Его и ее

Он

Вторник 07.00

Это очень плохо.

Если кто-то когда-то выяснит – подумают на меня, но я более или менее уверен, что никто не знает о нашей маленькой интрижке. Каждый раз, когда сегодня я бросаю взгляд на лежащее в грязи тело, я думаю о том, что прошлым вечером входил в нее.

Иногда мне казалось, что я наблюдаю за ее действиями по отношению ко мне словно со стороны, как будто наша связь не была настоящей и интерес этой красивой женщины ко мне – нечто слишком хорошее, чтобы быть правдой. В свете случившегося сейчас я понимаю, что так и было. Она села в мою машину, ни слова не говоря, расстегнула молнию и набросилась на меня. После этого позволила мне делать все, что захочу, чем я и воспользовался, получая наслаждение от тихих звуков, которые издавал ее идеальный рот.

Я долгое время представлял себе, что делаю это с ней.

До поры до времени она была мне не по зубам – думаю, в глубине души я знал, что однажды все это закончится, – но с того момента, как несколько месяцев назад начались наши поздние свидания, она позволяла мне делать с ней все. Я не мог взять в толк почему, с ее-то красотой, но через какое-то время перестал размышлять над несоответствием между нами. Она была как наркотик: чем больше я брал от нее, тем больше мне было нужно, чтобы словить кайф.

Когда такая женщина захватывает ваше внимание, она редко отдает его обратно. Она приходила и уходила, как прилив, и я знал, что рано или поздно она меня смоет, но я наслаждался нашими отношениями, пока мог.

От этих отношений мы оба получали то, что хотели, – секс без обязательств. Наша связь ничего не значила и, наверное, поэтому имела место. Никаких ужинов, никаких свиданий, никаких ненужных осложнений. Она сказала мне, что развелась несколько месяцев назад – он ей изменил. Мужчина явно был дурак, впрочем, я тоже – тешил себя мыслью, что я для нее нечто большее, чем средство для поднятия самооценки. Я был не против, осознавая, что значу для нее только это. У нее была репутация плохого человека с хорошей внешностью; обычно красивым людям сходит с рук гораздо больше, чем всем остальным. В основном. Я думал, что если никто не знает, чем мы занимаемся, никто от этого не пострадает. И ошибся.

– Повторяй мое имя, – вот и все, что она произносила во время секса, и я повторял.

Рейчел. Рейчел. Рейчел.

– Вы в порядке, сэр?

На меня пристально смотрит Прийя: наверное, я опять говорил сам с собой. Хуже того: она вроде бы рассматривает царапину на моем лице, которую оставила Рейчел. Никогда не понимал, почему женщины во время секса царапаются, как дикие кошки. Ее ногти всегда выглядели одинаково: длинные, розовые с белыми кончиками, с виду накладные. Я не против отметин на спине – их никто не видит, но прошлым вечером она схватила меня за лицо. Я разглядываю пальцы Рейчел, ногти небрежно подстрижены на скорую руку, и на них написано: ДВУ ЛИЧНАЯ. Затем снова смотрю на Прийю. Моя коллега не сводит глаз с бледного розового шрама на моей щеке, и мне хочется убежать, но я просто отворачиваюсь и бормочу:

– Все в порядке.

Я извиняюсь и какое-то время сижу в машине, делая вид, что звоню, хотя на самом деле пытаюсь согреться и успокоиться. Повернувшись, осматриваю заднее сиденье и еще раз быстро проверяю пол, но никаких видимых признаков того, что Рейчел была здесь, нет, хотя наверняка повсюду отпечатки ее пальцев. Я уже сбился со счета и не знаю, сколько раз и сколькими способами мы занимались любовью в этой машине. Откровенно говоря, она такая же грязная, как и мы сами. Я вымою ее позже, внутри и снаружи, когда представится подходящий момент.

Не знаю, о чем я думал, связываясь с такой женщиной. Я знал, что она – беда, но, возможно, поэтому не мог сказать нет. Наверное, мне было лестно. Всегда было лучше встретиться с Рейчел, чем идти домой – там мне было особо нечего ждать после долгого рабочего дня. Но если бы кто-то обнаружил, я потерял бы все.

Дождь не прекращается. Постоянный стук по ветровому стеклу отзывается в моем мозгу барабанной дробью. Голова болит в основании черепа – такую боль можно унять только никотином. Сейчас убил бы за сигарету, но я бросил курить пару лет назад ради ребенка, не желая навязывать невинному существу предпочтения моей несчастной жизни. Бокал хорошего красного также мог бы снять боль, но я больше не пью перед обедом. Взвешиваю свои возможности и понимаю, что у меня их нет – лучше придерживаться плана.

В окно стучит Прийя. Сначала я решаю проигнорировать ее, но потом передумываю и выхожу из машины, возвращаясь обратно в холодную и мокрую реальность.

– Извините, что побеспокоила, сэр. Вы с кем-то разговаривали?

Только с самим собой.

– Нет.

– Большой босс сказал, что не может вам дозвониться, – говорит она.

Если она хотела укорить меня, то преуспела. Я вынимаю мобильный и вижу восемь пропущенных звонков от заместителя начальника полиции.

– Ничего нет. Или он неправильно набирает номер, или тут плохая связь, – вру я и сразу же кладу телефон обратно в карман. Я довольно хорошо вру, как самому себе, так и окружающим; у меня большая практика. – Если он снова позвонит, скажите ему, что все под контролем и что я свяжусь с ним позже. – Как раз сейчас мне меньше всего надо, чтобы рьяный начальник, в два раза младше меня, все мне тут испортил.

– Хорошо, я передам ему, – отзывается Прийя.

Я вижу, как она мысленно вносит этот пункт в невидимый список дел, который всегда составляет в своей голове. Ясно, что она хочет сказать мне что-то еще, и ее лицо озаряется, как игровой автомат, когда она вспоминает, что именно.

– Мы думаем, что нашли отпечаток!

Что?

– Что?

– Мы думаем, что нашли отпечаток! – повторяет она.

– Пальца? – спрашиваю я.

– Ноги.

– Правда? В этой жиже?

После дождя на земле в лесу образовалось множество ручейков. Прийя лучезарно мне улыбается, как ребенок, который хочет показать родителям свой последний рисунок.

– Думаю, криминалисты вне себя от восторга оттого, что им позволили покинуть лабораторию. Похоже, это свежий отпечаток ботинка большого размера, который поначалу скрывали опавшие листья. Они проделали потрясающую работу! Хотите посмотреть?

Я быстро бросаю взгляд на мои грязные туфли и только потом иду за ней.

– Знаете, даже если им удалось найти след ноги, думаю, его оставил кто-то из членов группы. Все место происшествия надо было немедленно оцепить должным образом, как только вы там появились, – говорю я, – включая стоянку. На какие бы следы мы сейчас ни наткнулись, они ничего не будут значить для суда.

Улыбка исчезает с ее лица, и мне дышится немного легче.

Не думаю, что кто-то знает: я был здесь – и имеет основания подозревать мою связь с жертвой убийства. Пока все остается как есть, я буду в полном порядке. Мне лучше всего вести себя как обычно, выполнять свою работу и доказать, что Рейчел убил кто-то другой, пока в меня не ткнули пальцем. Пытаюсь немного прояснить свои мысли, но мозг слишком занят, и я чересчур громко думаю. Самая громкая мысль все время повторяется и на данный момент соответствует истине: не надо было возвращаться в Блэкдаун.

Она

Вторник 07.15

Нет никакого смысла пытаться отказаться от поездки в Блэкдаун. Это вызовет больше вопросов, чем я смогу дать ответов, и поэтому я еду домой и собираю сумку. Я не планирую остаться там на ночь, но в нашем деле не всегда все идет по плану. Хотя прошло какое-то время, ритуал остался прежним: чистое нижнее белье, немнущаяся одежда, непромокаемая куртка, косметика, средства для волос, бутылка вина, несколько миниатюрных бутылочек и роман, который, как я уже знаю, у меня не будет времени почитать.

Кладу мой маленький чемодан сзади в машину – красную «Мини» с откидным верхом, которую купила, когда от меня ушел муж, – затем сажусь в нее и пристегиваю ремень. Я очень осторожный водитель. Я волновалась, что после вчерашнего все еще могу превысить норму, но на такие случаи в бардачке у меня есть алкотестер. Достаю его, дую в трубочку и жду, что покажет экран. Он становится зеленым, а это значит, что все в порядке. Мне не надо включать навигатор: я точно знаю, куда еду.

Поездка по трассе А3 проходит относительно безболезненно – все еще час пик, и большинство водителей в это время дня спешат в сторону Лондона, а не из него, но минуты кажутся часами, если твоя единственная компания – одни и те же виды и тревоги. Радио мало чем помогает – каждая песня, которую я слушаю, похоже, наводит меня на мысли о том, что я бы предпочла забыть. Освещать эту историю – плохая затея, но поскольку я никому не смогу это объяснить, у меня, наверное, нет выбора.

Дискомфорт под ложечкой усиливается, когда я сворачиваю на старую знакомую дорогу и по указателям въезжаю в Блэкдаун. Все выглядит точно так, как всегда, словно время остановилось в этом маленьком уголке Суррей-Хиллз. В прошлой жизни я звала это место домом, но сейчас, когда оглядываюсь назад, мне кажется, что это не моя, а чья-то другая жизнь. Я уже не та, что раньше. Я изменилась до неузнаваемости, даже если Блэкдаун и его обитатели нет.

Он по-прежнему красив, несмотря на безобразные события, которые, как я знаю, здесь произошли. Едва свернув с основной трассы, я оказываюсь на узких сельских дорогах. Небо вскоре скрывается из вида, его заслоняет древний лес; кажется, он поглотит меня целиком. Многовековые деревья нависают над сетью тропинок, по обеим сторонам которых поднимаются отвесные стены обнаженных корней. Вверху они так сплелись искривленными кронами, что пропускают только наиболее решительные осколки солнечного света. Я изо всех сил сосредотачиваюсь на дороге впереди меня, пробираясь сквозь нежелательные мысли и тенистый туннель деревьев в город.

Выбравшись из завесы листьев, замечаю, что и в будни Блэкдаун по-прежнему одет в свой воскресный наряд. Симпатичные, ухоженные викторианские коттеджи, гордо стоящие за аккуратными садами, покрытые мхом стены сухой кладки и редкие белые частоколы. Наружные ящики для растений круглый год соревнуются с соседскими, а на улицах вы не найдете мусора. Я проезжаю зеленую зону, паб «Белый олень», осыпающуюся католическую церковь, а затем импозантный экстерьер средней школы для девочек Святого Илария. При виде школы давлю на газ и снова не свожу глаз с дороги, словно, если не смотреть на здание, призраки моих воспоминаний не смогут меня найти.

Въезжаю на стоянку Национального фонда и вижу, что мой оператор уже на месте. Надеюсь, они прислали хорошего. Все машины «Би-би-си» абсолютно одинаковые – это универсалы со съемочным оборудованием, спрятанным в багажнике, – но операторы обоего пола бывают разные. Некоторые в работе лучше, чем о них думают. Некоторые значительно хуже. То, как я выгляжу на экране, в значительной степени зависит от того, кто меня снимает, и я могу немного попривередничать, с кем мне работать. Я считаю, что, как плотник, имею право выбирать лучшие инструменты, которыми буду вырезать изделие, придавать ему форму и доводить до ума.

Паркуюсь рядом с редакционной машиной, по-прежнему не видя, кто сидит внутри. Водительское сиденье полностью откинуто, словно человек за рулем решил прикорнуть. Это не очень хороший признак. Я давно не выезжала на задание, а в отделе новостей большая текучка кадров, так что есть шанс, что мне дали оператора, с которым я никогда не работала. Этот карьерный путь крут и немного тернист, а наверху очень мало места. Лучшие люди часто двигаются вперед, поняв, что не могут подняться наверх. Не исключаю, что это кто-то новый, но, выйдя из машины и заглянув внутрь, понимаю, что это не так.

Стекло опущено – несмотря на холод и дождь, и я вижу знакомый силуэт человека. Он курит самокрутку и слушает музыку восьмидесятых. Решаю, что лучше всего обойтись без неловкого воссоединения, если таковое состоится. Предпочитаю оставлять людей, с которыми у меня были отношения, в прошлом, но это не так просто сделать, когда работаешь с ними.

– Это убьет тебя, Ричард, – говорю я, садясь на пассажирское сиденье и закрывая дверь. Машина пахнет кофе, куревом и им. Запах мне знаком, и не то чтобы совсем неприятен. Другие органы чувств впечатлены меньше. Я игнорирую инстинктивное желание убрать весь мусор, который вижу, – главным образом обертки от плиток шоколада, старые газеты, пустые кофейные чашки и смятые банки из-под колы, – и стараюсь ни к чему не прикасаться.

Замечаю, что на нем одна из его фирменных ретрофутболок и пара рваных джинсов и что он по-прежнему одевается как подросток, хотя в прошлом году ему исполнилось сорок. Он выглядит как худой, но сильный серфингист, хотя я знаю, что он боится моря. Светлые волосы достаточно отросли, чтобы завязывать их сзади, но они висят «патлами», как говорили в мои школьные годы, и небрежно заложены за уши в пирсинге. Своего рода Питер Пэн.

– Все мы от чего-то умрем, – говорит он, затягиваясь. – Хорошо выглядишь.

– Спасибо. А ты выглядишь ужасно, – отвечаю я.

Он ухмыляется – толстый лед если не раскололся, то по крайней мере дал трещину.

– Знаешь, не всегда надо говорить все, как есть. Особенно по утрам. Если бы ты так не делала, у тебя могло быть больше друзей.

– Мне не нужны друзья, мне нужен хороший оператор. Есть кто-нибудь на примете?

– Остроумно, – говорит он, стряхивает пепел от сигареты в окно и поворачивается ко мне. – Может, возьмемся за дело?

В его глазах есть что-то угрожающее, я не припомню у него такого взгляда. Но тут он выходит из машины, и я понимаю, что он просто имел в виду работу. Наблюдаю за тем, как Ричард проверяет свою камеру – может быть, он не перфекционист в вопросах гигиены, но к работе относится серьезно – и по очень многим причинам испытываю прилив благодарности и облегчения, что сегодня буду работать с ним. Во-первых, он может сделать из любого говна конфетку и снять меня так, что я буду хорошо выглядеть, даже когда плохо себя чувствую. Во-вторых, во всяком случае, я могу быть с ним сама собой. Почти.

Мы с Ричардом несколько раз переспали, когда я работала корреспондентом. Больше об этом никто не знает – мы оба носили на пальцах кольца, – и я этим не особо горжусь. Я еще была замужем, но во мне уже произошел надлом. Иногда я считаю, что самые страшные страдания можно облегчить, нанеся себе какой-нибудь другой ущерб. Отвлечь внимание от того, что может сломать меня и сломает. Немного боли поможет моему исцелению.

Никогда не отправдывала неверность, но мое замужество окончилось задолго до того, как я переспала с тем, с кем не следовало бы. Когда мы с мужем потеряли дочь, что-то изменилось. Мы оба отчасти умерли вместе с ней. Но, подобно привидениям, не знающим, что они мертвы, долгое время после этого мы продолжали терзать самих себя и друг друга.

В лучшие периоды эта работа полна стресса, а в худшие мы все ищем утешения там, где можем. Большинство новостей плохие. Благодаря моей работе я увидела вещи, которые изменили меня, равно как и мой взгляд на мир и живущих в нем людей. Я никогда не смогу выкинуть это из головы. Человек способен на чудовищные поступки и не способен извлекать уроки, которым нас пытается научить наша собственная история.

Когда с близкого расстояния каждый божий день наблюдаешь ужас и бесчеловечность живых существ, это постоянно меняет твою точку зрения на окружающее. Иногда всего лишь нужно не обращать внимания. В этом и заключался наш роман: совместная потребность вспомнить, что значит испытывать чувства. Это довольно характерно для людей, работающих в моей отрасли, – кажется, половина отдела новостей переспала друг с другом, – и я иногда отчаянно пытаюсь уследить за последней расстановкой сил среди нашего персонала.

Ричард натягивает пальто, и когда он вдевает руки в рукава, я мельком вижу его подтянутый живот. Затем он выбрасывает сигарету и тушит окурок подошвой большого ботинка.

– Пошли? – спрашивает он.

Он оставляет штатив, и мы идем в сторону леса. В этой грязи нет необходимости в палках. Я изо всех сил стараюсь не попасть в лужу – не хочу испортить туфли. Мы не проходим далеко. Не считая парочки фотографов, мы единственные представители прессы, но скоро становится ясно, что нам здесь не рады.

– Пожалуйста, не заходите за полицейское оцепление, – говорит миниатюрная молодая женщина.

Своей слишком аккуратной одеждой и четкой дикцией она напоминает мне разочарованную первую ученицу в классе. Она машет своим жетоном – я замечаю, что немного смущенно, – когда мы не реагируем, как будто привыкла, что ее принимают за школьницу и ей всегда надо показывать удостоверение личности. Мне удается прочесть фамилию «Пэтел» и больше ничего, прежде чем она кладет жетон обратно в карман. Я улыбаюсь, она нет.

– Скоро мы установим более широкий кордон. А пока попрошу вас оставаться на стоянке. Это место совершения преступления.

У этой женщины явно отсутствует харизма.

Я вижу осветительные приборы, расставленные за ней, а также маленькую группу людей в полевых костюмах криминалистов, некоторые из них склонились над чем-то, лежащем поодаль на земле. Над телом уже соорудили палатку, и по опыту я знаю, что у нас не будет другого шанса снова подойти так близко. Мы с Ричардом молча переглядываемся и молча обмениваемся репликами. Он нажимает на запись на своей камере и кладет ее себе на плечо.

– Конечно, – я сопровождаю мою не совсем невинную ложь широкой улыбкой.

Я делаю все, что мне нужно, чтобы выполнить задание. Злить полицию плохо, но иногда это неизбежно. Не люблю сжигать мосты, но впереди будут новые – предполагаю, что в данном случае – дальше вверх по течению.

– Мы только быстро снимем несколько кадров и потом не станем вам мешать, – говорю я.

– Вы сейчас же уберетесь отсюда и вернетесь обратно на стоянку, как вас попросили.

Я замечаю мужчину, который подошел к женщине-сыщику и встал рядом с ней. У него такой вид, словно он давно не спал и одевался в темноте. Шея обмотана шарфом в стиле Гарри Поттера. Современный Коломбо минус обаяние. Ричард продолжает снимать, а я остаюсь на месте. Это знакомый танец, и мы все знаем движения – одни и те же шаги для всех экстренных новостей: сделать снимок, сделать историю.

– Этот проход для всех. Мы имеем полное право снимать здесь, – говорю я.

Самая лучшая линия поведения, которую я могу предложить, – тянуть время, чтобы дать Ричарду возможность сделать приближение и снять еще несколько кадров крупным планом.

Мужчина-сыщик делает шаг вперед и закрывает линзу ладонью.

– Смотри у меня, приятель, – говорит Ричард, отходя назад и направляя камеру на землю.

– Я вам не приятель. А ну давайте обратно на стоянку, чтоб вас, не то арестую.

Мужчина-сыщик смотрит на меня и только потом поворачивается обратно к палатке.

– Мы просто делаем свою работу, зачем же быть таким кретином, – бросает Ричард через плечо, когда мы уходим.

– Тебе удалось что-нибудь снять? – спрашиваю я.

– Конечно. Но я не люблю, когда трогают мою камеру. Мы будем жаловаться. Выясни, как зовут этого парня.

– Не надо выяснять, я и так знаю. Это главный инспектор сыскной полиции Джек Харпер.

Ричард смотрит на меня большими глазами.

– Откуда ты знаешь?

Секунду я думаю, а потом отвечаю:

– Мы уже встречались.

Это правда, хотя и не вся.

Он

Вторник 08.45

Встреча с Анной выбивает меня из колеи, но я никому не собираюсь говорить правду. Мысленно я все время прокручиваю сцену нашего столкновения, пока она не превращается в раздражающий рефрен, каждую строчку которого я знаю наизусть, и выплескиваю свою обескураженность на окружающих. Я бы хотел лучше справиться с этой ситуацией, но у меня уже начинается череда плохих дней, и ее не должно быть здесь. В моем гардеробе висит совершенно новая рубашка, которую я мог бы сегодня надеть, если бы знал, что увижу ее. Рубашка висит там несколько месяцев, но до сих пор на ней заломы – ее прислали в свернутом виде. Сам не знаю, для чего я ее берегу – я же никуда не хожу с тех пор, как переехал сюда, – а теперь она увидела меня в таком виде, в мятой одежде и куртке, которая старше некоторых моих коллег. Делаю вид, что мне все равно, но это не так.

Здесь все кишмя кишит грузовиками со спутниковыми антеннами, операторами и репортерами. Понятия не имею, как пресса, включая ее, так быстро узнала подробности. Какой-то бред. Даже если они узнали о найденном теле, в этот лес можно войти с разных сторон, а сам он тянется на мили вдоль долины и окружающих холмов – половина которых мне даже неизвестна, – и здесь есть несколько стоянок, так что я не понимаю, как они выяснили, что нужно подъехать именно к этой. Тем более что Анна появилась практически первой.

Замечаю, что она разговаривает с Прийей в стороне от остальных журналистов, и борюсь с желанием подойти к ним и вмешаться. Она всегда умела превращать врагов в друзей. Я просто надеюсь, что сержант сыскной полиции Пэтел не настолько наивна, чтобы доверять журналисту, или сказать то, что не следует, под запись или без записи. Она что-то протягивает Анне. Обе женщины улыбаются, и я должен напрячься, чтобы увидеть, что это: синие полиэтиленовые бахилы. Анна прислоняется к стволу дерева и натягивает их на свои высокие каблуки. Потом бросает взгляд в мою сторону и машет, а я притворяюсь, что не вижу, и отворачиваюсь. Должно быть, она попросила криминалистов дать ей пару – не хотела пачкать в грязи свои хорошенькие репортерские туфельки. Невероятно.

– По-моему, я знаю, кто эта женщина, – произносит Прийя, подойдя ко мне и прервав мой внутренний монолог.

По крайней мере, надеюсь, что внутренний.