к столешнице напротив островка, Джеймс скрестил руки на груди, и я понял, что грядет разговор. Уставившись в свою тарелку, я внутренне приготовился к этому. Когда имеешь дело с мистером Брандтом, лучше всего закрыть рот и слушать.

– Джаред, твоей мамы не будет как минимум месяц. Пока она не вернется, ты поживешь здесь.

– Я могу жить у себя дома. – Попытаться все же стоило.

– Тебе шестнадцать. Это противозаконно.

– Семнадцать, – поправил я.

– Что?

– Сегодня мне исполнилось семнадцать. – На календаре было второе октября. Я и не вспоминал об этом, пока утром в участке не увидел дату на своих бумагах.

Однако эта информация не сбила Джеймса с мысли.

– Я говорил с одним знакомым судьей. Мы нашли средство, если можно так выразиться, сделать так, чтобы вчерашний инцидент не занесли в твое личное дело.

Вчерашний инцидент? Интересная подача.

– Я избил Винса до полусмерти, – язвительно заметил я. Каким, блин, образом они собирались сделать так, чтобы это забылось?

Русые брови Джеймса сошлись на переносице.

– Если так, то почему ты еще не спросил, как он сейчас?

Я избил его до полусмерти.

Да, даже сказав это вслух, я ничего не почувствовал. А если бы он умер, мне тоже было бы все равно?

Джеймс продолжал:

– На случай, если тебе интересно, Винс в порядке. Не в лучшем виде, но выживет. Пара сломанных ребер, небольшое внутреннее кровотечение, из-за которого его прооперировали ночью, но он поправится.

Значит, какое-то время полежит в больнице. Я был рад, что не слишком сильно его покалечил. По правде говоря, события вчерашнего вечера вращались у меня в голове, как вода, спускающаяся в слив. Чем быстрее они двигались, тем меньше я успевал уловить. О самой драке я мало что мог вспомнить. Помню, как ударил Винса лампой и несколько раз пнул в живот. Он швырял в меня какое-то дерьмо, но в конечном итоге оказался на лопатках.

А потом нарисовался этот говнюк коп, который упер мне колено в спину, схватил за волосы и надел наручники, обзывая всеми возможными словами.

И зачем я позвонил копам? Я по-прежнему не понимал.

– В общем, судья хочет, чтобы ты ходил на консультации к психологу. – Мне не нужно было поднимать глаз на Джеймса, чтобы понять, что он бросил на меня предостерегающий взгляд. – Тогда вчерашний эпизод не будет фигурировать в твоем деле.

– Ни за что. – Я покачал головой, рассмеявшись, словно это была шутка.

Психолог? Да люди и без того меня раздражали. А те, кто лез в мои дела, просто злили.

– Я предупредил его, что ты отреагируешь именно так. – Джеймс наклонил голову и вздохнул. – Джаред, тебе пора научиться отвечать за свои поступки. Ты поступил неправильно, но мир тебе ничего не должен. Я не собираюсь сюсюкать с тобой только потому, что ты из неблагополучной семьи и думаешь, что это дает тебе право вести себя паршиво. Я придерживаюсь такого принципа: «Облажался, признал, поднялся». Совершил ошибку – признай ее и двигайся дальше. Мы все ошибаемся, но настоящий мужчина решает свои проблемы. А не усугубляет их.

Лучше бы я ел молча.

– Ты облажался? – спросил он, с вызовом в каждом слоге.

Я кивнул.

Поступил бы я так снова? Да. Но он не задал мне такого вопроса.

– Хорошо, – он хлопнул ладонью по столешнице. – Теперь надо подниматься. Твоя посещаемость и отметки – хуже некуда. Ты явно не планировал, чем займешься после окончания школы, – во всяком случае, мне так кажется, – и вряд ли способен принимать ответственные решения. Есть одно очень хорошее место для тех, кому необходима дисциплина и не особенно нужна свобода.

– Тюрьма? – уточнил я с нескрываемым сарказмом.

И, к моему удивлению, он улыбнулся так, будто вытащил козырь.

Черт.

– Уэст-Пойнт, – сказал он.

– Да, точно, – насупился я, покачав головой. – Детки сенаторов и «скауты-орлы»[5]? Это не для меня.

О чем он думает? Уэст-Пойнт – военная академия. Туда поступают лучшие из лучших. Они годами шлифуют свои школьные резюме, чтобы их приняли. Я никогда не попаду в Уэст-Пойнт, даже если захочу этого.

– Это не для тебя? – переспросил он. – Серьезно? Не думал, что тебя беспокоит, впишешься ли ты. Ведь это всем остальным нужно под тебя подстраиваться, верно?

Твою ж ма… Я сделал глубокий вдох и отвернулся. Этот парень знал, как меня заткнуть.

– Тебе нужны цель и план, Джаред. – Мистер Брандт облокотился на кухонный островок прямо передо мной, чтобы я не смог от него отвернуться. – Я не сумею внушить тебе надежду на будущее или стремления, если у тебя их нет. Все, что я могу, – это подтолкнуть тебя в каком-то направлении и обеспечить тебя занятиями. Ты исправишь свои оценки, будешь посещать все уроки, найдешь работу и… – тут он помедлил, – будешь раз в неделю навещать своего отца.

– Что?!

А это что еще за чертовщина?

– Ну, я уже предупредил судью Кейсера о том, что на консультации с психологом ты вряд ли согласишься, поэтому остается только такой вариант. Тебе придется навещать его раз в неделю в течение года…

– Это что, шутка такая? – перебил его я, и мои мышцы напряглись так сильно, что я вспотел. Черт, совершенно исключено! – Ни за ч…

– Это относится к той части, где я говорил про «подниматься», Джаред! – закричал Джеймс, не дав мне договорить. – Если ты не согласишься ни на один из вариантов, тогда отправишься прямиком в колонию для несовершеннолетних… или в тюрьму. Ты не первый раз попадаешь в неприятности. Судья хочет, чтобы ты понял, чем рискуешь. Хочет, чтобы ты по субботам ездил в тюрьму и все сам увидел – не то, из-за чего твой отец там оказался, а то, что сделало с ним пребывание там. – Он покачал головой. – В тюрьме с человеком могут произойти две вещи, Джаред. Она или делает слабее, или убивает, и ни то, ни другое не есть хорошо.

У меня в глазах защипало.

– Но…

– Ты ничем не сможешь помочь своему брату, если тебя посадят.

И с этими словами он вышел из кухни, а потом из дома, поставив точку в нашем разговоре.

Какого хрена сейчас произошло?

Я ухватился за край серой мраморной столешницы. Мне хотелось выломать ее, а заодно порвать в клочья весь мир.

Твою мать.

Я с трудом сделал вдох, ребра заболели от натуги.

Я не мог навещать этого мудака каждую неделю! Это невозможно!

Значит, мне нужно рассказать обо всем мистеру Брандту. Обо всем.

Должно же быть какое-то другое решение.

Оттолкнувшись от столешницы и вскочив с места, я взбежал по лестнице в комнату Тэйт, выбрался на балкон и перелез по дереву в собственную спальню.

Пошел он. Пошли они все.

Я включил на айподе трек I Don’t Care группы Apocalyptica и, упав на свою кровать, лежал и дышал, пока дыра внутри не перестала саднить.

Боже, я скучал по ней.

Реальность была мне противна, но я не мог ничего с этим поделать. Когда я фокусировался на ненависти к Тэйт, мой мир сужался. Я не видел остальное дерьмо: мою мать, отца, брата на патронажном воспитании. Если бы Тэйт была здесь, я не превратился бы в эту проклятую развалину, страдающую от приступов удушья и нервных срывов.

Чертовски глупо, знаю. Словно она обязана быть рядом только для того, чтобы я мог ее провоцировать.

Но я нуждался в ней. Мне нужно было видеть ее.

Я протянул руку к прикроватной тумбочке и открыл ящик, где хранил наши детские фотографии, но тут же задвинул его обратно. Нет. Не стану на них смотреть. Хватит и того, что я вообще их сохранил. Выбросить или порвать их я не мог. Ее власть надо мной была абсолютной.

И, мать твою, я сдался.

Хорошо.

Пусть думают, что я согласился на их игру. Брат для меня важнее всего, и мистер Брандт здесь прав. Я вряд ли смогу помочь Джексу, если окажусь в тюрьме.

Но я не пойду ни к какому долбаному психологу.

Я резко выдохнул и сел.

Значит, остается эта мразь, отец.

Я натянул темные потертые джинсы, белую футболку и уложил волосы гелем – возможно, впервые за эту неделю.

Спустившись по лестнице и выйдя из дома, я нашел отца Тэйт в его гараже. Он вытаскивал вещи из своей старой «Шеви Нова». Мы с Тэйт когда-то помогали ему ремонтировать эту машину, но она всегда была на ходу.

Похоже, он освобождал багажник и салон машины от личных вещей.

– Мне нужно заменить свечи зажигания, – сказал я ему. – А потом я съезжу в автомастерскую Фэрфакса по поводу работы. На обратном пути захвачу из дома одежду и буду у вас к ужину.

– К шести, – уточнил Джеймс, улыбнувшись мне одними уголками губ.

Я надел очки и направился было к выходу, но, остановившись, снова повернулся к нему.

– Вы же не собираетесь рассказывать Тэйт обо всем этом? Об аресте, о моей семье, о том, что я буду жить у вас?

Он посмотрел на меня так, словно я сообщил ему, что брокколи фиолетового цвета.

– Зачем?

Уже хорошо.

Глава 6

Меньше чем через сутки я стоял перед еще одним копом, который прохлопывал меня сверху вниз, только на этот раз я ничего не натворил.

Знакомый судья мистера Брандта сказал, что я могу начать ездить в тюрьму через несколько недель. Они сначала хотели получить согласие моей матери. Но ждать было не в моих интересах. Чем раньше начну, тем скорее покончу с этим.

– Теперь иди в эти двери, там увидишь шкафчики, где можно оставить ключи и телефон. Цепочку от бумажника, парень, тоже оставь.

Я посмотрел на этого тюремщика с замашками нациста. Мой взгляд ясно говорил ему, что он может засунуть свои приказы себе в задницу. Он был лысый, с бледной кожей, которой будто никогда не касались лучи солнца, и жирный. Настолько жирный, что десяток пончиков в день для него, наверное, были нормой. Я хотел, чтобы все мое барахло осталось при мне, потому как с полной уверенностью полагал, что, как только увижу этого больного ублюдка, моего отца, развернусь и уйду.

Моего отца. При этой мысли меня замутило.