Сантехник. Твоё моё колено

Дом

Издательство «Мост» и лично Александр Иванов невозможно любят моё творчество. Для меня арендован особняк в деревне. Свежий воздух, тишина, вид на реку. Селянки пасут коз. Это не расточительность, а трезвый расчёт. Иванов видит опасности, которых не видят молодые литераторы, такие, как я. Заполучив чудо-портфель, я побегу скупать недвижимость. И придёт беда. Я утону в ремонте пятикомнатной какой-нибудь рухляди. Растрачу себя на кафель, краску, паркет, сантехнику, шпатлёвку. Изойду на ненависть к электрикам и стрельбу по прорабам. Через полгода вымотанный, нищий и злой, усядусь писать. Не ради творчества, а от голода. И вместо изящного романа настрочу социологическую диссертацию о жизни молдавских штукатуров. Читатели отметят, как усох мой слог, и отвернутся.

И всё. Конец. А нам важно не замедлять бег строки. Иванов спросил, много ли написано за последний год. Я сделал многозначительное лицо и очертил округлый жест, означающий что угодно.

– Нам нужен роман средней упитанности, восемьдесят тысяч слов. Пятьсот тысяч знаков, примерно, – сказал Иванов.

Я важно кивнул. У меня и половины не было. После редакции текст похудеет вдвое. Писать – это значит сокращать, говорил Чехов. Для литературы сокращения целебны, вот только мне сокращать нечего.

– К сентябрю успеешь? Хотя бы полуготовое, показать редакторам? – спросил Иванов. Я обещал успеть. С новым портфелем жизнь казалась простой и светлой. Деньги страшно разжижают мозг.

Мы уговорились встретиться в сентябре. Дети домучают учебный год, отправятся на лето к бабушке. Кот тоже поедет, одиноко воя в багажнике. У него нет выбора. У нас никто не спорит с бабушкой, все грузятся и пылят навстречу свежим ягодам и помидорам. Бабушка – это вам не добрый Зевс, все её слушаются.

Три месяца я буду жить один. В отдельном доме. Вставать не очень рано, пить какао, писать тысячу слов в день, обедать, гулять. Потом сиеста и снова работа до ночи, редактирование. В таком писательском раю можно вымучить что угодно. Если к тому же телефон отключить, – не только роман, живую материю воссоздать можно из воды и молний. Тем более с видом на реку и коз.

Мой благодетель проглотил кофе, стрельнул жёлтым глазом за окно и выдал записку с телефоном и адресом.

– Дом в закрытом посёлке. Юрмала. Адрес – улица Променадес, пять. Оформлен на Александра Иванова. Менеджера зовут Ирина, скажешь, что от меня. Она выдаст ключи, покажет, расскажет, обнимет, почешет пузик. Всё. Если конура понравится, когда-нибудь сможешь выкупить. Потом. С пятой книги. Там, правда, пастораль. Приличные, скучные соседи…

Вот так, тихо и ласково, работают современные работорговцы. Полная анестезия, никакого дискомфорта. Наоборот, Александр Иванов казался ангелом с переливчатым нимбом. Хотелось расцеловать его в глаза и щёки, как бассет-хаунда. Не читая, я подписал новый договор и сунул записку с адресом в бумажник.

Моя хрущёвка – сорок семь метров, полторы комнаты. Крыша течёт, стена промерзает, на лестнице ночуют бомжи. Иногда хорошие, а иногда нагадят и сбегут. С другой стороны, предыдущая квартира была ещё хуже. Помесь собачьей конуры и скворечника. Не квартира даже. Комната, она же и кухня, на втором, последнем, этаже деревянного барака. Лестница почти верёвочная. Пятнадцать чёрных, никогда не освещённых ступеней казались северным склоном Эвереста. Нетрезвому человеку взобраться почти невозможно. Жильцы соседней квартиры, муж-дурак и жена-графиня, часто ночевали прямо в подъезде, у входа. Во всём доме только эта соседка всегда возвращала латик, одолженный на пузырь. Может, и правда графиня, кто её знает.

Сортира в той квартире не было. Дом строили до революции. Ранние, начала прошлого века, пролетарии не считали за труд сбегать в будку на заднем дворе. Будка тоже была ровесницей революции. Страшная, дряхлая, тонкий настил над пропастью в нехорошую бездну. Доски опасно прогибались и трещали, никаких посиделок там не хотелось. Вбежал – выбежал. Когда и с кем произойдёт беда – никто не знал. Было понятно лишь, что однажды случится. Поздние гости после глиссандо по лестнице выходили во двор, а там чёрные кусты, похожие на маньяков, серая тропа и эта будка, дверь в иные миры.

Мне до сих пор снятся сны, в которых я живу большой совой в дупле на дубе и писать бегаю в соседний лес. Я хоть и сова, а летать не умею даже во сне. Возвращаюсь – дуб вырос. И стою под дождём, и не знаю, как взобраться. С другой стороны, в той квартире была дровяная печь, источник ароматной двуокиси углерода, сказочный очаг.

В хрущёвке полный кран горячей воды, санузел – уютная библиотека. Соседи снова алкоголики, но культурный уровень выше. Если отдубасить самого горластого, обретёшь авторитет, будешь указывать, кому под каким кустом валяться можно.

Мне не нравится Юрмальский пафос. Добровольно к этим мажорам я бы не переселился. Но Люся назвала меня нищебродом. И все любимые маргинальные мелочи – вид из окна на пьяниц, сирень, продавленный диван, кот наглый и умный, омлет в щербатой тарелке – всё стало родным и жалким. Юрмала показала бы, кто из нас двоих мужик, Люся или я. На миг стал слышен даже скрип её зубов – признак удушливой зависти.

На следующий же день я уволился из домоуправления. Напрасно ругалась женщина с новой ванной. Тщетно махал кулачищами мужчина с текущим унитазом. Я всем объяснил, что никогда больше не возьмусь за трос с ёршиком. Для верности продал навсегда полный сарай прекрасных инструментов. Вместе с сараем. Пошёл и приобрёл кабинетный стол, такой просторный, что можно сажать некрупные самолёты. Купил лампу, как у Мюллера в фильме про Штирлица. Настенные часы купил, чайник и новое кресло, чтобы кот мог драть вату из него, не сдерживая себя и не экономя. Ещё купил книгу «Как написать гениальный детектив». Последним штрихом стал синий халат, удивительно мягкий. И только потом я вспомнил, что везти это добро мне некуда. Пришлось превратить старую свою квартиру в декорации спектакля про взрыв на мебельном складе.

Кое-что о мире моды

В Российской топографии пять километров списываются как погрешность карты. В Прибалтике это огромное расстояние. Можно нечаянно покинуть свою страну и углубиться в соседнюю. Посёлок приписан к Юрмале ради престижа. На самом деле слева лес, справа болото. До пляжа полчаса с пересадками, до центральной улицы с полуголыми нимфами ещё дальше. Но воздух свежий.

Я не знаю, сколько здесь домов. Очень много.

В середине нулевых россияне скупили под Ригой дачи, получая заодно и вид на жительство. Приморские леса заросли навыми домами, будто срисованными с немецких пасторалей. Вот и тут все строения разной формы, но с одинаковыми синими крышами. Очень нарядно. В центре деревни искусственное озеро, парк с готовыми мангалами и дорожки для бегунов. Газоны, деревья – всё подстрижено, выметено, причёсано и поцеловано. В центре огромный плакат с пиктографической инструкцией: собака какает – совочек – мешочек – счастливые лица. И никаких алкоголиков на травке, въезд охраняют совсем не бутафорские верзилы с дубинками.

Они меня не пускали. Пришлось звонить менеджеру Ирине. Она мгновенно сняла трубку, ответила мужским баритоном. «Я вообще не Ирина», – признался голос. Какой-то заместитель. Ирина уехала, но кольцо всевластья оставила. Заместитель прибежал, молодой, горячий. Всё куда-то звонил и смотрел на часы, очень спешил. Выдал ключ, приказал сделать копию, оригинал сдать охранникам. Он замещает Ирину первый день и многого ещё не знает. Назвал меня Александром, сказал, что их компания рада со мной сотрудничать, дом через три перекрёстка прямо и три налево. Седьмой квартал, литера «Н». Как в слове «новость». Юноша профессионально улыбнулся и сбежал. Ну и ладно. Я нашёл нужный адрес, не без волнения вставил ключ в замок.

Дом не широкий и не длинный, два этажа и в крыше кокетливая башня. Именно из неё видна река. Не сразу, конечно. Нужно высунуться по пояс в бойницу и посмотреть за зюйд-вест. Там, за деревьями, будто бы блестит чего-то. Молодец Иванов, не соврал.

В этой башне я устрою кабинет.

На втором этаже три спальни. После лета вернутся девчонки, у каждой будет своя берлога. Перестанут драться по утрам, и вообще всем нужны закутки. Коту комната не нужна, он живёт везде, а прятаться ходит в шкаф с бельём. Вот и угадайте теперь, кто здесь отличный отец с раздельными апартаментами.

Внизу гараж, бойлерная и баня. В гостиной камин нескромный, стеклянная стена с видом на ель в палисаднике. Занавесочки, салфеточки, цветы на окне, кто-то же их поливает. В холодильнике вино, сыр, свежая зелень. Не думал, что в арендованном жилье бывает так уютно. На секунду закралось даже подозрение – а тот ли это дом. Но адрес в записке совпал и ключ подошёл. Всё-таки дорогое жильё – это вам не хостел в Выдропужске. Молодцы менеджер Ирина и торопливый её помощник.

В стенном шкафу остались чьи-то вещи. Женские. Прежней владелицы, видимо. Пришлось звонить Иванову, спрашивать, чья одежда и как с ней обходиться. Иванов ответил жёстко: всё выбросить на помойку. Никаких сомнений. Хозяйка съехала и точно не вернётся. По договору мы не обязаны хранить чужие тряпки. Странно. Джинсы всякие, юбки, надписи «Dior», «Versace». Всем бы считать такое тряпками. Свиньи всё-таки эти богачи. Некоторые одежды и не поймёшь, на что надевать. То ли шапка с карманами, то ли шорты на три ноги. Бомжи на свалке голову сломают. Настоящее непонятно что от кутюр.

Я очистил три шкафа, утрамбовал гардероб в мусорные пакеты, вынес и сложил у контейнера. От избытка чувств ринулся мыть пол, пустил на тряпку джинсы от Ковалли. В таком чистом, с вымытым полом коттедже запросто заведётся новая женщина. Даже не очень спортивный писатель возле этого камина покажется милым и подтянутым.

Вечером купил дров и вина. Счастливая жизнь началась. Сидел в кресле, смотрел в огонь. Однажды ко мне приедут друзья, запоют дурацкие песни и будут завидовать немножко. Впрочем, честно, они позеленеют от зависти. На то и друзья. А однажды заглянет Люся. За деньгами, например. Я крикну в глубину дома:

– Солнышко, принеси кошелёк!

Сверху сбежит аккуратная шатенка, похожая на Кейт Бекинсейл. И всё. Непонятно, чего ещё желать. Только счастья для всех даром. Ещё хорошо бы книжку сдать в срок. Я дотянулся до компьютера, набрал первую строку:

«Говорят, красное вино убивает радионуклиды. Страшной показалась прошедшая ночь моим радионуклидам».

В прихожей зашуршало. Кто-то нехороший ковырял замок. Было слышно: открылась входная дверь, хлопнула, закрылась. Повернулась защёлка. Незнакомец вошёл и топчется. В прихожей загорелся свет. Шерсть на моём теле встала дыбом, в глазах поплыли круги, в ушах зашумело, – всё говорило о скорой драке. Возможно даже, предстоит фехтовать какими-нибудь железными предметами. Видимо, бандиты узнали, что дом пуст, и пришли спереть забытые ценности. Зря я выбросил одежду. Мог бы откупиться. Пока они бы перебирали и думали, куда что надевать, я бы сбежал. Странно, что машина моя их не насторожила. У самого подъезда ведь…

Стараясь не выдать себя ни скрипом, ни шорохом, я опустил бокал, перехватил кочергу на манер двуручного меча и тихо двинулся в прихожую. Выглянул в щель между дверью и косяком – женщина стоит. Одна. Некрупная. Лет двадцати семи. Не очень опасная внешне. Спиной ко мне, лицом к пустому шкафу. Даже по позвоночнику было видно, как она озадачена. Сняла уже сапоги и джинсы. Красивая такая, стройная, в одних колготках. Удивляется тому, насколько пуст и гулок её шкаф. А ведь ещё утром был полной чашей.

Она явно не верила глазам. Короб поражал её своим внутренним простором. Я тщательно всё из него убрал. Теперь нужно было объясняться. Я сделал шаг вперёд и сказал «здрасте», негромко. Гостья обернулась, подпрыгнула, вскрикнула по-птичьи и прикрыла рот руками. На меня никто ещё не смотрел с таким ужасом. Кажется.

– Не надо кричать… – сказал я и поднял примирительно кочергу.

Она кинулась к двери. Дергала, не справлялась с замком. Я смотрел, не шевелясь. Не хватать же её за колготки. Наконец повернулся ключ, она выскочила вон. Пришлось идти следом, горячо шептать в спину, чтобы не тревожить соседей, уговаривать вернуться. Я говорил, что это ошибка, призывал всё обсудить.

– Послушайте, вы от смеха упадёте, когда я вам всё объясню!

Женщина не прельстилась моим юмором. Она вообще меня не слышала, неслась быстрей звука.

Я вселился не в тот дом. Зря полы мыл. Походил по улице, почесал кочергой спину. Весь её прекрасный гардероб сейчас трясётся в мусорной машине. Контейнер пуст, мешки уехали. Странно, что ключ подошёл. Проверил номер на стене – «КВ-7-Н» написано. Всё точно, как сказал менеджер. Нужно будет вот этой кочергой объяснить ему потом принципы аккуратной работы с клиентами. Женщина, меж тем, скрылась за поворотом. Лучшее, что я мог предпринять – это бежать в противоположную сторону.

Я вернулся, скрутил провода компьютера, сложил сумку и выскочил во двор. И остановился. Мне навстречу, рассыпая синие молнии, выехал воронок.

– Положите кочергу и поднимите руки! – сказал полицейский репродуктор.

Какие-то они в этой деревне мгновенные, дяди в форме гестаповцев. Они были куда сильней меня. Какая-то в них непропорциональная мощь. Скрутили, положили на капот. Проверили карманы. Натараторили чепухи насчёт моих необъятных прав. Эта дура полоумная в колготках стояла рядом, смотрела брезгливо. Будто перед ней не перспективный литератор, а рептилия. Заполз в дом и всё обслюнявил. Это ещё она не видела того шкафа, который в спальне. Может, и правда лучше заночевать в каталажке.

Когда писали протокол, я представился работником искусств, эссеистом.

– Это мы видим, – сказал полицейский капитан, тряся объяснительной. Мой творческий путь его не интересовал. История о Саше Иванове казалась фабулой утопической новеллы. История доброго богача, разрешившего выбросить чужие вещи и спокойно жить в чужом доме, показалась стражам занятной, но совершенно неправдоподобной. Кому принадлежит здание – я не знаю. С кем Саша заключал договор, где настоящий хозяин, как его фамилия – ничегошеньки-то мне не ведомо и оправдаться нечем.

– Ну, давайте найдём этого вашего доброго человека – сказал капитан и ухмыльнулся. Он думает, я выдумал свою роль и литературного агента. Пришлось рассказывать ненужные подробности, всё, что знаю. Мне нужна достоверность, хотя бы в ощущении. Работает Иванов в издательстве «Мост». Мы несколько раз встречались. Где-где встречались, – в ресторанах. Не в хрущёвку же его приглашать. Да, у меня есть жильё, двушка в заводском районе. Трубку Иванов, разумеется, не поднимал. Загадочная менеджер Ирина в отъезде, юный её заместитель трясётся на дискотеке и телефона не слышит. Договора об аренде нет, имён соседей я не знаю. Почему бы не поверить такому честному рассказу, говорит капитан. Скоро приедет хозяйка, принесёт опись пропавших вещей. Если ущерб превысит пятьсот латов, у господина писателя (он показал на меня) будет много времени для творчества. Лет пять. А то и семь. Потому что кочерга – холодное оружие. Помечтал у камина, называется.

Катя

Прибежала эта лярва. Джинсы не по размеру, будто одолжила. Очень злая. Молнии рассыпает не хуже полицейской машины. Накатала заявление, состоящее целиком из фамилий средиземноморских дизайнеров. Впредь, встречаясь с чужими туфлями, буду внимательней. Вдруг это настоящий Маноло Бланик за три тысячи евро.

Её зовут Катя. И горе тому, кто её обидит. Она попросила разрешения войти в клетку, чтобы лично меня загрызть. Не похоже, чтоб это могло её успокоить. Ей же захочется потом меня оживить и ещё раз замучить каким-нибудь новым способом. Я сидел за спасительными прутьями. Молчал, чтобы не провоцировать фурию. Клеть не казалась надёжной. Пока дядя полицейский поднимет зад, чтобы мня спасти, всё будет сделано. Он к тому же косил на тугую Катину попу и совсем не волновался о моей безопасности.

– Я хочу знать, где мои вещи! – звенела Катя.

– Послушайте, – сказал я спокойным, уверенным тоном. – Я всё выплачу. Я богатый писатель. В крайнем случае продам квартиру.

– Рот закрой, гопник! – оборвал меня полицейский. Он хотел ей нравиться. Когда пострадавшая сторона такая ладная, аккуратная, с такими светлыми глазами и тёмными кудряшками, с такой аккуратной головкой и маленькими ушками, кто угодно захочет её опекать. У меня была одна знакомая, жертва мужа-грубияна. Пришла в милицию, показала синяки на бедре и через неделю вышла замуж за майора МВД, очень нежного и заботливого. Да. А у нас тут капитан.

Он рассказал о новых криминальных тенденциях. В Юрмале много пустых домов. Русские богачи покупают, но не живут. Воры повадились сначала гостить пару месяцев, а потом уже выносить вещи. Особенно летом, почему бы не отдохнуть. Наглые типы. Снаружи и не скажешь. Тут полицейский снова посмотрел на меня.

– Кого это вы назвали наглым типом? – спросил я, делая вид что завожусь и могу быть опасен.

– Ха! – ответила Катя.

– Я литератор, мой литературный агент снял для меня этот дом. На полгода. Пока книгу не сдам.

– Литературный агент? – переспросила хозяйка.

– Ну да. Александр Иванов. Издательство «Мост».

Катя сложила губы, будто для поцелуя, посмотрела себе на ноги. Кеды на ней модные, но теперь, кажется, единственные. Она помолчала минуту, сложила губы утиной попкой. Прошлась туда-сюда. Потом повернулась к полицейскому и говорит:

– Мечтаю забрать своё заявление. Передумала. Вот такая я внезапная. Мне даже нравится, когда меня грабят. Вы ведь вернёте мне бумагу? – и улыбнулась очаровательно.

– Это ваш дом? – Вдруг спросил полицейский.

Оказалось, и не её. А чей – она не знает, договора у неё нет. Дом для неё снял, что характерно, некий Александр Иванов.

«Банда!» – подумал офицер. Я не стремился сидеть вместе с этой психической. Катя тоже хотела бы пойти домой, но в отделении прятался целый рой румяных капралов. За каких-то семь минут они её скрутили, затолкали ко мне в клетку. До выяснения обстоятельств. Сказали: завтра в одиннадцать часов придёт следователь, он любит народные сказки.

В камере

Сидели молча. Она вздёрнула носик, скрестила руки-ноги, смотрела в сторону. Надулась. Кудри спутались. Молодец, показала полицейским, что такое борьба за справедливость. Исцарапала всё отделение. Смуглая, тонкая, глазища в полнеба. Мешаная кровь.

В параллельном мире, где я выше, моложе и богаче, обязательно приглашу её пройтись по пляжу тёплого моря. Но не теперь. Такой как сейчас – я даже Люсе не нужен. А Катя круче Люси в триста раз.

И обходится в быту, наверное, во столько же раз дороже. У неё даже кеды от Маноло Бланик, возможно. Хорошо хоть, можно рядом посидеть. Думаю, ей обувь дороже живого человека. Но какая ж симпатичная, зараза!

Старался думать о приятном. Представил, как наору на Иванова. Как он будет мельтешить и хватать меня за руку. Ещё Кате расскажу про источник наших бед. Тогда совсем хана Саше-карапузику. Катя испепелит взглядом и его самого, и всё его издательство. Ничто так не сближает далёких людей, как групповое избиение литературного агента. Возможно, мы даже подружимся на почве ненависти. Может же богатая красавица дружить с эссеистом.

– Какая нелепая случайность! – скажет Иванов, пытаясь оправдаться.

– Нелепая случайность – это пищевое отравление в театральном буфете! А ночь в кутузке – это катастрофа! – отвечу я остроумно. Катя оценит мою находчивость. Каким образом она попадёт на место наших переговоров – неважно. Сидящий в тюрьме человек не должен ограничивать фантазию подробностями. Воображение – наша последняя свобода. Я даже благодарен Иванову. Без него не сидеть бы мне с ней на одной лавке. Но как менеджер он – полный идиот. Позвоню в издательство, пусть этого заберут, пришлют другого.

У меня в хрущёвке нет кабинета, башни и никаких раздельных спален. Зато есть двухэтажная кровать. Вечерами мы играем на ней в «отражение авианалёта». Творим что хотим. И никто не врывается, не требует отдать туфли с кофтами. Ещё есть диван в гостиной, преогромный. А коту весь мир кровать, он ночует где захочет. Ему везде мягко – думал я, сидя на жёстком топчане. И вообще, если не в простоте счастье, то скажите в чём.

– Это я во всём виновата. У меня судьба такая – источать неприятности. Из-за меня страдают люди. – вдруг заговорила Катя. Она ничем уже не напоминала женского терминатора. Нос опущен, губа дрожит.

Я и подумал о том, как жутко ей в этой бетонной коробке. Воздух спёртый, свет едкий, замок на клетке страшный. Опасаясь местного энтомологического разнообразия, она не решается даже сесть во всю попу. Скорей висит рядом со скамьёй в позе сидящего человека. Редкая девушка признаёт вину, даже будучи виноватой. А эта прям княжна великодушная. Захотелось обнять её, совершить героическое, как-то утешить. Стал отговаривать.

– Думаю, всё ровно наоборот, Катя. Вы невинная жертва и хороший человек. Уж я-то в людях разбираюсь. Всему виной наш менеджер, Александр Иванов. Он проявил себя как настоящая, извините, фекалия!

– Не смейте! Саша прекрасный человек! Меня здесь вобще не должно быть. Я обманула его. Сказала, что уеду. Он мне дом в Калифорнии купил. С видом на океан. Он уверен, я сейчас там.

Этот Иванов и правда щедрый дядя. Катя писатель малоизвестный. Я ничего о ней не слышал. Однако ж он ей отслюнявил виллу с видом на Полинезию, если хорошо всмотреться. К таким работодателям не стоит относиться строго.

– Простите Катя, вы работаете, видимо, под псевдонимом. Осмелюсь предположить, что вы знаменитая Максимилиана Грейс… Мне очень лестно, что у нас один на двоих литературный агент. А я – Севастьян Свиридов, эссеист…

– Я не Максимилиана. А Иванов – мой муж. Бывший.

– Ах… Неожиданный поворот. Понимаю. Бывший муж…

В одно мгновение Золушка превратилась в коварную разведёнку, в смазливую охотницу за миллионами. Люся в сравнении с ней лишь личинка хитрой стервы. Мало Кате дома в Калифорнии, подавайте дачу в Юрмале. Жадные бабы – источник всех земных бед. На втором месте глупые начальники, на третьем – ленивые мужья. Катя вздохнула.

– Это его дом. Я обещала уехать.

– Верно ли я вас понял, Катя? Ваш муж по фамилии Иванов сдал мне жилище вместе с бывшей женой, которая должна была, но не уехала?

– Ну да. Почти так. Он сам арендует дом, но хочет выкупить. Скоро выкупит.

– А почему не уехали? Самолёт вас не дождался? Эти лётчики ужасно нетерпеливы. Подлецы, я считаю…

– Неа…

Она пожала плечами. Точней, одним плечом, лишь чуть приподняла. Как-то очень мило, прям поцеловал бы. Некоторые маленькие жесты помнишь потом всю жизнь.

– Влюбилась.

Она снова переменилась. Только что выглядела сколопендрой, теперь шевельнула плечом и превратилась в тихого ангела. И так чисто прозвучало это «влюбилась», как ни один плохой человек не скажет.

– Знаете, Катя, у нас вагон времени. Следователь придёт утром, и до одиннадцати нас ничто не разлучит, кажется. Расскажите. Я книжки пишу, мне интересно. Завтра мы расстанемся, послезавтра вы меня забудете. К тому же обещаю считать, что вы мне всё тут врёте. Клянусь не верить ни единому слову.

Она посмотрела, улыбнулась. Я бы служил у неё дворецким и ещё приплачивал за одну улыбку в день. Вот за такую. Катя снова вздохнула и всё-всё рассказала.

Когда-то они были вместе. Иванов человек хороший. Но страдает необычным расстройством психики. Ему кажется, всякая женщина в двадцать пять лет становится старой калошей. Всё, что старше, его бесит. Зато первокурсницы и старшеклассницы действуют как жёлуди на свинку. Себя забывает. Страдает, винится и не может справиться. Катя первая, кстати, из жён продержалась до двадцати семи. Есть теперь чем гордиться.

Иванов очень богат. Квартиры, дома там-сям. После развода ей не хватало воздуха в Москве, она приехала сюда. В Прибалтике осень, атмосферная вода перемешана с земной, серо всё и сыро. Слёзы тянутся к дождям, в таком антураже легко плачется. Катя гуляла по Юрмале, истоптала Ригу и однажды, непонятно как, пришла на Каменный мост. Погода была обычной дрянью, пешеходы прятались в кафешках. В центре моста стоял юноша. Богемно тощий, весь какой-то ломкий. Он смотрел вниз, где вместо воды лишь коричневая тьма. На Катю не взглянул. Она тоже была погружена в себя, но обратила внимание, как этот мужчина совсем уж не обернулся ей вслед. Прошла и поняла – это прыгун! Обернулась вовремя. Незнакомец уже закинул ногу на перила. Точно не гимнаст. Так неловко путаться в перилах могут только интеллигентные неврастеники, любимый Катин тип. Она подлетела, схватила человека за куртку, втащила назад, в жизнь. Было видно, он сердит, но не знает, как это выразить. Ему бы хватило сил вырваться, но было очень неловко. Пафос перфоманса был разрушен, а без него никак. Одно дело, попрощаться с миром, закрыть глаза, закинуть голову и разжать холодные ладони. Совсем другое, бухнуть комом после нелепой борьбы с чужой истеричкой. Такое событие раз в жизни случается. Никому не хочется уходить с суетой и визгом.