Чеченская марионетка, или Продажные твари

Неподалеку от поселка, в котором он жил, находился небольшой закрытый санаторий, принадлежавший Министерству обороны. Отдыхающие офицеры часто наведывались в чистый, уютный привокзальный буфет. Принося офицерам самое свежее пиво и самый вкусный шашлык, Рафик останавливался у столиков и говорил:

– Только военные могут навести в горах порядок. Милиция у нас вся продалась бандитам, а среди военных остались еще порядочные люди. Там в горах – и наркотики, и оружие. Никто не чешется, никому дела нет.

Офицеры сочувственно кивали, принимая речи буфетчика за обычное стариковское ворчание и пустую болтовню.

Только перед самым началом войны, когда отдыхающих офицеров почти не осталось, а на Кавказском побережье запахло порохом, капитан из Москвы, случайно заглянувший в буфет выпить пива, прислушался к ворчанию старика.

– Оружие, говорите, в горах? А можете показать на карте, где именно?

Той же ночью он встретился с Рафиком Саидовичем на санаторном пляже, без свидетелей, и старик при свете ручного фонарика отметил крестом на крупномасштабной карте место в горах, где находился большой оружейный склад.

Через два дня склад там действительно обнаружили.

Сначала на него как на информатора не особенно рассчитывали, пользовались от случая к случаю. Было странно, что кавказец, местный житель, так просто согласился работать на русских военных – даже не согласился, а сам напросился. Пытались нащупать какой-нибудь подвох, тайный умысел, проверяли, не двойной ли он агент. Но потом выяснилось, что «умысел» у него только один. «Я хочу, чтобы у нас было спокойно и мирно. Своих солдат у нас нет – только бандиты. А от бандитов не жди покоя, – рассуждал Рафик Саидович. – У меня три дочери и семеро внуков. Я не желаю, чтобы они жили в бандитском государстве, напичканном оружием и наркотиками».

От старика Константинов надеялся получить информацию об Ахмеджанове. Именно у Рафика Саидовича была возможность выяснить, скрывается ли сейчас в горах известный на всю страну чеченец, и если скрывается, то где именно. Задание дали старику за день до вылета полковника из Москвы. И вот от Рафика Саидовича пришел сигнал по эстафете – очень быстро, практически сразу. Старик вызывал на встречу, хотел сообщить нечто важное. А вчера упал с шелковичного дерева и разбил голову о каменное крыльцо…

В такие совпадения Константинов не верил. Дыры в эстафете представить не мог. Значит, старик засветился. Рано или поздно светятся все агенты такого рода. Но неужели старик попался именно на Ахмеджанове? Неужели «несчастный случай» является хоть и косвенным, но подтверждением, что террорист сейчас там, в горах?

Полковник постоянно ловил себя на том, что вынужден работать на родной территории, как на вражеской. Получается полнейший абсурд. В горах прячется террорист международного масштаба, по разрушительной силе сравнимый с бесхозной ядерной боеголовкой, но никому как бы и не надо, чтобы он был обезврежен.

Официальные власти кавказского государства с негодованием отрицали саму возможность размещения на их территории чеченских военных баз. Запустить в горы спецназ можно, только имея стопроцентную гарантию, что Ахмеджанов там. И место его нахождения следовало определить с точностью до нескольких километров. На прочесывание гор никто не даст ни времени, ни полномочий. Пока спецназ будет там рыскать, Ахмеджанов окажется где-нибудь в Турции и след его простынет. Тогда скандала с местными властями не избежать. Заткнуть их можно только самим Ахмеджановым: вот он, знаменитый бандит! А вы уверяли, будто нет на вашей территории никаких чеченских полевых командиров!

С другой стороны, от Ахмеджанова тянутся серьезные связи – до Москвы, до ФСБ, до ближайшего президентского окружения. Поэтому чем меньше внимания привлечет к себе отдыхающий с любовницей полковник ГРУ, тем лучше. Опираться можно только на самых надежных агентов. Одного Константинов уже потерял.

Автобус въехал в пустой, полуразрушенный город. Заколоченные кафе и магазины, разбитые витрины, следы баррикад на улицах, редкие мрачные прохожие, несколько безнадежных очередей к хлебным и молочным лавкам. Когда-то здесь бурлила яркая, праздничная курортная жизнь. На каждом шагу жарились шашлыки, варился изумительный турецкий кофе на раскаленном песке. Над чистыми аллеями покачивались широкие пальмовые листья, по переполненным пляжам расхаживали усатые фотографы в ковбойских шляпах, с огромными надувными дельфинами и маленькими живыми обезьянками в детских костюмчиках; звучали зычные голоса продавцов чурчхелы и мороженого. Вечерами вспыхивали яркими цветными огнями вывески бесчисленных кафе и ресторанов, играла музыка, по набережной прогуливались нарядные парочки, семьи с детьми.

Совсем рядом, на российской территории, все осталось по-прежнему – тот же вечный курортный праздник. О близости войны напоминали только редкие военные патрули и беженцы, ночующие на вокзале, в аэропорту, в городских дворах и парках.

«Кавказские войны могут в конце концов пожрать все побережье, – думал полковник, – и не останется живого места».

Он усмехнулся про себя. Какую прыть проявляли смежники, ФСБ, в недавнем прошлом КГБ, а в давнем – ОГПУ, какие чудеса профессионализма демонстрировали, охотясь за идеологическими врагами. Врагов режима с первых же лет его существования доставали из-под земли, находили на краю света, не жалея денег и сил, уничтожали беспощадно. Вспомнить хотя бы старого, больного Льва Троцкого, забитого насмерть ледорубом в далекой Мексике агентом ОГПУ.

Куда же делась прежняя прыть сейчас, когда надо бороться не с мифическими «врагами народа», а с реальными, которые взрывают поезда, берут заложников, расстреливают женщин и детей?

Больше четверти века назад, учась в Военной академии Генерального штаба, Глеб Константинов познакомился с легендой советской разведки полковником Вильямом Генриховичем Фишером, известным под фамилией Абель. Девять лет он проработал нелегалом в Нью-Йорке, поставляя информацию о новейших разработках в области атомного оружия. За девять лет – ни единого прокола… А провалил его засланный в качестве связника майор КГБ, запойный алкоголик, не желавший и не умевший работать, плохо знавший английский. Попав в сытую благополучную Америку, он стал шляться по кабакам, женился, избивал жену-американку до полусмерти. Соседи вызывали полицию каждый вечер, слыша душераздирающие вопли из дома, в котором жил бывший следователь КГБ.

И немудрено: майор сделал карьеру, допрашивая «врагов народа». Со своими привычками он не мог расстаться. Не расставался он и с долларами, которые получал для передачи другим агентам.

Фишер потребовал майора отозвать. Отозвали. Но тот домой не собирался, доехал до Парижа, явился в посольство США и заложил резидента Марка, то есть Фишера, к которому питал личное отвращение как к «паршивому интеллигенту».

Вильяма Генриховича арестовали, долго пытались перевербовать. Не удалось. Судили, приговорили к смертной казни, потом заменили ее на пожизненное заключение. В американской тюрьме он просидел пять лет, пока не произошел известный по фильму «Мертвый сезон» обмен на американского разведчика, летчика Пауэрса.

Замечательный фильм-сказка. Реальность больше походила на скверный анекдот, чем на сказку, – к бесценному агенту в качестве связника посылается алкоголик, плохо знающий английский.

Думая обо всем этом, Константинов брел вдоль грязных клеток обезьянника. Голодные, одичавшие животные метались, не находя себе места. Макака «черный паук» с выпученными красными глазами и длинными толстыми конечностями вцепилась в прутья клетки и, обнажив массивные бледные десны и сточенные до корней зубы, издала хриплый отчаянный крик. Арсюша вздрогнул, отпрянул от клетки и прижался к Глебу.

– В Московском зоопарке обезьяны совсем другие, – тихо сказал он, – зря мы сюда приехали.

Полковник молча погладил сына по голове. Он в который раз вспоминал, как гулял с Вильямом Генриховичем по осенней роще в подмосковном поселке старых большевиков, где Фишер жил последние годы с женой Еленой и дочерью Эвелиной.

– Советский разведчик проваливается не потому, что его раскрывает противник, – говорил Фишер, – его проваливает глупость центра, аппаратные интриги, безграмотные идиоты-коллеги. Никто не работает против нас с таким рвением, как мы сами…

Группа экскурсантов села в автобус. Предстоял еще знаменитый водопад. Перед Глебом вдруг явственно возникла невысокая худая фигура полковника Фишера, острое точеное лицо, огромный лоб. Он помнил тот пасмурный день в середине сентября 1971 года очень подробно. Каждая мелочь намертво врезалась в память – шорох редкого теплого дождя в осиновых листьях, крепкий чай за круглым столом в гостиной большого деревянного дома. Через два месяца Вильяма Генриховича не стало.

Шум водопада не давал сказать ни слова, но не мешал думать. «Легко было ловить диссидентов-антисоветчиков, людей интеллигентных и безоружных. Куда сложней и опасней ловить бандитов. Вот и гоняются за нашими уголовниками зарубежные спецслужбы. А мы в лучшем случае им не мешаем. Если Ахмеджанову удастся уйти, вполне вероятно, что полиция Турции, Германии или Швеции попытается его арестовать. Какому нормальному государству захочется иметь на своей территории опаснейшего террориста? Но также вероятно, что найдутся силы в ФСБ, которые сделают все возможное, чтобы Ахмеджанов не был пойман. Никем и никогда».

Собственные рассуждения часто казались Константинову наивными и мальчишескими. Но он знал – если бы не осталось в нем за годы работы в ГРУ этого наивного мальчишества, он не был бы разведчиком.

В шестидесятивосьмилетнем Вильяме Фишере, Герое Советского Союза, прошедшем страшную школу цинизма и жестокости, в худом желчном старике, которого уже пожирал рак легких, вопреки всему светился мальчишеский азарт – до последних дней жизни.

Арсюша уже падал с ног от усталости. Измученных экскурсантов наконец пригласили в автобус. К вечеру жара усилилась, стало душно. С гор ползла тяжелая темно-лиловая туча.

Было совсем темно, когда переезжали границу. Горел прожектор, пассажиры высыпали из автобуса подышать. Первые крупные капли дождя застучали по шоссе, по крыше «Икаруса».

– Я быстро по-маленькому сбегаю, – прошептал Арсюша и тут же скользнул в темноту.

Автобус стоял на российской территории. Паспорта у пассажиров уже проверили. Это была последняя остановка перед оставшимся куском пути.

Редкие капли в один миг переросли в сплошную стену ливня, в горах громко и гулко ударил гром. Пассажиры бросились к автобусу. Сквозь шум дождя Глеб услышал слабый вскрик и увидел в свете прожектора худенькую маленькую фигурку сына. Мальчик шел из темноты, всхлипывая и как-то странно оттопыривая правую руку. Глеб бросился к нему.

– Я упал, – захлебываясь слезами, сообщил Арсюша, – я упал прямо на руку. Очень больно.

«Перелом! – мелькнуло в голове полковника. – А до города еще полтора часа пути. Полтора часа Арсюше придется терпеть эту дикую боль!»

Он осторожно взял сына на руки. Вокруг стали собираться люди.

– Я не могу опустить локоть, – плакал мальчик, – я не могу больше терпеть. Очень больно.

Константинов понес ребенка к будке пограничного контроля. Там ярко горел свет. «Нужно хотя бы посмотреть, что с рукой, – решил он, – там наверняка есть аптечка первой помощи. Надо зафиксировать руку и дать обезболивающее. А потом уже ехать в город, в травмпункт».

В маленьком помещении было сильно накурено. При ярком свете стало видно, как страшно бледен Арсюша и как неестественно вывернута его рука. Пограничники тут же сориентировались в ситуации, загнали остальных пассажиров в автобус. Круглолицый старлей с пшеничными бровями и усами кинулся помогать Глебу, присевшему на стул с ребенком на руках.

Мальчик почти потерял сознание. Как и боялся полковник, у него начался болевой шок. Старлей поднес нашатырь, кто-то уже держал наготове стакан воды и сдирал целлофановую обертку с картонной пачки баралгина.

Если бы это был не его сын, а чужой ребенок, полковник мог бы сейчас спокойно осмотреть руку, отвлечь мальчика разговором, определить, перелом это или вывих, наложить фиксирующую повязку, как учили его много лет назад на занятиях по оказанию первой помощи. Но сохранить хладнокровие, когда дело касалось собственного сына, он не мог и растерялся. С его ребенком такое случилось впервые. Ни у старшего сына, ни у Арсюши дальше разбитых коленок и порезанных пальцев пока не заходило.

И тут пограничники расступились. Перед Константиновым стоял высокий седой человек в черных джинсах и мокрой от дождя белой рубашке. Он ловко снял с ребенка майку, осмотрел плечо, притронулся к лучевой артерии, слегка отогнул кисть.

– Вывих, – тихо сообщил он, – перелома нет.

Присев на корточки перед мальчиком и глядя ему в глаза, он произнес:

– Сейчас я сделаю тебе укол. Будет немного больно. Но ты потерпишь. Придется потерпеть всего несколько секунд, зато потом сразу все пройдет. Хорошо?

– Хорошо, – еле слышно отозвался Арсюша, – я потерплю.

Константинов сразу узнал этого человека. Перед ним был Вадим Николаевич Ревенко, лучший хирург области, с которым необходимо вступить в контакт в ближайшее время, не засветив ни его, ни себя. Последняя реальная возможность добраться до Ахмеджанова.

В руках Ревенко появился одноразовый шприц с длинной иглой, надломленная ампула новокаина.

– Пожалуйста, держите ребенка, – тихо сказал он Глебу, – вот так, чтобы не дернулся. Как тебя зовут? – обратился он к мальчику, протирая спиртом кожу вокруг плеча.

– Арсений…

– Хорошо, Арсюша. Ты молодец, ты просто герой. Сколько тебе лет?

Длинная игла вошла глубоко, до самой кости.

– Десять…

– Ну вот и все. – Быстрым движением Ревенко вытащил иглу, приложил к уколотому месту вату со спиртом. – Сейчас ты вообще ничего не почувствуешь. Ты ездил смотреть обезьянник?

Арсюша кивнул.

– Ну и как? Ты там был в первый раз?

– В первый. В Москве обезьяны лучше живут. – Арсюшины щеки чуть порозовели.

– Ты из Москвы?

– Да. Я здесь отдыхаю с мамой и Глебом. Мама на экскурсию не поехала, ее укачивает в автобусе. Ох, если бы она видела – нервничала бы ужасно. Знаете, уже совсем не болит. Так было, когда мне зуб рвали. А вы мне руку вырывать не будете? – Арсюша слабо улыбнулся.

– Обязательно, – засмеялся доктор, – непременно надо вырвать, только у меня нет с собой специальных клещей. Для зубов нужны маленькие, а для рук и ног – здоровенные. Их таскать неудобно, тяжело.

Он взглянул на часы, потом пощупал плечо мальчика:

– Что-нибудь чувствуешь?

– Нет. Совсем перестало болеть. Рука будто чужая.

– Крепко держите плечи. Фиксируйте, – быстро шепнул доктор Константинову на ухо.

Моментальным движением он развернул вывихнутую руку, потом как-то мягко потянул, повернул локоть вперед, легко дернул. Глеб услышал слабый щелчок.

– Ну, попробуй пошевели рукой.

Арсюша осторожно подвигал сначала кистью, потом локтем.

– Отлично. Молодец. Сейчас тебя забинтуем, как раненого бойца, а завтра утром надо непременно сходить в травмпункт.

– Скажите, – обратился полковник к доктору, – когда анестезия пройдет, ему будет больно?

– Немного, – кивнул Ревенко, – на ночь дадите таблетку анальгина. Этого достаточно. Вы отдыхаете дикарями или в каком-нибудь пансионате?

– В «Солнечном береге».

– Тогда вам не надо в травмпункт. Зайдите к тамошнему терапевту, к Зинаиде Сергеевне. Она опытный врач. Думаю, повязку можно будет снять дня через два.

– Спасибо вам, доктор, – тихо сказал Константинов.

– На здоровье, – улыбнулся Ревенко, закрепляя бинт, – майку накиньте сверху и еще что-нибудь, чтобы повязка не промокла. Там дождь как из ведра. Ты, Арсюша, руку береги. Она тебе еще пригодится.

Он быстро вышел в темноту, под дождь.

Садясь в дожидавшийся их автобус, полковник увидел, как исчезают за поворотом огоньки фар. Машина доктора ехала уже по чужой территории, в горы. «Икарус» с Арсюшей и Константиновым двинулся в другую сторону, к городу.

Вечером пошел сильный дождь. Гремел гром. В темноте над горами вспыхивала молния. Иван подумал, что доктор сегодня не приедет. В такой ливень нельзя ездить по горам. Но доктор приехал, Иван заметил, как он пробежал под дождем от своей машины к госпиталю.

Ночью дождь кончился и земля высохла. Иван увидел, как доктор сидит на лавочке у крыльца госпиталя и курит. Вокруг никого не было.

– Иди, Ваня, посиди со мной, – позвал доктор.

Иван сел на край лавки. Доктор дал ему сигарету. Таких сигарет Иван никогда не курил. Фильтр был белый, вкус у сигарет мягкий. В горле не першило.

– Я не знаю, как и когда ты попал сюда, – сказал доктор, – но догадываюсь. Ты здесь давно. Значит, ты не пленный. Тогда война еще не началась. Возможно, ты приехал отдохнуть на юг, к морю, лет семь-восемь назад, совсем молодым. А денег мало. Тебе предложили заработать, пообещали хорошо заплатить.

Перед Иваном встало лицо того бритоголового раненого, которого вылечил доктор. «Нет. Все было не так, – подумал он, – зачем мне это?»

– Возможно, тебя зовут не Иваном. Мне иногда кажется, что ты можешь вспомнить свое настоящее имя. И фамилия у тебя есть, и адрес.

«Зачем?» – думал Иван, глядя, как вспыхивает и гаснет огонек сигареты доктора.

Иван слушал русскую речь, и перед ним из черноты ночи вставало лицо бритоголового чеченца по имени Аслан. Это он поил двух дембелей, Вовку и Андрюху. Но Ивану от этого было ни горячо ни холодно. Он не чувствовал ненависти к бритоголовому, не хотел мести. Зачем?

Доктор уехал. Иван пошел в хлев спать. Было очень поздно.

Среди ночи он открыл глаза, уставился на ровные бледные полосы лунного света, пробивавшиеся сквозь бревенчатые стены хлева, и неожиданно произнес: «Андрюха жив».

Звук собственного голоса показался ему странным, но совсем не чужим. Он попытался вспомнить, сколько раз тепло сменялось холодом в этих горах, – и не мог. Пять? Десять? Он стал загибать пальцы и сбился со счета. Он не понял пока, зачем загибает пальцы и пробует считать. Только чувствовал, это нужно – считать, думать.

Сколько раз вливали ему в рот кисловатую водку, от которой мозги делались липкими и кислыми, как перебродившее тесто? Первый хозяин заставлял пить водку каждый вечер. Одних – с помощью побоев, другие пили сами. От нее становилось даже легче. А может, это вовсе и не водка была?

Второй хозяин поил его какой-то черной, горькой, вязкой гадостью. От нее все внутри обугливалось. Казалось, горькая гадость действует на мозги, как крепкая кислота. И третий хозяин поил тем же. Иван привык. Он даже сам стал просить – у четвертого хозяина. Он уже не говорил тогда, просто показывал знаками, мычал, складывал ковшиком ладонь, подносил ко рту, шумно втягивал воздух, потом хлопал себя по голове и закрывал глаза. Хозяин понимал, смеялся, но черной отравы не давал. Давали тем, кто мог убежать. Иван уже не мог. Для побега надо не только держаться на ногах, но и думать – хоть немного.

Зачем же он сейчас так старается думать? Убежать он больше не может. Но Андрюха жив. Он должен что-то сделать для Андрюхи. Это очень важно. Не воды принести, не полы помыть. Что-то совсем другое. Но что именно, он пока не понимал. И главное, не знал – зачем. Только чувствовал – это очень важно.

Так и пролежал он остаток ночи с открытыми глазами. Он глядел на четкие, холодные полосы лунного света, напрягал обугленный мозг, изо всех сил стараясь думать.