Преступление доктора Паровозова

– Да зимой тут клиника, ну типа санаторий, так я в ней лежал, обследовался, да заодно и отдохнул, – объяснил дядя Витя. – Ладно, пойду скажу, чтобы Вовку нашли и к тебе привели, а заодно проверю, как там Ленка устроилась.

Ленка – это младшая Вовкина сестра, ей всего одиннадцать. И дядя Витя ушел, оставив меня караулить.

Какой-то, думаю, маленький этот лагерь, несолидный, вот я бывал в таких здоровых, что конца и края не видно.

Когда, два года назад, от завода ЗИЛ ездил, там только из нашего класса семь человек было. И одного одноклассника, Серегу Смирнова, за смену мы так и не нашли. Там больше сотни отрядов оказалось, да еще десять отрядов в спортлагере на той же территории, я как раз в нем и находился, мне в ту пору довелось спортсменом быть.

Похоже, «Дружба» эта от совсем уж маленькой организации, какой-нибудь картонажной фабрики или комбината бытовых услуг. Не успели мы от ворот пару сотен метров проехать, как вроде уже и конец, дальше дорога заканчивалась. А центральная аллея пионерского лагеря от завода ЗИЛ тянулась аж на четыре километра, с тайной гордостью за гигантский завод подумал я.

Тут, откуда ни возьмись, Вовка Антошин нарисовался, ткнул мне, не глядя, руку, как будто мы с ним десять минут тому назад расстались, оглянулся и спрашивает деловито, но негромко, чтобы не услышал никто:

– Сигареты привез?

– Да привез, привез тебе сигарет, – успокаиваю, – целых четыре пачки «Примы», купил утром на Рижском вокзале.

– Слушай, а что, с фильтром купить не мог, что ли? – недовольно нахмурился он, потом подумал-подумал и говорит: – Ладно, пошли к бревнышку, там и передашь «Приму» свою, а то здесь народу много, засекут.

– Ладно, – пожал я плечами, – как скажешь, пошли к бревнышку.

Иду, а сам думаю, надо же Вовка какой молодец, вроде как он мне одолжение делает, что сейчас у меня сигареты заберет. Хотя у Вовки так часто, потому как чужим вниманием избалован, привык, что центр вселенной, а так вообще он парень хороший, особенно с глазу на глаз.

Пока мы шли к этому бревнышку, с ним, наверное, с десяток человек поздоровалось, вот какой он тут человек известный.

Добрались до цели, и правда, в лесочке у забора пара бревен лежит. Судя по окуркам, самое злачное пионерское место.

Вовка быстро всю «Приму» по карманам рассовал, мы сели, закурили, он дым выдувает, молчит, задумался о чем-то. Потом докурил, посмотрел на меня и спрашивает:

– Леха, у тебя деньги есть?

А сам глядит с большим сомнением, так как по его масштабам денег у меня отродясь не водилось.

– Есть немного, пятьдесят копеек, – говорю, – а на фига тебе здесь деньги, в карты играть собрался?

– Сдурел? – хмыкнул он. – Какие карты, просто тут в деревне, рядом, в магазине, «Яблочко» продается по рубль тридцать две за бутылку клёвая вещь, пьется легче, чем портвейн, а кайф тот же. Сегодня хотели гонца послать, а денег не хватает, так что давай хоть полтинник свой.

– А как же я до дома доберусь, Володь? – спрашиваю. – Билет на электричку сорок копеек стоит, да еще на метро и на автобус по пятачку нужно, у меня же все рассчитано! Я пешком буду неделю обратно тащиться!

– Да не дрейфь, – Вовка мне снисходительно подмигнул, – я уже с отцом договорился насчет тебя, как король на тачке поедешь! Тебя прям к подъезду довезут! Место одно появилось в машине свободное, Ленка же в лагере остается, а ты вроде не толстый, должны все уместиться.

– В общем, да, за последние три дня, как мы с тобой не виделись, вроде не растолстел, – соглашаюсь. Конечно, если на машине, это другое дело, тем более что мы в одном дворе живем.

Ну, значит, отдал Вовке все деньги свои, мы опять закурили, тут-то он мне и говорит:

– У нас здесь в лагере, Леха, аппаратура офигительная, новая, пару недель как купленная, и я в ансамбле, который тут собрали, на басу играю, вчера первая репетиция уже была.

Я аж дымом поперхнулся.

– Да откуда она взялась, аппаратура эта? Тем более офигительная! Врешь, поди? Неужто не хуже, чем та, что в ГУМе?

– Да все, что продается в ГУМе твоем, – говно полное, такой аппарат, как у нас, только у профессионалов! – важно отвечает Вовка. – На это дело целых сорок тыщ жахнули, не поскупились, а та рухлядь, что мы с тобой видели, лишь для сельских танцев сгодиться может.

Тут мне немного обидно стало, ведь мы с ним столько вечеров потратили на то, что просто ездили по Москве в те немногие магазины, где продавались гитары, усилители, колонки. Стояли молча у прилавка и вздыхали, разглядывая это. Иногда нам везло, какой-нибудь счастливчик покупал себе электрогитару, и ее проверяли, втыкали в усилитель, и сначала продавец, а потом и покупатель пробовали играть, с умным видом обсуждая детали, а мы как завороженные слушали.

Потому что у нашего ансамбля только и было что раздолбанный ударник-тройник, два слабеньких усилка по тридцать рублей, на которые все три восьмых класса по полтиннику сбросились, и обычные деревянные гитары со звукоснимателями.

Нас однажды чуть было не прирезали, когда мы вечером по осени возвращались из ГУМа через Александровский сад. Я больше всего именно музыкальную секцию ГУМа любил. Там гитары на стене висели близко к прилавку, и когда продавец отворачивался, можно было гитару погладить или за струну тихонько пальцем подцепить.

И когда мы к арке под Троицким мостом проходили и до входа в метро оставалась сотня метров, тут нас и встретили. Их было человек семь-восемь, много старше нас, по виду подмосковная урла, все в кирзачах и тельняшках под расстегнутыми ватниками. После того как они нас быстренько в кружок взяли, один из них, видимо, главный, во время традиционного осведомления насчет бабок нож вытащил и Вовке прямо к животу приставил. Я, помню, даже испугаться не успел, а от возмущения чуть не задохнулся. Потому что жил неподалеку, на улице Грановского, у бабушки с дедушкой, и знал, как эти места охраняют и милиция, и те другие, в штатском.

Похоже, эти совсем уж залетные были, если у стен Кремля на гоп-стоп решились. И от понимания того, что все они дебилы конченые, я их совсем не испугался. А просто одной рукой отвел нож, к Вовкиному пузу приставленный, а другой круг этих придурков раздвинул, сам протиснулся, еще и Вовку пропихнул, и мы пошли себе, нам даже вслед никто ничего не вякнул. Они, скорее всего, не ожидали такой реакции и оторопели от нашей наглости. А я в тот вечер у Вовки ночевать остался, отец у него в очередном рейсе был, и мы до полуночи не спали, болтали о разном. У нас после пережитого вроде как братские чувства друг к другу возникли.

Так что можно сказать, мы от своей любви к гитарам чуть с жизнью не расстались, а теперь Вовка так презрительно об этом говорит, называя все то, на чем мы тогда почти свихнулись, полным говном. Да и вижу, он мне и не рад особенно, так, приехал, сигареты привез, деньги дал, могу и отваливать.

– Ну а гитары-то у вас какие? – чтобы как-то поддержать беседу, спрашиваю, хотя знаю, что обязательно приврет.

– Гитары наши, – говорит, – это вообще полный финиш, все импортные, даже двенадцатиструнка есть. Я же тебе говорю, мы таких и в руках никогда не держали, и близко не видели. Здесь гитар целых два комплекта. На одних репетируем, на других на танцах играть будем.

– Значит, у тебя, Вовка, две импортных бас-гитары? – не сдаюсь я.

Эх, чувствую, заливает он, конечно, быть такого не может. Мне даже легче стало.

– И что, можно на все это богатство ваше посмотреть? – Подмигиваю, а сам понимаю, что сейчас он какой-нибудь предлог придумает, чтобы отмазаться, и на этом проколется.

Но Вовка вдруг так легко говорит:

– Да не вопрос. Пойдем посмотрим.

Окурок щелчком отбросил, не спеша с бревнышка встал, джинсы свои фирменные тщательно отряхнул и пошел не оборачиваясь. Когда мы танцплощадку проходили, что к клубу пристроена была, он небрежно через плечо обронил, мол, через пару дней здесь на танцах шороху дадим.

Но на дверях клуба здоровый амбарный замок висел, Вовка задумчиво его в ладони покачал и вздохнул:

– Ну, значит, не судьба!

Да, конечно, трепач ты, Вова, дешевый! Два комплекта гитар, профессиональная аппаратура, в такой дыре, конечно, ага! Сейчас все ему скажу, чего мне стесняться!

Тут он куда-то в сторону поглядел и вдруг улыбнулся:

– Ага, вот Юрка Гончаров идет, он нам клуб и откроет!

В самом деле по тропинке к клубу направлялись двое взрослых парней с микрофонными стойками в руках, один нес три стойки, второй две. И кто, интересно, из них Юрка Гончаров? Наверно, тот, который три стойки тащит! И точно, Вовка тут как раз у него спрашивает:

– Ого, Юр, какие стойки фирменные, откуда?

– Да их нам на время из Москвы привезли, – отвечает Юра. – Это институтские стойки, лето кончится – отдадим.

Я, разумеется, не понял, что за «институтские» стойки, а Антошин закивал с умным видом. Пока Юра по карманам шарил, ключ искал, Вовка ему и говорит, что товарищ из Москвы приехал, хочет на аппаратуру взглянуть, можно ли?

– А отчего же нельзя? – удивился Юра. – Такое не грех и показать.

И даже всучил мне одну из стоек. Тут дверь наконец открыли, и мы вошли.

– Борька, включи свет, ни хрена не видно, сейчас все ноги поломаем, – сказал Юра.

Второй парень, который оказался Борей, залез куда-то на сцену и там рубильником щелкнул. Загорелись большие плафоны, мы по лесенке вошли на сцену, где оказалась еще одна дверь, обитая цинковым листом.

Юра опять долго рылся в карманах, наконец нашел и от этой двери ключ, вставил в замочную скважину, два раза провернул, потом плечом на дверь налег – она тяжело открывалась – и вошел внутрь. Там тоже пришлось включить рубильник, но Юра продолжал стоять в дверях, и мне за его спиной ничего не было видно. Но тут он отодвинулся и объявил радостно:

– Вперед, заходите!

И я зашел первый за ним…

Наверное, так чувствовал себя Али-Баба в разбойничьей пещере или граф Монте-Кристо, когда нашел сокровища кардинала Спада. Ошеломляющее чувство восторга от увиденного усиливалось пониманием того, что все это никогда не будет моим даже на время.

Что и говорить, прав был Вовка Антошин: ничего мы такого не видели с ним раньше и близко, а тем более, уж конечно, не держали в руках.

Отсвечивали хромом усилители, блестели темным лаком колонки, сверкали медью тарелки, отливала перламутровой зеленью отделка барабанов, стояли в ряд педали для электронных эффектов. Да сколько же тут всего! Я даже задохнулся от восторга!

Но главное лежало в метре от меня на сдвинутых колонках. Там была гитара – именно такая, как я себе представлял МОЮ гитару! У нее было все как в самых смелых мечтах. И три звукоснимателя, и стальной, плавно загнутый вибратор, и тонкий гриф с односторонними колками, да и цвет мне очень нравился, такой от темно-красного до черного.

А еще от всего изобилия, стоящего в этой комнате, исходил удивительно сильный и приятный запах, так может пахнуть, наверное, лишь мечта…

– Ну чего застыл? Понравилось? – раздался откуда-то издалека Вовкин голос, который вывел меня из оцепенения.

Стоит очень довольный и собой, и произведенным эффектом. А я и ответить в тот момент ничего не мог, только молча глазел на все великолепие, в два яруса сложенное в клубной подсобке. А палочек-то барабанных, а медиаторов, а микрофонов!

И как я себе представил, что придется уезжать от этого фантастического зрелища, то такая тоска меня взяла, хоть вешайся! Я даже попросить гитару стеснялся. Тем более с моими-то руками сейчас не на такой сумасшедшей красоты гитаре играть, а продолжать в совхозе «Огородный гигант» редиску дергать!

– А ты сам-то на гитаре играешь? – будто услышав меня, спросил этот Юрка Гончаров.

И я было приготовился что-то промямлить, потому что игра моя на фоне таких сокровищ, конечно, лажа полная, как вдруг случилась удивительная вещь.

– Да он вообще чумовой соло-гитарист, – вдруг объявил Вовка, – он ОЧЕНЬ хорошо играет, быстро, за ним и угнаться никто не может! Ты, Юрка, не обижайся, но мне кажется, у него даже ЛУЧШЕ, ЧЕМ У ТЕБЯ, получается!

Ох, и ни фига себе! Что происходит? С чего бы ему про меня такие вещи говорить, у нас ведь совсем по-другому заведено!

Потому что все только и делают, что Вовку нахваливают, а он снисходительно эти восторги принимает. А тут, пожалуй, первый раз в жизни он так прилюдно про меня и такое, ну дела!

– Так нам же соло-гитарист позарез и нужен! Володь, мы же только вчера говорили, что играть некому на соло-гитаре! Что ты раньше-то молчал? Если у тебя товарищ такой, ему путевку сделать можно было, – сказал Юрка.

Ну а теперь Вовка в своем репертуаре: стоит, плечами пожимает, мол, я и забыл, что какой-то соло-гитарист нужен, подумаешь, всего ж не упомнишь.

Не надо, не надо было Юрке при мне про путевку говорить! Оказывается, я мог в этот лагерь поехать, в ансамбле бы играл, да еще в одном отряде с Вовкой был бы!

– А сейчас, сейчас нельзя, чтобы вот… путевку? – пролепетал я дрожащим голосом, а сам думаю: да конечно нельзя, какая там путевка, смена уже началась, поезд ушел, дорогой товарищ.

– Тебя как зовут? – спрашивает Юрка Гончаров, а я от переживаний никак не могу сообразить, как же меня зовут.

– Его Леша зовут, Леша Мотор! – снова Вовка пришел мне на помощь.

– Мотор? – удивился Юрка. – Смешная какая фамилия у тебя, Леша!

Тут Вовка опять за меня говорит, что Мотор никакая не фамилия, а фамилия Моторов, а Мотор – это, значит, кличка такая.

– Тебе бы, Леша, Калмановича насчет путевки поспрашивать, – говорит Юрка. – Его мать сегодня в лагере, она по путевкам главная.

– Точно, – говорит Вовка, – нужно Калмановича найти. Стой здесь, никуда не уходи, я за ним сбегаю.

Взял и правда убежал.

Не устаю на Вовку удивляться: взял и из-за меня побежал! Да, сегодня день какой-то уж совсем необыкновенный!

– Все, мужики, пошли на улицу, пора к обеду готовиться. Закрывай лавочку, Борька, – сказал Юра и ключи тому протянул.

Все дружно двинулись на выход, а я немного отстал и у всех за спиной осторожно гитару пальцем за первую струну подцепил и прислушался. И она мне тихонько ответила…

Калмановичем оказался тот самый Вадик, который был тогда у Вовки на дне рождения, только там он, видимо, себя в незнакомой компании чувствовал скованно, а здесь уж точно нет.

– Ну, давай, что ли, закурим, – говорит Вадик, имея в виду, конечно, мои сигареты. – Слышал, тебе надоело одному в Москве бухать? И правильно, бухать нужно на лоне природы и под строгим надзором, а то мало ли чего, правильно, Генкин?

Произнеся это все, Вадик сразу заржал.

Ага, значит, тот молчаливый крупный полный парень по имени Борис тоже Генкин, наверное, родственник тому завхозу, с которым я сегодня за грузчика работал.

– Ладно, пойдем маман мою поищем, пора из тебя человека делать, – опять рассмеялся Вадик. – Будешь на линейку ходить, по столовой дежурить, за водкой бегать!

Тут уже все закатились, и даже Боря Генкин.

Маму Вадика Калмановича, Маргариту Львовну, мы нашли недалеко от клуба. Это была крупная женщина с фиолетовыми волосами и с какими-то, как и у Вадика, негритянскими чертами лица. Она прогуливалась по аллее рядом с крепким широкоплечим мужиком, о чем-то с ним переговариваясь. Немного в стороне стояли Вовкины родители, мы к ним и подошли.

– Сейчас поедем, – говорит дядя Витя. – Нужно еще Маргариту домой завезти, машину на стоянку поставить и к футболу успеть. А вы чего от Маргариты-то хотите, признавайтесь, что задумали?

– Да вот, – отвечает Вовка, – Леха в лагерь намылился, хочет в ансамбле играть, так мы ее решили попросить.

– Ну что же, дело хорошее, – улыбнулся Вовкин отец. – Попросите, а я рядом постою, для страховки!

Тут и Маргарита Львовна подошла к нам: что, мол, поедем уже? И Вадика своего по головке погладила:

– Поедем мы, сынуль, веди себя хорошо.

А Вадик захихикал и говорит, что Леша тебе кой-чего сказать хочет, и меня к своей маме в спину подтолкнул.

– Слушаю тебя внимательно, лапочка! О чем ты меня хочешь спросить?

Маргарита так строго это слово «лапочка» произнесла, что у меня опять язык отсох.

– Так я… мне бы путевку., на гитаре… – пролепетал я, а Вадик тут же закатился.

– Скажи-ка, лапочка, у тебя родители в нашем институте работают? – спрашивает меня Маргарита.

– В каком нашем институте? – не понял я. При чем тут какой-то «наш институт»?

– Да ты с луны, что ли, свалился? – возмутилась она. – Наш институт – это Первый медицинский институт, лапочка, стыдно не знать! И лагерь от этого же института. А у тебя родители-то врачи?

– Нет, – говорю, – не врачи.

Ну, все, похоже, пролетел я с путевкой. Понятно, здесь нужно иметь родителей-врачей, чтобы в лагерь этот поехать.

– Не врачи? А кто? – продолжает Маргарита Львовна. – Кто родители-то твои?

– Химики, – развел я руками, – и мама химик, да и отец тоже.

А Вадик от такого известия так развеселился, что даже захрюкал. Вот черт, угораздило же меня с родителями, неужели трудно им было врачами стать, я бы сейчас без проблем на такой чудесной гитаре играл…

– Не у нас на кафедре работают? – опять Маргарита Львовна допытывается.

– Нет, – отвечаю, – не у вас.

Тут Маргарита замолчала, посмотрела на дядю Витю, потом опять на меня.

– И что же мне с тобой прикажешь делать, лапочка? Нужно подумать!

Сердце у меня вспорхнуло, как потревоженный воробей. Подумайте, конечно, подумайте, дайте мне путевку, я хороший, я каждый день буду по столовой дежурить, я даже курить брошу, только дайте мне хоть иногда на той гитаре играть!

Видимо, Маргарита что-то почувствовала. Посмотрела на Вовкиного отца и говорит:

– Ладно, пойду с Мэлсом поговорю.

И отправилась снова к тому широкоплечему мужику, с которым пять минут назад под руку прогуливалась.

Вернулась буквально через минуту и говорит, что нормально, есть еще свободные койки в первом отряде, но нужно торопиться, пока кто-нибудь умный их не занял.

Как же мне хотелось прыгать, орать, петь от счастья, расцеловать всех, включая Вадика, но я неимоверным усилием воли сдержался.

– А как зовут начальника лагеря? – тем временем спрашивает Вовкина мама. – Что-то я не расслышала.

– Его Мэлс зовут, то есть – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. – Пояснила Маргарита Львовна. – Так его мама с папой назвали, он, наверное, до сих пор им спасибо говорит.

Все сразу понимающе засмеялись, ну и, конечно, Вадик громче всех.

– Слушай меня, лапочка! – строго сказала Маргарита. – Сегодня суббота, завтра воскресенье. В понедельник делай что хочешь, но до обеда возьми в поликлинике справку, называется 286-я форма. И с этой справкой не позднее пяти часов подъедешь в здание профкома на Большой Пироговке, знаешь, где это?

– Нет, – честно признался я, – но я найду, Маргарита Львовна, найду эту Большую Пироговку, язык до Киева доведет.

– Горе ты мое! – вздохнула она. – Пироговку не знает!

А Вадик присвистнул и пальцем у виска покрутил. Видимо, совсем уж неприлично не знать эту самую Пироговку.

– Значит, так! – терпеливо стала объяснять мне Маргарита Львовна. – Доедешь до «Кропоткинской», а там на пятом или пятнадцатом троллейбусе до остановки «Трубецкая», где за ректоратом, в деревянной избушке, профком и найдешь. Спросишь Александру Мартыновну, я ей позвоню сегодня, скажешь, что от меня. Отдашь ей за путевку двенадцать рублей, да смотри, справку, ради бога, не забудь, и во вторник милости прошу в лагерь, только пусть тебя кто-нибудь из родителей привезет.

А перед тем как мы сели в машину, Вовка отозвал меня в сторону и наказал привезти сигарет и, по возможности, денег.