Убивая Еву: умри ради меня

– Это и есть твой план? Бежать что есть дури?

– Да, такой план. Они – простые работяги и испугаются тебя куда больше, чем ты – их. Они не врубятся, что происходит.

Я гляжу на нее с сомнением, и в этот момент мы слышим, как со скрипом открывается та маленькая калитка в воротах. Я тут же срываю с носа очки и запихиваю их в карман. Раздается приглушенный гул голосов и неторопливая серия электронных звуков: работники «Прекрасной невесты» прикладывают свои электронные пропуска. Над головой дрожит свет ламп, в воздухе появляется душок табачного дыма, мимо нашего укрытия шаркают ногами невидимые фигуры, и мне начинает казаться, что расстояние от нас до ворот постепенно растет. «Хладнокровнее! – приказываю я себе, пытаясь успокоить дыхание. – Это все равно что бежать по Тоттенхэм-Корт-роуд на 24-й автобус. Как два пальца».

Раздаются тарахтящие звуки— включаются калориферы. Затянув ремешки рюкзака, Вилланель становится на низкий старт.

– Приготовься, – шепчет она, и я повторяю ее движения с пересохшим от волнения ртом. Тарахтение калориферов перерастает в рокот, а затем раздаются звуки, похожие на дождь, прерывистые вопли, взрыв ругани и топот ног, бегущих к центру склада.

– Пошли! – командует Вилланель и бросается к выходу.

Я бегу на полкорпуса сзади, как будто мчусь на этот автобус. Поодаль справа от нас я ощущаю замешательство орущих людей и оборачивающиеся в нашу сторону злые лица. Мы кое-как добегаем до калитки, сигаем в нее и несемся по неровной, обледенелой земле к забору из рабицы. У выхода нас уже поджидает охранник в светоотражающем жилете. Он раскидывает руки в робкой попытке блокировать нам проход, но Вилланель мгновенно выхватывает из куртки свой «зиг» и направляет ему в лицо. Он ныряет вбок, а я бегу мимо Вилланель к воротам и рывком открываю засов. Она вырывается за ворота, таща меня за собой, но тут моя нога на мерзлой земле подворачивается, и я тяжело валюсь наземь. Пытаюсь встать, но лодыжка взрывается от боли.

– Вставай, Ева, – говорит Вилланель спокойным, настойчивым голосом, а из склада тем временем начинает валить толпа.

– Не могу.

Вилланель смотрит на меня сверху вниз лишенными выражения глазами.

– Извини, детка, – произносит она, убегая.

Через пару секунд я окружена. Они спорят между собой, таращатся на меня и орут, о чем-то спрашивая. Я лежу на земле в позе зародыша, прижав колени к груди и зажмурившись. Чувствую, как опухает лодыжка. Боль адская. Это конец.

– Otkryvay glaza. Vstavay. – Мужской голос грубый, с обличительными нотками.

Я, прищурившись, украдкой смотрю вверх. Злые лица на фоне серо-стального неба. Говорящий – немолодой мужчина с бритой головой и лицом, похожим на череп. Рядом стоят женщина за сорок с пожелтевшими зубами, бледная, как призрак, и молодой парень с татуированной паутиной на шее. Вокруг топчется еще человек десять. Все они одеты в толстовки с капюшоном, комбинезоны и рабочую обувь. У них резкий тон, хотя по большей части они попросту выглядят озадаченными.

– Ty kto?

Я не отвечаю. Быть может, они – как и рассчитывала Вилланель – сочтут меня психически нездоровой. Решат, будто я слышу голоса, которые заставляют меня спонтанно проникать на чужую территорию и совершать там акты вандализма. А вдруг – хотя шансы на это стремятся к нулю, – кто-нибудь отвезет меня в больницу, откуда я смогу связаться с британскими властями. Непредсказуемое поведение, посттравматический стресс, – скажу я, оправдываясь, и это будет не так уж далеко от истины. Меня отправят на самолете домой и предпишут покой. Придется долго разбираться с Нико, но рано или поздно он примет меня назад и простит. А потом меня убьют «Двенадцать». Вот блин!

– Ty kto?

Я снова перевожу взгляд на череполицего. Он отдает серию приказов. Меня рывком ставят на ноги, снимают со спины рюкзак, и я, опираясь на двух женщин, тащусь, подпрыгивая на одной ноге, назад на склад. Все это время татуированный парень со спокойной настойчивостью говорит что-то в телефон. Я обнаруживаю, что теперь, когда я абсолютно беспомощна и неспособна повлиять на ход событий, страх улетучился.

Женщины помогают мне забраться по ступенькам и пройти через калитку, и меня тут же окутывает чудовищная вонь. Ею пропитано все, она лезет мне в ноздри, в горло, в легкие, и чем дальше мы продвигаемся в глубь здания, тем сильнее она становится.

– Zdes vonyayet, – говорит одна из женщин, прикладывая к носу косынку, и я не могу не согласиться. И впрямь воняет.

Вокруг одного из вентиляционных калориферов словно распылили тонкий, мелкодисперсный спрей из дерьма. От него стал скользким пол, им покрыты потолок и светильники, а дюжина самых изысканных свадебных платьев, еще недавно – цвета чайной розы, белые или кремовые, стали теперь в неромантичную коричневую крапинку.

Импровизация Вилланель оказалась шокирующе эффективной. Когда она готовила свою диверсию, я была слишком напряжена и не обращала внимания на то, чем она занята, но теперь мне понятен ее замысел. Прибыв на склад, работники «Прекрасной невесты» захотят первым делом обогреть помещение, – рассудила она, – и загрузила в один из калориферов недельную порцию своего дерьма, аккуратно расфасованного в шесть биоразлагаемых пакетов. Пакеты быстро расплавились, а вентиляторы сделали все остальное. Сам калорифер уже отключили, но с него продолжало капать и испаряться дерьмо.

Омерзительно, конечно, но это – классическая Вилланель. Коронный, можно сказать, номер, исполненный гениальностью и ужасом, которыми славятся ее лучшие работы. Даже задыхаясь от вони, я узнаю тот особый дар, что заставил меня идти по ее следу. Кроме того, трудно не разглядеть в этой картине личное послание. Если надеешься на сказку со счастливым концом, – как бы говорит она, – можешь об этом забыть, поскольку все – дерьмо. И она не шутила, ведь ее здесь нет. Встав перед дилеммой, как поступить – прийти мне на выручку или спасать свою шкуру, она сделала выбор в пользу второго.

Разумеется. Она же психопатка.

Женщины ведут меня к центру склада, где уже ожидает череполицый. Меня сажают на стул, рюкзак кладут рядом. Учитывая обстоятельства, я удивлена их вежливостью и обходительностью.

– Ty kto? – снова спрашивают меня, и я снова отвечаю отсутствующим взглядом.

– Kto ona takaya? – Череполицый указывает в направлении, куда побежала Вилланель, и я хмурю брови, делая вид, что не поняла вопроса или не знаю, о ком речь.

– Ona bolnaya na golovu, – говорит женщина с косынкой, и я, услышав предположение о проблемах с психическим здоровьем, устремляю на нее жалобный взгляд и, к своему удивлению, обнаруживаю, что у меня из глаз текут слезы.

Раз начала, то надо продолжать в том же духе. Я подаюсь вперед, прячу лицо в ладонях и принимаюсь всхлипывать. Я чувствую, как содрогаются мои плечи, а слезы текут сквозь пальцы. Я лишилась мужа, дома и, в сущности, жизни. Меня схватили в стране, которую я едва знаю, и вынуждают говорить на языке, которым я едва владею, бежать от врага, которого я не могу идентифицировать даже примерно. Нико считает меня мертвой, но «Двенадцать» так просто вокруг пальца не обведешь. Единственный человек, который мог бы меня защитить, это Вилланель, но я лишилась и ее.

Не знаю, сколько я так просидела, переполненная жалостью к себе, но когда я наконец подняла голову, татуированный опустил руку с телефоном и сухо объявил:

– Едет Даша Квариани. Будет с минуты на минуту.

Вытирая глаза тыльной стороной руки, я рассматриваю окружающие меня лица. Кем бы эта Даша ни была, известие о ее приближении к хорошим новостям явно не относится.

Их пятеро. Четверо – молодые, одетые с иголочки мужчины бандитского вида. Войдя, они встают, как вкопанные, заткнув носы и недоверчиво переглядываясь. Женщина не обращает внимания на запах и на беспорядочно бродящих кругами по складу работников, она широко шагает к центру помещения и осматривается. В этом антураже она – как видение. Черная дубленка, застегнутая на молнию до самого горла, холодные зеленые глаза, прическа каре из глянцевитых каштановых волос.

Она жестом подзывает мужчин. Двое из них приближаются ко мне, гоня перед собой дурманящую волну одеколона. Первый сажает меня на стул и брезгливо обыскивает, а второй вытряхивает вещи из моего рюкзака на пол и отделяет «глок» с обоймами от мятых свитеров и грязных носков с трусами. Женщина бросает взгляд на пистолет. Положив ладони на колени, она наклоняется вперед и задумчиво меня рассматривает. Потом отвешивает пощечину, и довольно сильную.

Я чуть не падаю. Но по-настоящему меня поражает не хлесткий удар, а то, что она считает меня кем-то, кого можно и нужно бить. Я в изумлении гляжу на нее и получаю вторую пощечину.

– Ну что, сука гнойная, как тебя зовут? – Русские ругательства порой весьма колоритны.

У меня внутри что-то щелкает, и я вспоминаю слова Вилланель. Ее пожелание, что я должна быть немного как она. Должна быть немного Оксаной. Она бы не сидела безвольно на стуле, готовясь со слезами на глазах к худшему. Она бы наплевала на страх, засунула боль куда поглубже и обдумывала бы следующий шаг.

Я ни разу в жизни никого не била. Поэтому, когда я вдруг рывком вскакиваю со стула и звонко всаживаю кулак в милый носик Даши Квариани, то не знаю, кто из нас больше удивлен – она или я. Звук – словно хрустнула печенька, из ноздрей хлещет кровь со слизью, и она, прижав руки к лицу, резко отворачивается.

Все вокруг застывают на месте, и мужики, что обыскивали меня, хватают меня за запястья. Адреналин во мне настолько зашкаливает, что я ничего не чувствую. Даже боль в лодыжке утихла. Квариани сыпет злобными проклятиями, в ее голосе – кровь и слизь. Я почти ничего не понимаю, но улавливаю слова ogromnaya blyat oshibka. Она отдает пару команд, двое из складских рабочих убегают и вскоре возвращаются: у первого в руках моток промышленной веревки, а другой катит одну из высоких стальных вешалок.

Мужики ставят меня перед вешалкой и веревкой фиксируют мои кисти за спиной, ловко завязывая узлы. Моя самоуверенность быстро проходит, я не знаю, долго ли еще лодыжка сможет держать меня вертикально. Колени начинают дрожать, а мужики хватают меня под мышки, приподнимают и ставят на нижнюю перекладину у основания вешалки сантиметрах в тридцати над полом. Потом я чувствую, как мои кисти с силой выкручивают вверх и подвешивают к верхней перекладине. Я со связанными сзади руками заваливаюсь вперед, и боль начинает приступами врезаться мне в шею и плечи. Изо всех сил стараясь удержать равновесие, я понимаю, что, если ноги соскользнут с перекладины, то обе руки вывернутся из суставов, но колени у меня делаются ватными, а вывихнутая лодыжка горит.

Боль усиливается, я всхлипываю с одышкой и хватаю ртом воздух. Даша Квариани встает передо мной, я вижу лишь ее отороченные мехом полусапожки. Потом возле ее ног появляется пластиковое ведро с водой, ее руки поднимают его, и в следующий миг я уже вся мокрая, задыхаясь от ледяного шока. Я дергаюсь и извиваюсь с такой силой, что вешалка вдруг начинает клониться к полу. Доля секунды, и я бы оказалась на полу с расквашенным лицом, но невидимые руки успевают схватить вешалку и вернуть ее в вертикальное положение. В руках и плечах я больше ничего не чувствую. Мне нужно пытаться дышать, вталкивать воздух в сдавленные легкие. От холода в голове ни единой мысли.

И тут внезапно громыхает выстрел, тускнеет свет и по полу барабанят осколки разлетевшегося вдребезги стекла. Затем раздается мясистый хруст и глухой, тяжелый звук.

– Даша Квариани. Хорошо выглядишь, suchka. – Это Вилланель. Ее голос убийственно спокоен. От облегчения я расплакалась. Она вернулась за мной.

– Воронцова? – Голос Даши стал хриплым и неровным. – Оксана Воронцова? Мне казалось, ты погибла.

– Это не так. Быстро снимай ее оттуда, б…, а то сама, на х…, погибнешь.

Чьи-то руки развязывают меня и помогают дойти до стула. Я сижу мокрая и дрожу от холода. Вилланель стоит, широко расставив ноги, над лежащим бандитом – одним из тех, кто привязывал меня к вешалке. Глубокая кровоточащая рана в его голове нанесена, похоже, рукояткой вилланелевского «зига». Сочувствия я не испытываю, я счастлива видеть, что этот «зиг» сейчас направлен в лоб Даше Квариани.

– Отправь кого-нибудь за сухой одеждой, – приказывает Вилланель, кинув на меня. Квариани подает знак бледной женщине, и та нервно и торопливо удаляется, хрустя лопающимися под ее ногами осколками простреленной стеклянной крыши.

– Ты мне скажешь, какого хера тут делаешь? – спрашивает Квариани у Вилланель. – И убери свой «зиг». Ведь мы, в конце концов, обе – выпускницы Добрянки[3].

Вилланель медленно опускает пистолет.

– Твоя? – Квариани показывает на меня.

– Да.

– Извини, если мы грубовато с ней обошлись. Но я должна снова тебя спросить, Воронцова, что за херня тут происходит? Хозяин этого бизнеса платит мне за то, чтобы здесь все было спокойно, и тут мне звонят и говорят, что две сумасшедшие бабы залили весь склад дерьмом, сломали оборудование и испортили товара на сотни тысяч. И что я должна была делать?

Бледная женщина возвращается и ведет меня в обшарпанный женский туалет. Она нашла мне футболку, замызганный розовый свитер и выцветший рабочий комбинезон. На двери висит грязное полотенце для рук. Женщина жестами указывает на одежду и исчезает. Переодевшись в сухое и прихромав назад, я застаю весело болтающих Вилланель и Дашу. Там, где лежал бандит с пробитой головой, теперь лишь кровавое пятно. Когда я подхожу, Вилланель и Даша устремляют на меня взгляды.

– Мило выглядишь, – обращается ко мне по-английски Вилланель. – Тебе идет пролетарский шик.

– Угу, очень смешно. Ты успела заметить, что еще пять минут назад твоя новая подруга меня пытала?

– Да ладно, она извиняется, и ей правда очень жаль. И потом, она не новая подруга, а старая. Мы знакомы еще по тюрьме.

– Мир тесен.

– Да уж. Даша в Добрянке была известной личностью по кличке Шеевёртка. Ее отец был известный вор в законе. В Питере он имел такой вес, что прокуроры не осмелились судить ее в городском суде, а отправили за несколько тысяч километров в Пермь. И семья даже там смогла все уладить.

– Круто.

– Anglichanka? – спрашивает Даша, белозубо мне улыбаясь. – Ты англичанка?

Я игнорирую ее вопрос. Мои плечи до сих пор нестерпимо болят.

– А за что ее судили? – спрашиваю я Вилланель по-английски. – Что она натворила?

– Как-то вечером ехала в метро домой из института. Вагон был битком набит, и какой-то чувак стал ее лапать.

– Мою задницу, – добавляет Даша. – И я… – Она жестом показывает, как берет чувака за голову и яростно выворачивает. – Его шея так и хрустнула… как popkorn.

– Боже.

– Да ладно, я знаю.

– А свидетелей разве не было?

– Были, но отец с ними пообщался. – Потом она переходит на русский.

– Она говорит, это был ее эпизод. «MeToo», – объясняет Вилланель.