Тайна Найтингейла

Он прошел дальше. В ногах кровати стоял шкаф с пристроенным к нему комодом – убогим сооружением из светлого дерева, сконструированным (если кто-то вообще сознательно конструировал столь уродливый предмет) таким образом, чтобы обеспечить максимальную вместительность на минимальной площади. На крышке комода, предназначенной служить туалетным столиком, стояло небольшое зеркало. Перед зеркалом лежали расческа и щетка для волос. Больше ничего.

Дэлглиш выдвинул левый ящичек. Там была косметика: баночки и тюбики, аккуратно расставленные на подносике из папье-маше. Косметики было гораздо больше, чем он ожидал увидеть: очищающий крем, коробка косметических салфеток, крем под пудру, прессованная пудра, тени для век, тушь для ресниц. Очевидно, красилась она весьма тщательно. Но всего было по одной штуке. Никаких экспериментов, никаких случайных покупок, никаких наполовину использованных и заброшенных тюбиков с остатками крема, застывшими вокруг пробки. Этот набор говорил: «Вот то, что мне подходит. То, что мне нужно. Не больше и не меньше».

Он выдвинул правый ящик. Там не было ничего, кроме картотечной гармошки с алфавитным индексом на каждом отделении. Он просмотрел содержимое. Свидетельство о рождении. Свидетельство о крещении. Чековая книжка сберегательной кассы при почтовом отделении. Фамилия и адрес ее поверенного. Личных писем не было. Он сунул картонку под мышку.

Подошел к шкафу и снова осмотрел одежду. Три пары брюк. Шерстяные джемперы. Зимнее пальто из ярко-красного твида. Четыре тонких шерстяных платья хорошего покроя. Все вещи отличного качества. Дорогой гардероб для студентки медучилища.

Он услышал, как сэр Майлз последний раз удовлетворенно хрюкнул, и повернулся к нему. Патологоанатом выпрямился, снимая резиновые перчатки. Такие тонкие, что казалось, будто он сбрасывает кожу.

– Умерла, по-моему, – сказал он, – примерно десять часов назад. Я сужу по ректальной температуре и степени окоченения нижних конечностей. Но это не более чем предположение, мой дорогой коллега. Вы же знаете, как все это неопределенно. Посмотрим на содержимое желудка: возможно, это даст нам ключ к разгадке. А пока, основываясь на клинических признаках, могу лишь сказать, что она умерла часом раньше или позже полуночи. Если рассуждать здраво, то, вернее всего, она умерла, когда выпила свой стаканчик спиртного на ночь.

Дактилоскопист оставил бутылку виски и стакан на столе и снимал теперь отпечатки с дверной ручки. Сэр Майлз подошел к столу и, наклонив голову, приблизил нос к краю стакана.

– Виски. А что еще? Вот в чем вопрос, дорогой коллега. Вот в чем вопрос. Одно ясно: это не едкое вещество. Никакой карболовой кислоты на этот раз. Я, кстати, не производил вскрытие той, другой девочки. Этим занимался Рикки Блэйк. Пренеприятнейшая работенка. Полагаю, вы ищете связь между этими двумя смертями?

– Не исключено, – ответил Дэлглиш.

– Может быть. Может быть. Вряд ли это была естественная смерть. Но надо подождать токсикологии. Тогда, может, что-нибудь узнаем. Нет никаких признаков удушения или удушья. Никаких внешних следов насилия, если уж на то пошло. Кстати, она была беременна. Около трех месяцев, на мой взгляд. Выявил здесь чудненькое баллотирование[5]. Не обнаруживал такого признака со студенческих лет. Вскрытие это, конечно, подтвердит.

Его маленькие блестящие глазки обшарили комнату.

– По всей видимости, нет никакой склянки из-под яда. Если это был яд, конечно. И никакой предсмертной записки, которые оставляют самоубийцы?

– Это не является неопровержимым доказательством, – сказал Дэлглиш.

– Знаю. Знаю. Но большинство из них оставляют маленькое billet doux[6]. Они любят делать признания, мой дорогой коллега. Любят делать признания. Кстати, перевозка уже здесь. Я заберу ее, если вы закончили.

– Закончили, – сказал Дэлглиш.

Он подождал, глядя, как носильщики ловко внесли в комнату носилки и с проворной деловитостью погрузили на них свой мертвый груз. Сэр Майлз суетился вокруг них, нервничая и беспокоясь, с видом знатока, который обнаружил особенно хороший экземпляр и должен тщательно проследить за его надежной транспортировкой. Когда унесли эту недвижную массу костей и твердеющих мышц – чему каждый из них способствовал по-своему, – комната сразу же стала удивительно нежилой и заброшенной. Дэлглишу знакомо было это ощущение, возникавшее, когда уносили тело, – словно опустела сцена, потерял смысл случайно расположенный реквизит и даже воздух застыл. Только что умершие окружены таинственным ореолом: недаром в их присутствии люди разговаривают шепотом. Но теперь ее уже не было, и ему нечего больше делать в комнате. Он оставил дактилоскописта описывать и фотографировать свои находки и вышел в коридор.

Близился полдень, но в коридоре было еще очень темно, лишь одно окно в дальнем конце просвечивало туманным квадратом за задернутыми шторами. Сначала Дэлглиш мог едва различить форму и цвет трех красных пожарных ведер, наполненных песком, и конус огнетушителя, отсвечивающий на фоне резных дубовых панелей стен. Грубо вколоченные в деревянные панели железные крюки, на которых держались ведра, резали глаз своим несоответствием с изящными медными светильниками изогнутой формы, точно выраставшими из деревянных резных четырехлистников. Очевидно, вначале эти светильники предназначались для газового освещения, а потом наспех, бездарно и топорно, их приспособили под электричество. Медные детали давно не чистились, а изящные стеклянные абажуры, изогнутые в форме лепестков, были большей частью разбиты, и многих лепестков не хватало. Из сердцевины каждого обезображенного цветка уродливым бутоном торчал патрон с грязной слабомощной лампочкой, их слабый рассеянный свет оставлял пол в тени и лишь подчеркивал мрачность всего помещения. Кроме маленького окошка в конце коридора, здесь почти не было других источников естественного освещения. Огромный витраж в буро-красных тонах над лестничным пролетом, изображавший сцену изгнания из рая в стиле прерафаэлитов, вряд ли мог заменить окно.

Дэлглиш заглянул в комнаты, примыкающие к комнате умершей. Одна была нежилая: голая кровать, дверца шкафа приоткрыта, а ящики комода, выложенные чистыми газетами, выдвинуты, словно для того, чтобы продемонстрировать полнейшую необитаемость. Во второй кто-то жил, но, похоже, второпях ушел куда-то: одеяло было небрежно откинуто, а коврик у кровати топорщился складками. На тумбочке лежала кучка учебников; он открыл первый попавшийся под руку и прочел надпись на форзаце: «Кристин Дэйкерс». Значит, в этой комнате жила девушка, обнаружившая труп. Он внимательно осмотрел стену, разделяющую две комнаты. Это была тонкая легкая перегородка из древесноволокнистой плиты, покрашенной масляной краской, она гулко задрожала, когда он стукнул по ней. Интересно, подумал он, слышала ли Дэйкерс что-нибудь ночью. Если только Джозефин Фэллон не умерла мгновенно и беззвучно, то хоть что-то, говорящее о ее страданиях, должно было проникнуть сквозь эту хрупкую перегородку. Ему не терпелось допросить Кристин Дэйкерс. Но пока что она в шоковом состоянии, как ему сказали, лежала в сестринском лазарете. Вероятно, она в самом деле была в шоке, но даже если и нет, то Дэлглиш все равно ничего не мог сделать. На данный момент врачи надежно защищали Дэйкерс от любых расспросов полицейских.

Он продолжил свои исследования. Напротив комнат учащихся находилась большая квадратная комната с четырьмя душевыми установками, отгороженными пластиковыми занавесками, из которой можно было пройти в другое помещение, где располагались в ряд уборные и небольшие ванные комнатки. В каждой ванной комнатке имелось окошко с матовым стеклом, которое, хоть и неудобно расположенное, было нетрудно открыть. Из этих окошек просматривался задний двор и два небольших, соединенных с основным зданием флигеля, которые были надстроены над кирпичными галереями и не соответствовали архитектурному облику здания. Казалось, архитектор, исчерпав возможности готического Возрождения и барокко, решил внести в свое творение элементы более созерцательного и духовного характера. Площадка между галереями сплошь заросла лавровыми кустами и деревьями, которые так близко подступали к дому, что чуть ли не касались своими ветвями нижних окон. Дэлглиш видел смутные фигуры людей, шарящих в кустах, слышал неясные голоса. В этих кустах была найдена выброшенная бутылка из-под дезинфицирующего средства, которое убило Хедер Пирс, и вполне вероятно, что второй сосуд с не менее смертоносным содержимым мог быть выкинут под покровом ночи из того же самого окна. На полочке в ванной лежала щетка для ногтей. Дэлглиш взял ее и, широко размахнувшись, швырнул в кусты. Он не видел и не слышал, как она упала, но из кустов высунулось веселое лицо, ему приветственно помахали рукой, и двое констеблей, занятых поисками, вновь исчезли в зарослях.

Затем он прошел в дальний конец коридора, в студенческую подсобку. Там вместе с сестрой Ролф находился сержант Мастерсон. Они рассматривали набор самых разнообразных предметов, лежащих перед ними на рабочем столе, с таким видом, словно каждый из них играл сам с собой в «Ким»[7]. Два выжатых лимона, вазочка с сахарным песком, целая коллекция кружек с холодным чаем, поверхность которого подернулась мутным налетом, а также изящный чайник вустерского фарфора и такие же чашка с блюдцем и молочник. Кроме того, там лежал еще мятый лист тонкой белой оберточной бумаги с надписью «Винный магазин Сканторпа, Хай-стрит, 149, Хедерингфилд» и выписанный от руки чек, разглаженный и придавленный к столу двумя баночками чая.

– Она купила виски вчера утром, сэр, – сказал Мастерсон. – На наше счастье, мистер Сканторп весьма скрупулезно выписывает чеки. Вот чек, а вот оберточная бумага. Похоже, она первый раз открыла бутылку вчера перед сном.

– Где она хранилась? – спросил Дэлглиш.

– Фэллон всегда хранила виски у себя в комнате, – ответила сестра Ролф.

Мастерсон рассмеялся:

– Неудивительно, если бутылка стоит почти три фунта.

Сестра Ролф посмотрела на него с презрением:

– Сомневаюсь, чтоб это беспокоило Фэллон. Не в ее характере было следить, сколько выпито.

– Она была такой щедрой? – спросил Дэлглиш.

– Нет, просто ей было все равно. Она держала виски в своей комнате, потому что так просила главная сестра.

Но вчера принесла бутылку сюда, чтобы приготовить себе напиток на ночь, подумал Дэлглиш. И тихонько помешал пальцем сахар.

– Сахар тут ни при чем, – заметила сестра Ролф. – Ученицы сказали мне, что они все брали сахар, когда готовили утром чай. И некоторые, по крайней мере двойняшки Берт, успели немного отпить.

– Тем не менее мы отошлем и сахар, и лимоны в лабораторию, – сказал Дэлглиш.

Он приподнял крышку чайника и заглянул внутрь.

Отвечая на его невысказанный вопрос, сестра Ролф пояснила:

– По всей видимости, Дэйкерс заваривала в нем чай. Чайник, конечно, принадлежит Фэллон. Никто, кроме нее, не заваривает утром чай в антикварном вустерском фарфоре.

– Дэйкерс приготовила чай для Фэллон до того, как узнала, что та умерла?

– Нет, после. Мне кажется, это была совершенно непроизвольная реакция. Девочка была явно в состоянии шока. Ведь она только что увидела труп Фэллон. Вряд ли она предполагала вылечить трупное окоченение с помощью горячего чая, даже лучшего китайского сорта… Вы, наверно, хотите увидеть Дэйкерс, но вам придется подождать. Она сейчас в лазарете. Думаю, вам уже сообщили. Лазарет находится в платном отделении, и за ней сейчас ухаживает сестра Брамфетт. Вот почему я здесь. Как и в полиции, у нас строго соблюдается иерархия, и, когда главная сестра отсутствует, следующей в порядке подчинения стоит Брамфетт. Так что это ей полагалось бы прыгать вокруг вас на задних лапках, а не мне. Вам, наверно, уже сказали, что мисс Тейлор была на конференции в Амстердаме и должна вот-вот вернуться. Ей пришлось срочно поехать вместо председателя местного комитета по подготовке медицинских сестер – к счастью для нее. По крайней мере хоть у одного из членов нашего руководства есть алиби.

Это Дэлглиш уже слышал, и не один раз. Казалось, каждый, с кем ему довелось здесь разговаривать, пусть даже мимолетно, считал необходимым упомянуть, объяснить или выразить сожаление по поводу отсутствия главной сестры. Но сестра Ролф была первой, кто с ехидством отметил, что это обстоятельство обеспечивало алиби мисс Тейлор, хотя бы на время смерти Фэллон.

– А как насчет остальных учениц?

– Они сейчас в малой аудитории этажом ниже. Сестра Гиринг, инструктор по практике, проводит с ними час самостоятельной подготовки. Не думаю, чтоб они могли много прочесть. Было бы лучше занять их чем-то более активным, но это трудно организовать без предварительной подготовки. Вы побеседуете с ними там?

– Не сейчас. И не там, а в демонстрационной, где умерла Пирс.

Она взглянула на него и быстро отвела глаза, но не настолько быстро, чтобы он не заметил выражение удивления и, как ему показалось, неодобрения. Она ожидала от него большей чуткости, большей деликатности. С тех пор как умерла Пирс, в демонстрационной комнате занятия не проводились. И допрашивать учениц там сразу после второй трагической смерти значило бы воскресить в памяти старые страхи с помощью новых. И если кто-нибудь из учениц на грани нервного срыва, это может добить их, а у него даже мысли не возникло, что можно воспользоваться другим помещением. Сестра Ролф, подумал он, похожа на всех остальных. Все хотят, чтобы убийцы были пойманы, но только чтоб это делалось исключительно по-джентльменски. Все хотят, чтобы убийцы были наказаны, но только если наказание не оскорбляет их собственной чувствительности.

– Каким образом дом запирается на ночь? – спросил Дэлглиш.

– Это входит в обязанности сестры Брамфетт, сестры Гиринг и в мои; мы дежурим в порядке очереди, по целой неделе. Сейчас дежурит Гиринг. Из старших сестер только мы трое живем здесь. Ровно в одиннадцать мы запираем на замок и на засов парадную дверь и дверь на кухню. Есть еще дверь черного хода с замком «Йейл» и щеколдой изнутри. Если кому-то из учащихся или преподавателей приходится возвращаться позже, то ей выдается ключ от этой двери, и она запирает ее на щеколду, когда приходит. У старших сестер ключ находится постоянно. Есть и еще одна дверь – из квартиры главной сестры на четвертом этаже. У нее отдельная лестница и, разумеется, свой собственный ключ. Кроме того, имеются запасные выходы на случай пожара, но они все заперты изнутри. В общем, проникнуть сюда было бы нетрудно. Как, наверно, и в большинство подобных заведений. Но насколько мне известно, грабители к нам никогда не забираются. Кстати, в оранжерее выбито окно. Олдермен[8] Кили, наш вице-председатель, кажется, считает, что убийца Фэллон проник именно этим путем. Он большой мастер находить удобные объяснения на все трудные случаи жизни. А мне кажется, что окно разбилось от ветра, но у вас, безусловно, будет свое мнение на этот счет.

Она чересчур разговорчива, подумал Дэлглиш. Впрочем, словоохотливость – наиболее распространенная реакция человека на потрясение или нервное напряжение, и каждый следователь старается этим воспользоваться. Завтра она будет презирать себя за свою болтливость, и чем больше она будет себя презирать, тем труднее с ней будет работать, тем меньше можно рассчитывать на ее содействие. А пока она говорила ему больше, чем сама о том догадывалась.

Конечно, надо будет взглянуть на разбитое окно и проверить, нет ли на раме следов вторжения. Но маловероятно, что убийство Фэллон было делом рук постороннего человека.

– Сколько человек ночевали в доме прошлой ночью? – спросил он.

– Брамфетт, Гиринг и я. Брамфетт выходила на какое-то время. Как я понимаю, ее вызывал в палату мистер Кортни-Бриггз. Мисс Коллинз была здесь. Это экономка. И еще пять учениц: Дэйкерс, двойняшки Берт, Гудейл и Пардоу. Ну и Фэллон, конечно. Если только ей вообще удалось поспать! Кстати, у нее всю ночь горела настольная лампа. Двойняшки Берт вставали в начале третьего, делали себе какао и чуть было не пошли угощать Фэллон. Если б они это сделали, у вас было бы более четкое представление о времени смерти. Но они подумали, что она, наверно, уснула со светом и не слишком-то обрадуется, если ее разбудят, пусть даже видом и запахом какао. Для двойняшек единственный способ успокоиться – это поесть или попить чего-нибудь, но, слава богу, они достаточно взрослые, чтобы понимать, что не все разделяют их пристрастия и что Фэллон в особенности предпочла бы сон и одиночество чашке какао и их обществу.

– Я поговорю с двойняшками Берт. А что вы скажете о территории больницы? Она не закрывается на ночь?

– В сторожке у главных ворот всегда дежурит привратник. Главные ворота не запираются из-за карет «скорой помощи», но он всегда следит, кто приходит или уходит. Дом Найтингейла расположен ближе к задним воротам, но мы обычно не ходим туда пешком, потому что дорога плохо освещена и идти там довольно страшно. Кроме того, эти ворота выходят на Винчестер-роуд, а от нее до центра города почти две мили. И зимой, и летом кто-нибудь из привратников запирает эти ворота с началом сумерек, но у всех старших сестер и у Главной имеются ключи.

– А ученицы с ночным пропуском?

– Они должны пользоваться главными воротами и идти по основной дороге вокруг больницы. Есть и более короткий путь через парк, которым мы пользуемся днем, – это около двухсот ярдов, – но мало кто ходит через парк ночью. Полагаю, мистер Хадсон, директор больницы, даст вам план территории и Дома Найтингейла. Кстати, он и вице-председатель ждут вас в библиотеке. Председатель, сэр Маркус Коуэн, сейчас в Израиле. Но и их достаточно для торжественной встречи высокого гостя. Даже мистер Кортни-Бриггз отложил прием амбулаторных больных, чтобы приветствовать Скотланд-Ярд в Доме Найтингейла.

– Раз так, – сказал Дэлглиш, – не будете ли вы любезны сообщить им, что я скоро приду?

Он давал понять, что больше ее не задерживает. Словно стараясь смягчить обстановку, сержант Мастерсон вдруг громко сказал:

– Сестра Ролф очень помогла нам.

Женщина насмешливо фыркнула:

– Помогла полиции! Нет ли в этой фразе подозрительного намека? Во всяком случае, не думаю, что я могу чем-то особенно помочь. Я никого не убивала. А вчера вечером я смотрела фильм в местном кинотеатре. У них там показ всех фильмов Антониони. На этой неделе идет «Приключение». Я вернулась за несколько минут до одиннадцати и сразу пошла спать. И даже не видела Фэллон.

Не возражая, Дэлглиш с горечью отметил первую ложь; сколько еще он услышит лжи, крупной и мелкой, прежде чем закончится расследование? Но сейчас было не время допрашивать сестру Ролф. Она будет нелегким свидетелем. На его вопросы она отвечала хоть и полно, но с нескрываемой неприязнью. И непонятно было, что ей не нравилось: он сам, или его работа, или любой мужчина вызывал у нее такое сердитое презрение в голосе. Ее лицо соответствовало ее характеру, раздражительному и воинственному. Сильное и умное, оно было лишено мягкости, женственности. Глубоко посаженные, очень темные глаза могли бы быть привлекательными, если бы не нависшие над ними совершенно прямые черные брови, такие черные и густые, что из-за них лицо казалось уродливым. Нос был большой и пористый, а тонкие губы непреклонно сжаты. Это было лицо женщины, которая так и не нашла свое место в жизни и, возможно, оставила попытки сделать это. Он вдруг подумал, что если она окажется убийцей и ее фотография будет опубликована, то другие женщины, жадно ища в этой жесткой маске следы порочности, согласятся, что их это не удивляет. Ему вдруг стало жалко ее; такую жалость, смешанную с раздражением и состраданием, обычно испытывают к неполноценным людям и уродам. Он быстро отвернулся, чтобы она не заметила этого неожиданного приступа жалости. Понимал, что для нее это было бы наибольшим оскорблением. А когда повернулся опять, чтобы официально поблагодарить ее за помощь, она уже ушла.

Сержант Мастерсон был высок ростом (сто восемьдесят восемь сантиметров) и широк в плечах. Он легко носил свое тело, и все движения его были удивительно точны и выверены для такого грузного и чрезвычайно энергичного человека. Его многие считали красивым, особенно он сам, а своим волевым лицом, чувственными губами и непроницаемым взглядом он поразительно напоминал известного американского киноактера, игравшего в ковбойских фильмах. Дэлглиш иногда подозревал, что сержант, зная об этом своем сходстве – а он уж наверняка знал, – еще усиливал его, стараясь говорить с едва заметным американским акцентом.

– Хорошо, сержант. Вы имели возможность осмотреть место происшествия, кое с кем разговаривали. Расскажите мне о своих впечатлениях.

Такое предложение, как известно, вселяло ужас в сердца подчиненных Дэлглиша. Это значило, что теперь старший инспектор хочет услышать краткое, сжатое, точное и четко сформулированное сообщение о преступлении, из которого человек, не знакомый с этим делом, мог бы получить все наиболее важные сведения. Способность не только знать, что ты хочешь сказать, но и выразить это с помощью минимума необходимых слов такая же редкость среди полицейских, как и среди других членов общества. Подчиненные Дэлглиша жаловались, что не знали, будто теперь для поступления на службу в департамент криминальной полиции требуется еще и ученая степень в знании английского. Но сержанта Мастерсона было не так легко испугать, как большинство его товарищей. У него были свои недостатки, но уверенности в себе ему всегда хватало. Он был рад, что участвует в этом расследовании. В Скотланд-Ярде все знали, что старший инспектор Дэлглиш не выносит дураков и что у него выработано свое собственное четкое определение глупости. Мастерсон уважал его, потому что Дэлглиш был одним из наиболее преуспевающих сыщиков в Скотланд-Ярде, а успех для Мастерсона был единственным стоящим мерилом. Он находил его очень способным, из чего вовсе не следует, что он считал Адама Дэлглиша таким же способным, как Чарлз Мастерсон. Вообще-то он очень недолюбливал Дэлглиша, но предпочитал не тратить время на исследование причин этой неприязни. Он подозревал, что их антипатия взаимна, но это не слишком его беспокоило. Дэлглиш был не тем человеком, который стал бы портить карьеру своему подчиненному из-за неприязни к нему: его щепетильность и вместе с тем беспристрастность в признании заслуг там, где они действительно существуют, были широко известны. Надо только проявлять осмотрительность, и Мастерсон собирался быть начеку. Дурак тот честолюбец, который, тщательно спланировав свое продвижение по служебной лестнице, не осознал с самого начала, что противоречить старшему по званию чертовски глупо. Быть таким дураком у Мастерсона не было никакого желания. Хотя небольшое снисхождение со стороны шефа в их добровольном сотрудничестве не помешало бы. А он не был уверен, что получит его.

– Я буду рассматривать эти две смерти по отдельности, сэр, – сказал он. – Первой жертвой…

– Почему вы говорите как репортер уголовной хроники, сержант? Давайте сначала удостоверимся, что перед нами жертва, прежде чем употреблять это слово.

– Первая умершая… – начал Мастерсон, – первой умерла в возрасте двадцати одного года учащаяся медучилища Хедер Пирс. – Дальше он рассказал подробности смерти обеих девушек, насколько они были известны, стараясь избегать наиболее ярких образчиков полицейского жаргона, к которым, как он знал, его шеф был болезненно чувствителен, а также удерживаясь от искушения продемонстрировать свои недавно приобретенные познания в области внутрижелудочного кормления, о котором он потрудился выжать из старшей сестры Ролф исчерпывающее, хотя и весьма сдержанное объяснение. И закончил словами: – Таким образом, сэр, мы можем предположить, что одна или обе смерти явились результатом самоубийства; что одна или обе были случайны, что в первом случае было убийство, но жертвой по ошибке оказалась другая девушка или что имели место два преднамеренных убийства. Занятный выбор, сэр.

– Или что смерть Фэллон, – сказал Дэлглиш, – была результатом естественных причин. До тех пор пока мы не получим данные токсикологического анализа, наши рассуждения опережают факты. Но пока мы рассматриваем оба случая как убийство. Ну что ж, пойдемте в библиотеку и посмотрим, что скажет нам вице-председатель административного комитета больницы.

Библиотека, которую легко было найти по большой красивой вывеске над дверью, оказалась приятной комнатой с высоким потолком, помещавшейся рядом со студенческой гостиной на втором этаже. Одну стену полностью занимали три нарядных окна эркера, а по трем другим от пола до потолка шли полки с книгами. Меблировку составляли четыре стола, вытянувшиеся в ряд перед окнами, и два обшарпанных дивана по обеим сторонам камина, откуда доносилось мрачное шипение старинной газовой печки. Когда Дэлглиш с Мастерсоном вошли, четверо мужчин, которые стояли перед камином под двумя полосками люминесцентных ламп и заговорщически перешептывались, одновременно повернулись и посмотрели на них с настороженным любопытством. Дэлглишу это было знакомо: мгновение, в котором смешались интерес, опасение и надежда, первая встреча главных действующих лиц в деле об убийстве с чужаком, экспертом по расследованию насильственной смерти, нежданно-негаданно появившимся среди них, чтобы продемонстрировать свои вызывающие зависть способности.