Комитет охраны мостов
Никита помотал головой и решительно вошёл плечом в барную дверь. Он решил, что Оленя опять взяли в плен галлюцинации. Он не поверил в отрезанные пальцы.
Зелёное небо над Кабулом
Никита пересёк предбанник «Гевары», оформленный под оборонительную линию: как бы мешки с песком, как бы дощатые стенки окопов, как бы ящики-хаки. И шарики-шарики-шарики. С чёрными оттисками реквизитов сбора и групп в соцсетях.
Раздеваться не стал – однопуговичное лёгкое пальто можно и оставить, – прошёл мимо шариков, похлопав пару из них по дутым бокам. Заглянул в ростовое зеркало: кеды бело-синие, заляпанные, брюки серые в оранжевую клетку, рыжий мохнатый пиджак, наглая кудрявая морда – всё в комплекте.
Нырнул в главный зал. Полутёмный, с яркими пятнами подсвеченных армейскими фонарями столов. Будто у Пелевина в «Чапаеве» подсмотрели, мелькнула в голове мысль, костры барона Юнгерна прямо.
Прошёлся по этим кострам – отразиться для общих знакомых. Встретил чуваков с ТВК, с «Примы», из губернаторской пресс-службы – эти непонятно, то ли правда топят за арестантов, как все, то ли пришли пошпионить и записать, кто что. А может, ещё не определились, у них бывает. Внезапно наткнулся на Аньку Сазонову – она работала продажником в «Улице», пока не соскочила в рекламное агентство. У них даже был однажды пьяный поцелуйный разговорчик, чуть не перешедший в. Но всё же, кажется, не перешедший.
– Привет, – помахала Анька.
Никита кивнул и подплыл.
– Чо-каво? – спросил он.
Анька и вторая девчонка – пепельная блондинка в странном чёрном комбинезоне с бахромой – кивнули.
– Ника, это Лена Ружинская. Лена, а это наш Ника, – представила его Анька, – журналист года, рыцарь без страха, но, блять, упрёков к нему…
– А что там с упрёками? – заинтересовалась Лена, пожав Никитину руку – Никита даже сходу не сообразил, на мужской или, наоборот, на такой с претензией феминистский манер.
Она была очень высокой, на полголовы выше Аньки, а та хвастала, что в ней полные 175 см. Глазищи. И волосы, конечно. Как будто Лена эта взаправду состарилась, только не у нас, а например в Германии, заделалась совсем благородно седой с парой зелёных прядок, а потом её переделали обратно в девчонку и заслали к нам. Зачем? Зачем они, кстати, всех их к нам засылают?..
– Враги завидуют, – сказал Никита и чуть не скривился. Что за кринж, а?
– Ага-ага, – залыбилась Анька, – ему никаких врагов не надо, он сам себя может проебать, если так бухать продолжит.
– Прямо «так»? – кажется, одобрила Лена.
– Я же говорю, враги, – продолжил гнуть идиота Никита.
– Так-так, – настаивала злопамятная Анька.
Никита пожал плечами и уже хотел пошутить что-нибудь и в адрес Сазоновой, раз она пошла с козырей, – но на сцене как раз началось шевеление. Парень в коричневой жилетке, заляпанной фиолетовыми листьями, вышел постучать в микрофоны, а потом собрал несколько фигур из пальцев для невидимого звукорежа и осветителей. На зал тут же упал фиолетовый разрежённый свет, а костры светильников зажглись ещё ярче.
Парень дематериализовался, а его место занял уважаемый телеведущий. Он заговорил эмоционально и сбивчиво. Пересказал историю митингов, отвлёкся на собственный эпизод в ИВС по зиме, послал «лучи проклятия губернаторской стае».
– Я на своём опыте убедился, насколько у нас вывернутая система правосудия, – сообщил он. – И те, кого схавали на митинге… Их схавали потому что мы, многие из здесь сидящих, никуда не вышли! Поэтому будет по-честному выкупить ребят. Как написано у классика – сдавайте валюту!
В этот момент Никиту схватили за руку и шёпотом сообщили, что он уже через одного. Он кивнул.
Поднимаясь на сцену, Никита подумал, что теперь только и делает, что на неё поднимается, – как бы в привычку не вошло. Завёл руки за спину, собрал из себя Виктора Цоя.
– Вы видели зелёное небо над Кабулом?! – поинтересовался Никита.
Народ в зале смотрел непонимающе, и только какой-то пьяный идиот выкрикнул:
– Как сейчас помню!
Никита усмехнулся.
– Зелёное небо, которое начинено колото-режущими?
Народ ошалело наблюдал за сбрендившей надеждой журналистики.
Никита усмехнулся ещё более дико. Теперь он был похож уже не на Цоя, а на Олега Гаркушу, расплывшегося в сладостно-чеширской улыбке.
– Здесь же многие знают Юру Ревина, он звуковиком был в «Доме кино»? Ну и если сами не знают, то ходили на «Радио Чё», которое он придумал. В общем, мы думали, что знаем Юру. А Юра – не Юра! Он – зелёное небо над Кабулом! Он – организатор террористического сообщества! А кто тогда это сообщество? Так мы с вами – это сообщество. Запрещённая организация. Сейчас многие усмехнутся, что такой организации нет, что за бред. Какое небо Кабула? Почему зелёное? Так и «Комитета» никакого нет! А Юра, Бахрам и остальные синеют в камерах. Это не бред? У Юрки руки – кровавая каша «сопротивления при аресте», палец могут отнять или даже уже отняли. А мы сидим «аперольчик» тянем. Вкусный «аперольчик»-то? А? Не хуёво вам от этого? Мне – охренеть как хуёво. Если мы, дорогая организация, больше ничего не вывозим, то сбросьте ребятам хотя бы на лекарства. Я ставлю второй донат.
Он достал смартфон и, уже ничего не говоря, некоторое время в нём копался. В зале несмело похлопали – не чересчур ли? Губернаторские, понятно, воздержались.
Никита, наконец, закончил с донатом, спрыгнул со сцены и, ни на кого не отвлекаясь, ушёл курить на улицу. Там опять сильно дождило, и в мокрой темноте проплывали похожие на раскисшие подушки силуэты маршруток. Никита поймал себя на том, что в животе голодно посасывает от выступления. Неприятно так, чего-то нехватающе. Надо завязывать с этим, правда.
Выглянула давешняя Лена. Огляделась, выбрала цель и подобралась к Никите за огоньком – запалила худую сигарету.
– А ты ничего зажёг, – говорит.
Никита пожал плечами.
– Про «аперольчик» – педерастия, конечно, но вообще – огнище, – продолжила Лена. – До дома меня проводишь.
Никита удивлённо приподнял бровь. Лена же как ни в чём ни бывало похлопала его по руке и отчалила. Куривший рядом народ всё это, конечно же, слышал, и теперь поглядывал на надежду краевой журналистики с куда бо́льшим интересом, чем раньше. Нормально так.
Внутри подрулил давешний телеведущий.
– Старик, отлично выступил.
Никита поблагодарил – и за, и вообще тоже. Седой маленький телеведущий в квадратных очочках – мистический близнец рыжего гиганта Селиванова. Только добрый. Или просто плохо информированный, как наверняка сказал бы сам Альф. Никита каким-то чудом умудряется дружить с обоими. Ну, как – дружить…
Никита отвлёкся, вновь заметив Лену. Она тусила за столом каких-то незнакомых быдломальчиков, раскладываясь на плече одного из них… Никита сообразил, что теперь, после приглашения на проводы, его это прислонило, хотя ещё три часа назад он вообще не знал, кто эта Лена такая и зачем нужна.
А про проводы, кстати – это, может, просто шутка, подъёбка такая? Или она серьёзно? А то раззинулся тут. Но надо всё же проверить. Глупо отказываться. Или глупо – наоборот?
Послонявшись туда-сюда, Никита убедил себя, что с Леной не светит, и правильнее будет свалить. Мавр сделал своё дело, дальше тут могут и сами, настроения всё равно нет. Подговнила же Сазонова…
Он снова взялся преодолевать боевые рубежи и «Гевары», теперь уже в обратном порядке, стараясь всем попадающимся на пути отвечать односложно, а то и просто махать.
На последнем рубеже как ни в чём не бывало перед зеркалом стояла Лена.
– А я думаю: когда же тебе надоест строить последнего героя, – сказала она Никитиному отражению.
Никите захотелось ответить что-нибудь резкое и остроумное, но пять отпущенных на экспромт секунд истекли, а в голове по-прежнему вертелись только «Мы красные кавалеристы, и про нас…».
– По пути допридумаешь, – сказала Лена, – пойдём.
И самое интересное, что он пошёл.
Перед входом их неожиданно срезал квадратный мужик, похожий на Никитиного школьного физрука. Только физрук стригся ещё короче и запах от него давал о себе знать куда раньше.
Квадратный, под большим открытым зонтом, неприязненно уставившись на Лену с Никитой, двинулся прямо к ним. Никита на автомате вылетел ему наперерез, хотя мысль о том, что это последнее осмысленное (осмысленное ли?) движение в его жизни, промелькнула сама собой.
Квадрат, вопреки ожиданиям, остановился – и посмотрел мимо Никитиного плеча.
– Костя, меня проводят, не надо публичиться, – послышалось из-за спины.
Квадратный чуть отпустил неприязненную гримасу, не глядя протянул зонт Никите и свалил в дождь.
Никита сглотнул.
– Это твой кто? – поинтересовался он у Лены.
– Тайный поклонник устроит? А бывший муж если? Или вот: заботливый брат?
– Как-то много за раз заботливых мужчин.
– Господи! Ну, бодигард это, папочка не забывает.
– Бодигард? – повторил Никита. И вдруг сообразил. Лена Ружинская. Ружинская Лена. Елена Владимировна, что ли?
– Доехал? – с усмешкой осведомилась Ружинская, которая с удовольствием наблюдала за Никитиным прозрением. – Ну, дочь, да.
– Фига себе, – сказал Никита.
Владимир Ружинский – никелевый олигарх и сбрендивший затворник – в этот момент наверняка посмотрел на него как на говно.
– Ну что? – спросила Лена. – Ты едешь или как?
Он ехал.
У дочери Ружинского повседневным транспортом работал «Ровер». Тюнингованный, в три оттенка красного, но всё же вполне обыкновенный. Никита-то и «Майбаху» бы не удивился.
Лена считала разочарование – и зло, по-лошадиному показав зубы, усмехнулась. Она вообще читает по нему слишком много, с неудовольствием отметил Никита. Как-то надо… как-то не так надо, короче.
– «Порш» случайно скурился, – пояснила Ружинская – а новый подгонят только завтра к 12. Бери, что дают, и беги домой, пока автобусы ходят, называется.
Она впрыгнула на водительское место, и Никита заозирался, стараясь понять, куда делся охранник. Сзади что ли сядет? То-то будет интим.
– Он потопает по следам, – снова превентивно среагировала Лена, – у нас нет нехватки авто.
Никита согласно кивнул и забрался на пассажирское. По сравнению с отодвинутым назад – под гренадерский рост хозяйки – водительским, оно, можно сказать, уютно приткнулось к самой приборке.
– Можешь пристёгиваться, можешь не пристёгиваться, если что, лишнюю голову возьмёшь в багажнике, – предупредила Ружинская. – Я катаюсь быстро.
И она снялась с места.
Вот это вот «быстро» – это она пошутила. Она, похоже, много шутит. Дело было не в том, что машина Ружинской двигалась быстро. Просто её бросало вперёд и вбок настолько внезапно, что Никита захотел пристегнуться ещё одним ремнём. А лучше – двумя.
«Ровер» то пытался втиснуться между авто на совершенно пустой дороге, то почти слезал на обочину, то разгонялся как бы не под 150 перед самыми камерами на Киренского. Так можно было бы вести, если бы параллельно шла игра, ну, например, в «Halo», и нужно было прятаться от обстрела сверху. Никита вжался в кресло и пытался сообразить, что́ новая знакомая принимает, если её так таращит. Ружинская, которая краем глаза фиксировала его ужас, довольно жмурилась.
Хоть Никита и был в полном сознании, форсаж по городу ему потом запомнился только как серия цветовых вспышек. Ружинская вытанцовывает колёсами на Копыловском мосту, красный «Ровер» рыскает, перепрыгивая из левой полосы в правую. Дождь перешёл в снег. Машина влипает в него, прорывается сквозь него, как сквозь простыню или привидение. Несётся по тёмной пещере улицы Киренского. Ружинская смеётся. А ещё она закрывает глаза. Всего на секунду: раз. Но она делает это как знак, как определяющий элемент её папе-назло-вождения.
Ее глаза как бирюза, её глаза как тормоза. А потом всё успокаивается, как будто никаких глаз здесь и не было. Только выставленные вперёд остро отточенные ресницы. А машина – если это всё ещё машина – идёт на автопилоте. То есть ею рулит не синеглазая-закрытоглазая Лена, а кто-то совершенно другой, безглазый и безгласный дядька, ветеран каких-нибудь мировых битв, от которого осталась только перетянутая ленточкой коробочка в самом жерле красного космического «Ровера». Он ведёт как навигатор Хэрберта, обожравшийся спайса. И машина под его фантомной рукой лязгает, накреняется, силится сорваться на сверхсветовую, но всё равно держит курс.
А потом Ружинская открывает глаза – и «Ровер» приземляется где-то за Академгородком.
Шлагбаум поднимается сам – то ли по транспондеру, то ли охрана просто знает красный «в лицо». Закрытый коттеджный посёлок. Двухэтажный тёмный дом с одним прострелом горящего окна. Другая машина шуршит сзади – не отцепилась даже во время автоплясок Ружинской. На фоне окна – тень с зонтом, так себе уместным в снег. Видимо, ещё один заботливый мужчина.
Лена катапультируется первой.
– На сейчас закончили, – говорит она теням: и оконной, и той, что наверняка выпросталась из шуршания сзади. – Бай-бай, бэйби. Я сама умею потрахаться, ваша помощь мне в этом не нужна.
Никита открывает дверь.
“Комитет” / Признаки побуждения
Изъятие из психолого-лингвистической судэкспертизы АНО «Союз экспертов “Контент”», Красноярск, по запросу СО СК по Красноярскому краю в отношении НПО «Комитет» (орфография и пунктуация сохранены):
Исследование:
(объект 1) политическая программа «Объединения “Комитет”» на 2-х листах;
(объект 2) устав НПО «Комитет»;
(объект 3) проект решения Совета депутатов «Комитета» на 1-м листе;
(объект 4) распечатка с надписью «Есть Путин – нет России»;
(объект 5) распечатка с надписью «Губернаторскую шайку – геть!»;
(объект 6) распечатка с надписью «Ад Наш!»;
(объект 7) распечатка с надписью «Четвёртый срок Деда – смерть народа»;
(объект 8) распечатка с надписью «Сотни филиалов Кущёвки. Сахар в подвале хрущёвки»;
(объект 9) распечатка с надписью: «Комитет освобождения России от оккупации. А ты с нами?»
[…]
Выводы:
1. в представленных материалах имеются лингвистические и психологические признаки имплитационно выраженного оправдания насилия для свержения существующей власти в России, а также высказывания в которых содержатся признаки искомого значения, а также описание коммуникативной ситуации и указания авторства […] в частности признаки отражает фраза А. С. Конькова (объект 4) «пора покончить с этой странной политической моделью».
2. в представленных материалах имеются лингвистические и психологические признаки побуждения (в том числе в форме призыва) к применению насилия для свержения существующей власти в России… высказывания в которых содержатся признаки искомого значения, а также описание коммуникативной ситуации и указания авторства […] в частности фраза (объект 5) «как будто мы поём: “в лесу родилась ёлочка”» – имеет в своей основе признаки кодированного призыва присоединяться к вооружённому партизанскому движению.
Серёгин
Земляк
Иркина подруга была ничего, но эти кожаные штаны… Кожаные штаны вообще никому не идут. Их какие-то пидоры придумали носить для смеху, а потом другие пидоры решили, что это всерьёз. И вот теперь смотри на девок в этой дряни.
Во сне Серёгин чувствовал эту болезненную неуместность кожаных штанов ещё ярче, ещё пронзительнее, чем в обычной жизни. Его тянуло как-то скомкать это всё, отвернуться. Или передушить всю секту кожаноштанных пидоров разом. Об Иркиной подруге он почти забыл, хоть она и крутила призывным задом на ближнем плане.
Серёгин проснулся, дёрнувшись, словно от удара полицейским шокером. В комнате было темно и тревожно. Он бросил взгляд на часы, вздохнул и снова рухнул в подушку. Можно попробовать закрыть глаза и сделать вид, что сон продолжается… или нельзя… сука!
Зазвонил телефон. Причём не голосом легитимного будильника, а дав трель входящего вызова. С незнакомого номера. В 8:43 утра.
Серёгин вызов сбросил.
Теперь уже можно было даже не мечтать заснуть, и он сел на кровати, стараясь сморгнуть что-то болезненное в правом глазу. Надавил на глаз, помассировал – ничего не меняется.
Серёгин дотянулся до тельца телефона, безжизненно повисшего на длиннющей макаронине зарядного провода. Посмотрел, что́ нападало в личные сообщения соцсетей – ничего интересного. Сунулся в две из шести почт – спам, мать прислала статью про новые чудодейственные пилюли, два отказа по собеседованиям. Ну ок.
Встал и включил свет. Господи, что же так по глазу-то, а? Почти бегом отправился в ванную: сначала долго тёр глаз холодной водой, а потом залез в душ, включил тёплую и минут 15 массировал затылок. Очень редко – в одном случае из пяти – это помогает. Но, конечно, не сегодня.
В whatsapp он обнаружил сообщение со ссылкой на бывшего однокашника Сеню. Мол, есть интересное предложение. Серёгин поморщился. «Интересное». Ещё «интересненькое» напиши.
Он открыл Телеграм – просмотров вчерашнего поста про вице-губернаторскую жену было за четыре тысячи. Хорошо качается канал. Может, хоть он станет утешением к старости. Если до неё удастся доковылять.
На кухне было грязновато: по столу крошки, в раковине мокнет вчерашняя, а может, и позавчерашняя посуда.
– У нищих слуг нет, – вслух сказал Серёгин, и ему показалось, что вышло как-то сипло. Простыл что ли опять?
Он достал из холодильника сырок, понюхал его и, решив, что всё же не стоит, зачем-то вернул экс-еду обратно. Ну, значит, сосиски. Сосиски точно есть. И надо бы кофе поставить.
Снова зазвонил телефон. Опять с незнакомого.
Серёгин вздохнул.
– Ну, – сказал он мрачно.
– Алексей? – бодро поинтересовались в трубке. – Здравствуйте. Мне Арсений Качаев дал ваш телефон.
«Интересненькое», – догадался Серёгин.
– У меня товар, у вас – купец, – весело продолжал неизвестный, – то есть это вы – купец… если согласитесь. А я не сомневаюсь, что согласитесь.
Не сомневается он, ну-ну.
– Слушайте, – сказал Серёгин, – я не люблю тянуть кота. Давайте к делу, а смехуёчки – это вы с Сеней лучше раскурите.
Незнакомец ещё более радостно рассмеялся.
– Это хорошо, что вы – серьёзный человек, Алексей, – одобрил он. – Я тоже обычно серьёзный. Значит, обсудим.
– Я на «Глазном» живу, – предупредил Серёгин, сразу давая понять, что сам он никуда не поедет.
– Я в курсе, – со смешком ответил звонивший.
Серёгина аж передёрнуло от этого фээсбэшничанья.
– Ну да, а так-то я секретный бобёр, – сказал он сам себе, бросая трубку на диван.
У него вдруг испортилось и без того отвратительное настроение. Серёгин с ненавистью посмотрел на грязную пепельницу, исцарапавшую полировку столика, и еле сдержался, чтобы не отправить её левым хуком в стену.
Вместо этого он пошёл на балкон курить. Холодно было адски, в комнату он вернулся уже совершенно окоченевший.
Гость объявился через 22 минуты. Это был плотненький, обшитый приличным костюмчиком, а сверху сдавленный приличным пальтишком азер, кучерявый, с заносчивой улыбкой превосходства на лице.
– Меня зовут Шахлар, – объявил он с помпой, только войдя в коридор, будто это само по себе должно было что-то значить.
Серёгин только чуть недоумённо приподнял бровь.
Потом-то он посмотрит в «Яндексе», и вспомнит, откуда должен знать это имя. Личный адвокат Магсумовых, поверенный в делах убитого два года назад наследника строительной империи. Непростой такой человек. Очень непростой.
– Ну, меня вы и так знаете. Проходите на кухню.
Шахлар отрицательно покачал головой, и его улыбочка от этого движения стряхнулась с лица.
– Здесь разговаривать не надо, – сообщил он, разглядывая свалку тапок в углу серёгинского коридора, – давайте спустимся – я знаю, где можно пообщаться, а заодно и позавтракать. Дело щекотливое, лучше в проверенном месте.
У него был странный, какой-то шпионский акцент, будто Шахлар его включал специально, хотя вполне мог бы говорить и нормально. Вот это вот «луцьше», «секотливое».
– Да мне и тут хорошо, – пожал плечами Серёгин, – хотите говорить – пойдёмте на кухню.
Шахлар ничего не ответил. Он ждал.
– Я не поеду, – упрямо повторил Серёгин.
– Знаю, – понимающе кивнул Шахлар, – поэтому мы пройдёмся пешком. Слушайте, Алексей, бросьте уже ломаться. Год сидите без работы, а у меня для вас есть… Вам название «Академстрой» о чём-нибудь говорит? Вот я оттуда.
Шахлар так и не прошёл в квартиру, остался ждать на пороге, пока Серёгин натянет джинсы и выудит из шкафа наименее помятую клетчатую рубаху.
Они вышли вместе и действительно пошли пешком даже лифт вызывать не стали. С другой стороны, а чего его вызывать – четвёртый этаж.
Молчали. О чём думает азербайджанский гость, сказать было трудно, а вот Серёгин думал об «Академе». Он работал в этой конторе много лет назад, когда никакого Шахлара там ещё не предполагалось. И это было довольно странное место. Формально – стройкомпания, но про «Академ» сразу хотелось добавить: «а на самом деле…». Проблема в том, что́ этим «самым делом» считать. Холдинг занимался торговлей, причём о её характере Серёгин имел самое смутное представление. Вроде бы какой-то трубопрокат в Челябинске. Или, может, в Кургане. Возили и продукты: периодически на складе можно было обнаружить мороженые окорочка, израильскую чечевицу в коричневых банках, стиральный порошок с надписями на неизвестном языке. В какой-то момент переправляли старый списанный Ту-134 со снятыми частями крыла. Запчасти с великанских механизмов – кажется, роторных винтов.
Ещё выполняли просьбы краевой администрации. Обустроить музыкальную школу или там загородный коттедж. Но как раз это ничего удивительного – кошельком красноярской власти много кто в отрасли подрабатывал.
– И чем сейчас занимается «Академ»? – спросил Серёгин уже на улице.
Шахлар сощурился, как от яркого солнца, хотя никакого солнца и в помине не было – город снова затянул смог.
– Строит в основном.
– В жизни не поверю.
– И правильно.
Зашли в «Майк и Молли» на первом этаже «Дома поэтов». С тех пор, как это здание начали строить 15 лет назад (за это время два девелопера, поймавшие недострой в общей конкурсной массе, приказали долго жить), Серёгин всё поражался, кто придумал это издевательское название. Понятно, что никаким поэтам, даже самым краснознамённым – если бы они водились в Красноярске, – новая квартира в монолите бы не отломилась.
– И это ваше секретное место? – скептически поинтересовался Серёгин, разглядывая сквозь стекло запружённую машинами утреннюю улицу.
– Я не сказал «секретное». Я сказал – проверенное. Вы, Алексей, могли бы, например, задуматься, что кафе открывается в полдень, а мы вот, тем не менее, уже в нём сидим. И больше – никого.
Действительно. Серёгин так отвлёкся на воспоминания об «Академе», что пропустил этот простой, но эффектный поворот.
– А завтрак-то дадут? – забеспокоился Серёгин, которому очень хотелось есть. – Или мы с вами будем говорить вприглядку?
– Дадут-дадут, – усмехнулся Шахлар, – всё без обмана.
Почти сразу принесли яичницу с сосисками, свежие булочки и нарезанные дольками алые помидоры.
Дождавшись, пока тарелка Серёгина потеряет бо́льшую часть ассортимента, азербайджанский гость наконец заговорил.
В основе разговора лежало дело «комитетчиков». И даже конкретного «комитетчика» – Бахрама «Бахи» Гулиева.
– Мы хотели бы ему помочь, – пояснил Шахлар.
– Ну так помогите, – кивнул Серёгин, размазывая по булочке джем, – в СИЗО очень кисло, можете не сомневаться. А тут вы. Ковры там, финики. У вас есть хорошие финики?
Шахлар улыбнулся.
– Мы хотели бы помочь иначе.
– И иначе можно, – согласился Серёгин. – Диаспора у вас серьёзная, люди уважаемые. Может, даже и условный выкружите.
Гость сложил пальцы в замок и подпёр этой конструкцией подбородок.
– Вы нас переоцениваете, – сказал он, – терроризм – это серьёзно.
– Терроризм – может, и серьёзно, а то, в чём обвиняют этого мальчишку…
Шахлар покачал головой.
– Это неважно. Статья тяжкая, не отбить.
– Вам виднее.
Посидели некоторое время молча. Серёгин жевал булку, запивая чаем. Здесь был приличный ассам. Можно было бы спросить, для чего диаспоре может понадобиться Серёгин, если дело считается заранее проигранным. Но торопить очевидный вопрос не имело смысла. Сейчас посланник сам расскажет. Он уже подзаскучал.
Шахлар действительно поёрзал и, видимо, решил, что пора сказать прямо.
– В общем, так, – сообщил он, чуть покачиваясь на стуле, – мы хотели бы, чтобы эта история стала публичной. Не публичной – на кухне у местных, а публичной в газетах. С обсуждением.
– Она и так публичная. Что ящик, что губернаторский Телеграм не смолкают.
– Нужны независимые публикации.