Время милосердия

– Хорошо, что это дело веду я, а не ты. Не говоря уже о таких мелочах, как Карла с ее работой и Ханна с ее учебой. Глупо считать, что мы можем исчезнуть по щелчку пальцев. Нет, я не сбегу, Гарри Рекс.

– Поверь мне, ты горько пожалеешь. От этого дела жди беды.

– Если мне позвонит Нуз, я поговорю с ним по душам. Объясню, почему не гожусь для данного процесса, и предложу позвать адвокатов из другого округа. Ему нравятся те двое из Оксфорда, которые берутся за что ни попадя. Он уже к ним обращался.

– Как я слышал, они провалились с апелляциями смертников. В суде они всегда терпят поражение, сам знаешь. Из-за них апелляции тянутся без конца. Услышь меня, Джейк, тебе ни к чему дело об убийстве копа. Факты против тебя. Политика против тебя. Даже не мечтай, что присяжные посочувствуют твоему клиенту.

– Я все понял, Гарри Рекс. Хватит на меня давить. Дай выпить кофе и поговорить с Карлой.

– Она в душе?

– Нет, а что?

– Сам знаешь, это моя заветная фантазия.

– Позже продолжим, Гарри Рекс.

Джейк повесил трубку и пошел следом за женой в кухню, варить кофе. Весеннее утро было почти теплым, чтобы побыть на крытом дворике, но не совсем. Они уселись за столик в углу, где обычно завтракали, оттуда приятно рассматривать цветущие на дворе розовые и белые азалии. Собака, недавняя их попытка спасти живое существо, по кличке Малли, пока позволявшая ее кормить, но больше никак их не радовавшая, встала со своей подстилки в туалете и уставилась на дверь. Джейк выпустил ее на крытый дворик и налил две чашки кофе.

За кофе он повторил все, что рассказал Гарри Рекс, за исключением прощальной реплики про Карлу в душе, и они стали обсуждать неприятную возможность участия Джейка в деле. Он соглашался, что досточтимый судья Омар Нуз, его друг и наставник, вряд ли назначит другого адвоката из того небогатого набора, который предоставляла палата округа Форд. Почти все они до одного (считая и одну женщину-адвоката) избегали процессов с участием присяжных, предпочитая бумажную работу в рамках своей мелкой практики. Гарри Рекс не возражал против хорошей судебной заварухи, но только в делах о семейных конфликтах, разбираемых одними судьями, без всяких присяжных. В 95 процентах случаев уголовные дела улаживались сделкой о признании вины, при которой не требовался судебный процесс. Дела по мелким проступкам – авариям, оплошностям с тяжелыми последствиями, инцидентами с собаками – улаживались с участием страховых компаний. Обычно, сталкиваясь с крупным гражданским делом, адвокат из округа Форд обращался в Тупело или в Оксфорд и подключал настоящего процессуального адвоката, опытного в судебных прениях и не пасующего перед присяжными.

Джейк мечтал все это поменять и в свои 37 лет пытался создать репутацию адвоката, не страшащегося рискованной игры и добивающегося нужных ему приговоров. Без сомнения, самым значительным эпизодом его карьеры стал вердикт «невиновен» в деле Карла Ли Хейли пять лет назад, после которого он надеялся, что теперь у него не будет отбоя от серьезных дел. И где они? Джейк упорно встревал в любые прения, работало это неплохо, но вознаграждения оставались смехотворными.

Исключением стало дело «Смоллвуд». У него был потенциал превращения в крупнейшее гражданское дело в истории округа, причем Джейк выступал на этом процессе главным адвокатом. Он принял иск тринадцать месяцев назад и с тех пор посвящал ему половину своего рабочего времени. Теперь Джейк был готов к судебному разбирательству и наседал на адвокатов ответчика, тянувших с назначением даты.

Гарри Рекс умолчал о роли внештатного государственного защитника от округа, и не без причины. Нынешний государственный защитник был робким новичком с крайне низким, как и следовало ожидать, рейтингом одобрения. Он согласился на эту работу, поскольку других желающих не оказалось, вакансия оставалась открытой целый год, а еще из-за того, что округ нехотя согласился поднять оклад по ней до 2500 долларов в месяц. Никто не ждал, что он продержится на ней более года. На его счету пока не было полноценного процесса с участием присяжных, и он не стремился его провести. А главное, он и близко не подходил к процессам, где подсудимому грозил приговор к высшей мере.

И еще, это была женщина. Неудивительно, что Карла сразу стала ей симпатизировать. Даже одобряя Стюарта Кофера как копа, она знала, что в свободное от службы время некоторые полицейские позволяют себе черт знает что. А тут домашнее насилие…

Но она не забывала и о другом громком противоречивом деле. Три года после процесса Карла Ли Хейли семье Брейгенсов приходилось мириться с полицейским автомобилем, стоявшим ночью перед их домом, и со злобными взглядами незнакомых людей в магазине. Теперь, переехав в другой дом и постаравшись забыть о том деле, они медленно привыкали к нормальной жизни. В машине Джейка по-прежнему лежал зарегистрированный пистолет, при виде которого она неизменно хмурилась, но охрану уже сняли. Они решили наслаждаться настоящим, строить планы на будущее и забыть прошлое. Меньше всего Карле хотелось нового дела, приносящего головную боль.

Пока они тихо беседовали, появилась мисс Ханна в пижаме, с заспанными глазами, прижимающая к себе любимого плюшевого щенка, без которого она не мыслила сна. Игрушка была потертая, давно исчерпавшая срок пользования, девятилетней Ханне пора было двигаться дальше, но серьезный разговор о начале такого движения раз за разом откладывался. Она залезла к отцу на колени и опять закрыла глаза. Как и ее мать, Ханна предпочитала спокойную тихую встречу утра.

Родители прекратили беседу на юридические темы и заговорили об уроке Ханны в воскресной школе, к которому она еще не готовилась. Карла сходила за учебной брошюрой, и Джейк начал читать вслух про Иону и кита – не самый любимый им библейский сюжет. Ханну он тоже не слишком впечатлил, и она опять задремала. Карла готовила в кухне завтрак – дочери овсянку, взрослым яйца пашот и пшеничные тосты.

Они не спеша ели, наслаждаясь возможностью побыть втроем. Мультфильмы по телевизору по воскресеньям были запрещены, и Ханне не приходило в голову оспаривать это. Перекусив совсем немного, как обычно, она нехотя поплелась умываться.

В 9.45, одевшись по-воскресному празднично, они отправились на занятия в Первую пресвитерианскую церковь. Не найдя в машине очков, Джейк ринулся за ними обратно в дом и не забыл отключить на входе охранную сигнализацию.

Зазвонил телефон, висевший на кухонной стене, высветился номер с кодом штата и со смутно знакомым продолжением, вероятно, соседнего округа Ван-Бюрен. Имени не появилось, значит, звонивший был незнакомцем, и у Джейка возникло нехорошее предчувствие. Он уставился на телефон, то ли не желая отвечать, то ли не находя для этого сил. Интуиция подсказывала не делать этого. Кто бы стал названивать мирным воскресным утром, кроме Гарри Рекса? Разве что Люсьен Уилбэнкс, но его телефон Джейк знал. Наверное, это что-то важное и малоприятное, потому он и стоял неподвижно, глядя на телефон. После восьмого звонка замигала лампочка автоответчика. Джейк нажал кнопку. «Доброе утро, – раздался знакомый голос, – это судья Нуз. Я у себя в Честере, собираюсь в церковь. Вы, наверное, тоже. Простите за беспокойство, но в Клэнтоне срочное дело, уверен, вы уже о нем слышали. Пожалуйста, перезвоните мне как можно скорее».

Джейк надолго запомнит этот момент – как стоял в кухне в темном костюме, будто специально для этого принарядился, и смотрел на телефон, словно боясь ответить. Давно он не чувствовал себя таким трусом. Напрасно надеялся, что подобного больше никогда не случится.

Он включил сигнализацию, запер дверь и зашагал к машине, изобразив фальшивую улыбку до ушей, чтобы не родных. Когда он начал сдавать назад, Ханна спросила:

– Где твои темные очки, папа?

– Искал и не нашел.

– Они на столике для почты, – вспомнила Карла.

Джейк покачал головой – ну их, ерунда.

– Представляешь, не увидел! Теперь главное – не опоздать.

В мужском библейском классе должны были продолжить изучение Послания апостола Павла к галатам, но до этого так и не дошло. Убили полицейского, местного, чья родня двух старших поколений была рассеяна по всему округу. Обсуждение сползло на тему преступления и наказания, причем большинство оказалось сторонниками скорого возмездия без учета возраста убийцы. Так ли важно, шестнадцать ему или шестьдесят? Это явно не имело значения для Стюарта Кофера, количество близких которого росло буквально поминутно. Неблагополучный подросток, завладевший огнестрельным оружием, способен натворить не меньше бед, чем серийный убийца. В классе было трое юристов, а мнений высказывалось и того больше. Джейк держался тихо, сидел, погруженный в свои мысли, делая вид, будто его это не касается.

Его собратья-пресвитериане вроде превосходили терпимостью фундаменталистов, собиравшихся неподалеку, – баптистов и пятидесятников, явных сторонников смертной казни, но, судя по жажде мести, переполнявшей тесный класс, паренька, убившего Стюарта Кофера, неминуемо ждала, на взгляд Джейка, газовая камера в Парчмане.

Он гнал подобные мысли, убеждая себя, что это его не касается. Разве не так?

В 10.45 заиграл орган, созывая всех на службу. Джейк и Карла проследовали по проходу до четвертой скамьи спереди, в правой половине, и подождали, пока явится вприпрыжку после урока в воскресной школе Ханна. Джейк принялся болтать со старыми друзьями и знакомыми, большинство которых редко видел вне церкви. Карла поздоровалась с двумя своими учениками. Утреннюю службу в Первой пресвитерианской церкви посещали примерно 250 прихожан, и казалось, что сейчас бо́льшая их часть бродит по церкви, активно общаясь. Преобладали седые головы, недаром священник не скрывал от Джейка своей озабоченности падающей популярностью богослужений среди молодых семей.

Престарелый мистер Кевенаф, хмурый ворчун, которого большинство сторонилось, несмотря на высокие суммы выписываемых им чеков (этим он затыкал за пояс остальную паству), схватил Джейка за руку и громко произнес:

– Вы, часом, не намерены защищать парня, убившего нашего помощника шерифа?

У Джейка был богатый набор ответов. Первый: почему бы тебе не заняться своими делами, мерзкий старикашка? Второй: ваша семья ни цента ни пожертвовала на мою учебу, откуда тогда интерес к моей юридической практике? Третий: как это дело может затронуть лично вас?

Но Джейк выбрал четвертый вариант: посмотрел священнику в лицо и спросил:

– О ком, собственно, речь?

Такого мистер Кевенаф не ожидал. Длительная пауза позволила Джейку высвободить руку.

– Разве вы не слышали?

– О чем?

Запел хор, это было сигналом к началу службы. Нужно было садиться. Ханна расположилась между родителями, и Джейк, улыбаясь дочери, не впервые задался вопросом, долго ли еще это продлится. Совсем скоро Ханне захочется сидеть в церкви не с родителями, а с подружками, а потом наступит время ухажеров. Не накликай неприятности, напомнил он себе. Наслаждайся текущим моментом.

Однако наслаждение получилось недолгим. Вскоре после предварительных объявлений и первого гимна Эли Проктор взошел на кафедру и огласил и так всем известную скорбную весть. Несколько перебирая, по мнению Джейка, с драматичностью, пастор поведал о тяжелой утрате – гибели помощника шерифа Стюарта Кофера. Можно было подумать, что это каким-то образом затрагивало лично его. Джейк иногда жаловался Карле, что его раздражает эта привычка, но та не разделяла его отношение. Порой Проктор чуть не плакал, когда живописал тайфуны в южной акватории Тихого океана или голод в Африке. Это были беды, об избавлении от которых следовало, без сомнения, молиться всем христианам, но трудно было забыть, что происходили они где-то далеко. Как и вся остальная страна, пастор узнавал о них из выпусков новостей, но его они трогали несравненно сильнее.

Он долго, истово молился о правосудии и исцелении, однако недостаточно поминал милосердие.

Юношеский хор исполнил два гимна, затем служба переключилась на иные темы. Ровно в 11.32, когда началась проповедь, Джейк попытался сосредоточиться на смысле ее проникновенных слов, но быстро отвлекся на еще более головокружительные сценарии, которые должны были развернуться в ближайшие дни.

После ланча ему придется позвонить Нузу. Он уважал судью, даже восхищался им, не преувеличивая, поскольку Нуз относился к нему примерно так же. Молодым юристом Нуз отдал должное политике, однако не преуспел. Будучи сенатором штата, он чуть не попал под суд и потерпел унизительное поражение при попытке переизбраться. Однажды судья признался Джейку, что растранжирил свои годы как молодой адвокат и не успел отточить навыки в суде. Он гордился тем, как мужал Джейк, и не уставал поздравлять его с оправдательным вердиктом в деле Хейли.

Джейк знал, что не сможет отказать досточтимому Омару Нузу.

Но что будет, если он согласится защищать парня? Того, кто сидит сейчас в камере для несовершеннолетних местного следственного изолятора, хорошо знакомого Джейку? Что о нем тогда подумают эти прекрасные люди – пресвитерианцы? Многие ли из них когда-либо заглядывали в тюрьму? Многие ли имеют хотя бы какое-то представление о том, как работает вся система?

А главное, многие ли из этих законопослушных граждан верят в право каждого обвиняемого на справедливый суд? А ведь «справедливость» предполагает помощь опытного адвоката.

Слишком часто звучал вопрос: как ты можешь защищать виновного в серьезном преступлении?

Ответ всегда такой: в случае предъявления серьезного обвинения вашему отцу или сыну какого адвоката вы выберете – напористого или слабовольного?

Как обычно, Джейк изводил себя предположениями, что подумают другие. А это – серьезный недостаток для любого адвоката; так, по крайней мере, утверждал сам Люсьен Уилбэнкс, никогда не заботившийся о чужом мнении.

Когда Джейк окончил учебу на юридическом факультете и оказался в фирме Уилбэнкса, под покровительством Люсьена, босс сыпал такими фразами, как: «Эти козлы из Ротари-клуба, из церкви и из кафе не сделают тебя адвокатом и не поделятся с тобой даже центом» и «Хочешь стать хорошим адвокатом – отрасти толстую шкуру и посылай к чертям всех, кроме своих клиентов». Или такое: «Настоящий адвокат не боится непопулярных дел».

Такой была атмосфера, в которой шло возмужание Джейка как профессионала. До исключения из коллегии за неподобающее поведение Люсьен сам был успешным адвокатом, сделавшим себе имя защитой аутсайдеров – меньшинств, профсоюзов, бедных школьных округов, брошенных детей, бездомных. Но наглость и заносчивость часто мешали ему установить контакт с судьями.

Джейк встряхнулся и удивился, почему во время проповеди размышляет о Люсьене.

Хотя чего удивляться? Останься у Люсьена адвокатская лицензия, он сам просил бы Нуза назначить его защитником паренька. А раз все местные адвокаты бежали от этого дела, как от огня, Нуз назначил бы Люсьена – ко всеобщему удовольствию.

«Прими это проклятое дело, Джейк! – слышал он его громкий голос. – Каждый имеет право на защитника. Не всегда нужно привередничать!»

Поняв, что муж погрузился в посторонние мысли, Карла бросила на него осуждающий взгляд. Он улыбнулся и потрепал по коленке дочь, но та сбросила отцовскую ладонь. Ей уже девять лет, не до шуток!

Верующие Библейского пояса применяли разнообразные выражения для определения тех, кто обделен верой. Среди гневных эпитетов на первом месте было слово «потерявшиеся» – так отзывались о язычниках, не заслуживающих спасения; о нечистых, обреченных на адские муки; а также попросту о грешниках. Более вежливые христиане называли их неверующими, будущими святыми, вероотступниками и – чаще всего – невоцерковленными.

Сущность независимо от термина сводилась к тому, что Коферы махнули рукой на церковь уже давно. Среди их дальней родни водились прилежные прихожане, но в целом, как клан, они были глухи к Слову Божьему. Неплохие, по сути, люди, они просто не испытывали потребности идти праведным путем. Шансы передумать водились в изобилии. Десятки благонамеренных сельских проповедников пытались до них достучаться, но тщетно. Странствующие евангелисты порой нацеливали на Коферов свои пламенные проповеди и даже обращались к ним по именам. Они часто оказывались во главе молитвенных списков, их дома не пропускали ходящие со Словом Божьим от двери к двери. Однако Коферы упорно противились всем усилиям вернуть их к Богу, и всякий раз просили оставить их в покое.

Но в то недоброе утро даже им потребовались соседские объятия и участие. Излияния любви и сострадание тех, кто стоял ближе их к Богу. Хлынув в дом Эрла, такие люди пытались ужиться с тем, что превосходило их воображение. Женщины плакали вместе с Джанет, матерью Стюарта, в то время как мужчины, стоя на веранде и под деревьями, курили, тихо бранились и обсуждали справедливую месть.

Прихожане церкви Доброго Пастыря собирались в красивой белой постройке с высоким шпилем, за которой располагалось кладбище. Зданию церкви было уже 160 лет, его построили методисты, затем передавшие его баптистам; те впоследствии ушли, отчего церковь пустовала тридцать лет. Основатели нынешней общины были независимой группой верующих, не любивших ярлыки, яростный фундаментализм и политизацию, охватившие Юг в 1970-е годы. 100 человек приобрели право собственности на здание, хорошо его отреставрировали и раскрыли объятия просветленным душам, уставшим от устоявшихся догм. Здесь выбирали в старейшины женщин – радикализм, послуживший почвой для слухов, что «добрые пастыри» поклоняются некоему культу. Тут приветствовали чернокожих и любые меньшинства, хотя те, по своим причинам, молились в другом месте.

В это воскресное утро в церкви собралось больше людей, чем обычно, чтобы узнать последние подробности убийства. Как только пастор Чарльз Макгерри сообщил, что обвиняемый, юный Дрю Гэмбл, практически один из них и что его мать, Джози, попала в больницу с тяжелыми побоями, прихожане сплотились в заботе об этой семье. Кира, оставшаяся в тех же джинсах и кроссовках, в которых была во время ночного кошмара, сидела в маленьком классе воскресной школы с другими девочками-подростками, не понимая, где находится. Ее мать в больнице, брат за решеткой, саму ее предупредили, что ей нельзя вернуться домой за вещами. Кира пыталась не расплакаться, но слезы лились сами собой. Целый час она просидела на передней скамье с женой пастора, державшей ее за одну руку, и со знакомой девочкой из школы, не выпускавшей другую ее руку. Слезы, в конце концов, удалось унять, однако ясность мысли не возвращалась. Когда зазвучали гимны, старые песнопения, которые раньше Кира пропускала мимо ушей, она встала, зажмурилась и попробовала молиться вместе с пастором Чарльзом. Она слушала его проповедь, но ни слова не понимала. Несколько часов у нее не было маковой росинки во рту, однако она отворачивалась от еды. Кира не могла представить, что завтра отправится в школу, поэтому решила не идти, как бы ее ни заставляли.

Хотелось одного: сидеть на краю маминой больничной койки, видеть на другом краю койки брата, гладить маму по руке.