Место нужных слов, и вид ее
Выражал мольбу, меж тем как она тщетно пыталась
Урезонить чудовищ своего мозга.
Какой момент при постепенном распаде
Избирает воскресение? Какие годы? Какой день?
Кто держит секундомер? Кто перематывает ленту?
Везет ли менее иным, иль ускользают все?
Вот силлогизм: другие люди умирают; но я
Не другой; поэтому я не умру.
Пространство есть роение в глазах, а время —
Звон в ушах. И в этом улье я
Заперт. Но если бы до жизни
Нам удалось ее вообразить, то каким безумным,
Невозможным, невыразимо диким, чудным вздором
Она нам показаться бы могла!
Зачем же разделять вульгарный хохот? Презирать
Загробный мир, чьего существования нельзя проверить?
Рахат-лукум турецкого рая, будущие лиры, беседы
С Сократом и Прустом в кипарисовых аллеях,
Серафима с шестью фламинговыми крылами,
Фламандский ад с его дикобразами и прочим?
Беда не в том, что нам снится слишком необычайный сон, —
А в том, что мы его не можем сделать
Достаточно невероятным; все, что можем мы
Придумать, – это только домашнее привидение.
Как смехотворны эти попытки перевести
На свой особый язык всеобщую судьбу!
Вместо божественно лаконичной поэзии —
Бессвязные заметки, подлые стишки бессонницы!
Жизнь – это весть, нацарапанная впотьмах.
Без подписи.
Подмеченный на сосновой коре,
Когда мы шли домой в день ее смерти, —
Прильнувший к стволу пустой изумрудный футлярчик,
Плоский и пучеглазый, и в пару к нему —
Увязший в смоле муравей.
Тот англичанин в Ницце,
Гордый и счастливый лингвист: je nourris
Les pauvres cigales[11 - Я кормлю бедных цикад (Крылов перевел «стрекоза» вместо «цикада»). (Прим. пер.)] – хотел сказать, что он
Кормит бедных чаек![12 - Чайка по-английски «sea gull» (прим. пер.).]
Лафонтен[13 - Жан де Лафонтен (1621–1695), автор басни «Цикада и муравей».] неправ:
Мандибула[14 - Нижняя челюсть у позвоночных, первая пара челюстей у насекомых и ракообразных.] мертва, а песнь живет.
И вот я подстригаю ногти, и раздумываю, и слышу
Твои шаги наверху, и все как быть должно, моя дорогая.
Сибилла, во все наши школьные дни я сознавал
Твою прелесть, но влюбился в тебя
На пикнике выпускного класса
У Нью-Уайского водопада. Мы завтракали на сырой траве.
Наш учитель геологии обсуждал водопад.
Рев воды и радужная пыль
Сообщали романтизм прирученному парку. Я полулежал
В апрельской дымке прямо позади
Твоей стройной спины и смотрел, как твоя гладкая головка
Склонялась набок. Одна ладонь с вытянутыми пальцами
Опиралась на траву меж звездой триллиума[15 - Род травянистых растений семейства лилейных.] и камнем.
Маленькая косточка сустава
Подрагивала. Потом ты обернулась и подала мне
Наперсток яркого металлического чая.
Твой профиль не изменился. Блестящие зубы,
Покусывающие осторожную губу; тень под
Глазами от длинных ресниц; персиковый пушок,
Окаймляющий скулу; темно-коричневый шелк
Волос, зачесанных кверху от висков и затылка;
Очень голая шея; персидский очерк
Носа и бровей – ты все это сохранила;
И в тихие ночи мы слышим водопад.
Приди и дай поклоняться себе, приди и дай себя ласкать,
Моя темная, с алой перевязью, Vanessa, моя благословенная,
Моя восхитительная atalanta! Объясни,
Как ты могла в сумраке Сиреневого переулка
Дать неуклюжему, истеричному Джону Шейду
Мусолить тебе лицо, и ухо, и лопатку?
Мы сорок лет женаты. По крайней мере
Четыре тысячи раз твоя подушка была измята
Обеими нашими головами. Четыреста тысяч раз
Высокие часы хриплым вестминстерским боем
Отметили наш общий час. Сколько еще
