Уходя, приор велел Годвину:
– Останься, помоги матери-настоятельнице. Зайди ко мне перед вечерней сообщить, как дела у рыцаря.
Обычно Антоний не беспокоился о больных. Несомненно, к Томасу Лэнгли он испытывал особый интерес.
Годвин смотрел, как брат Иосиф накладывает мазь на руку рыцарю, так и не пришедшему в сознание. Оставалось надеяться, что он заручился поддержкой Сесилии, дав правильный ответ на медицинский вопрос, вот только было бы неплохо удостовериться в этом. Когда брат Иосиф закончил и аббатиса принялась обмывать руку Томаса розовой водой, Годвин проговорил:
– Я рассчитываю, что вы согласитесь на мою просьбу.
Настоятельница пристально на него посмотрела.
– Могу тебе сказать, что решила дать деньги Савлу.
Годвин был потрясен.
– Но я же ответил правильно!
– Вот как?
– Вы что, согласны с цирюльником?
Сесилия выгнула бровь.
– Не собираюсь отвечать на твои вопросы, брат Годвин.
– Простите, – тут же поправился он. – Я, должно быть, не понимаю.
– Вижу.
Если уж настоятельница пустилась изъясняться загадками, нет смысла расспрашивать дальше. Годвин отвернулся, раздираемый недоумением и обидой. Она дает деньги Савлу! Может, потому, что тот приходится родней графу? Нет, вряд ли, настоятельница всегда отличалась независимостью в суждениях и поступках. Наверное, чашу весов перевесила показная набожность Савла. Пустая трата денег. Белая Голова никогда и никого за собой не поведет. Как лучше сообщить новость матери. Та придет в бешенство, но кого она станет винить? Антония? Самого Годвина? Знакомый страх сковал его члены, когда он вообразил себе гнев Петраниллы.
В этот миг, словно подслушав его мысли, Петранилла вошла в госпиталь через дальнюю дверь – высокая женщина с пышной, могучей грудью. Мать перехватила взгляд сына и остановилась у двери, ожидая, пока Годвин приблизится. Монах направился к ней, медленно переставляя ноги и обдумывая, что сказать.
– Твоя тетка Роза умирает, – произнесла Петранилла, стоило Годвину подойти.
– Да благословит Господь ее душу. Мать Сесилия говорила мне.
– Ты выглядишь потрясенным. Разве ты не знал, насколько она плоха?
– Это не из-за тетушки Розы. У меня другие дурные вести. – Годвин сглотнул. – Я не еду в Оксфорд. Дядя Антоний не хочет платить за учебу, и мать Сесилия тоже мне отказала.
К его огромному облегчению, Петранилла не расшумелась прямо тут, хотя ее губы плотно сжались.
– В чем причина?
– У него нет денег, а она оплачивает поездку Савла.
– Белой Головы? Из него ничего путного не выйдет.
– Ну, по меньшей мере он собирается стать врачом.
Петранилла заглянула сыну в глаза, и Годвин вздрогнул.
– Полагаю, ты сам виноват. Тебе следовало прежде поговорить со мной.
Опасения Годвина оправдывались: мать и вправду нашла виноватого.
– Почему это я все испортил? – возмутился он.
– Сперва мне следовало поговорить с Антонием. Я бы сумела его расположить.
– Он все равно отказал бы.
– А прежде чем говорить с Сесилией, нужно было узнать, обращались ли к ней другие. Тогда до разговора с нею ты мог бы копнуть под Савла.
– Но как?
– Должны же у него быть недостатки. Узнал бы, какие, и указал на них Сесилии. А уже потом, когда у нее открылись бы глаза, подошел к ней сам.
Годвин оценил справедливость этого довода.
– Я не подумал об этом, – признал он, опустив голову.
Подавляя раздражение, Петранилла продолжила:
– Нужно готовиться к подобному, как графы готовятся к сражениям.
– Теперь-то я понимаю, – ответил Годвин, пряча глаза. – Никогда больше не допущу такой ошибки.
– Надеюсь.
– Что мне делать, мама?
– Я не собираюсь сдаваться. – На ее лице появилась знакомая решимость. – Я достану деньги.
Годвин испытал прилив надежды, однако не мог себе представить, как мать сможет выполнить это обещание.
– Но где?
– Продам дом и перееду к брату Эдмунду.
– А он согласится?
Суконщик был щедрым и добросердечным человеком, но иногда брат с сестрой крепко ругались.
– Думаю, да. Он скоро овдовеет, и ему понадобится хозяйка. Не то чтобы Роза, кстати, хорошо с этим справлялась.
Годвин покачал головой:
