Война за Проливы. Решающий удар

Рыча моторами, бронегруппы (на один танк четыре БМП с десантом) на широком фронте пересекают границу, а следом трусцой движутся цепи морской пехоты, сменившей парадное черное на полевой камуфляж. Первые очаги сопротивления встречаются уже на первых метрах австрийской земли. Австрийские пограничники, смешно отстреливаясь из своих винтовок Манлихера от накатывающихся на них стальных чудовищ, спасаются бегством через лощины и перелески, куда нет дороги тяжелой броне, а уже оттуда их выкуривают морпехи, вооруженные самозарядными карабинами и ручными пулеметами. Татакают пулеметы, звонко щелкают карабины, приглушенно хлопают ручные гранаты и выстрелы из подствольных мортирок (гранатометов). Первыми опорными пунктами австрийской армии, выдвинутыми перед основной, еще не достроенной, линией обороны, оказались приграничные села Чижувка, Плоки, Гай и Острежница.

Именно к этим населенным пунктам откатываются остатки австрийских пограничных дозоров, и как раз оттуда по наступающим в обход танкам и БМП открыли огонь австрийские пушки образца 1899 года. Дерьмо ужасное, даже по меркам начала двадцатого века: полное отсутствие противооткатных устройств и бронзовый ствол, не имеющий даже стального лейнера[4]. Ну что поделать: в Австро-Венгерской империи на рубеже веков хорошая сталь в большом дефиците, а проектирование противооткатных устройств представляет собой трудноразрешимую проблему. Выстрелы примерно в направлении цели, и демаскирующие позицию густые клубы пыли, поднятой в воздух пороховыми газами. Шрапнельные пули как град барабанят по броне танков и БМП. В ответ звучит несколько очередей из автоматических пушек (толстокожие Т-72 даже не пошевелились).

Но самым эффективным образом на это безобразие отреагировал артиллерийский наблюдатель на привязном аэростате, отдав на батареи несколько команд, в результате которых 22-я и 24-я артиллерийские бригады (1-й АК), прекратили посыпать снарядами злосчастную станцию Тшебиня и переключились на новые цели. Генерал Никитин (так сказать, «артиллерист по происхождению») в своем корпусе наибольшее внимание уделял как раз подготовке «богов войны». В каждом дивизионе одна батарея получила установки для стрельбы шрапнелями, а две другие – осколочно-фугасными снарядами. До этого момента генерал-лейтенант Бережной предпочитал не подвергать артиллерийскому обстрелу населенные пункты с мирными жителями, но теперь просто не было иного выхода.

Генерал Лечицкий, вместе с Бережным, Никитиным и Балуевым присутствующий на армейском наблюдательном пункте, приплясывая от возбуждения, смотрит в бинокль. Он видит, как на высоте десяти-двадцати метров с небольшим недолетом до цели распускаются ватные клубки разрывов… И почти сразу села, где окопались австро-венгерские солдаты, с беспощадной точностью накрывают серии фугасных разрывов. Во все стороны летят обломки и комья земли, стелется густой дым и полыхают занявшиеся пожаром дома. Сухая солома на крышах хат вспыхивает от малейшей искры, а ветер еще больше раздувает огонь. И в этом хаосе мечутся люди в тщетной надежде спасти хоть что-то из своего небогатого скарба, и падают, сраженные шрапнельными пулями и осколками фугасных гранат. Едва раздались первые артиллерийские залпы, стоило бы бросать все свои пожитки и, прихватив старых и малых, удалиться прочь, спасая свои жизни, а не барахло. Но жадность этих людей сильнее страха, а потому они мечутся в дыму и пламени, пытаясь спасти хоть что-то, и падают под беспощадным обстрелом.

Солдатам венгерского гонведа[5], окопавшимся в этом селе, наплевать на грязных польских поселян, но и им уже не до стрельбы. Среди них также имеются раненые и убитые. Одна пушка перевернута близким разрывом, у другой сноп шрапнели выкосил весь расчет, а артиллерийские кони, бьющиеся в агонии на пыльной земле, пронзительно ржут, не понимая, почему им вдруг стало так невыносимо больно. Капитан, командир роты гонведа, дает команду на отход, трубач поднимает горн и, сраженный шрапнельной пулей, падает, обливаясь кровью, не успев подать сигнал. Да и офицер переживет его не больше, чем на час с небольшим, не успев даже добраться до собственного начальства. Это утро будет беспощадно ко многим: от бесправных польских крестьян до весьма высокопоставленных особ.

Артиллерийский обстрел прекратился так же внезапно, как и начался, но только потому, что к северной окраине села вышла рота злых русских морских пехотинцев. Страшные, с лицами, размалеванными полосами боевого грима, они из конца в конец проходят вдоль единственной улицы. Перестук выстрелов, хлопки гранитных разрывов, крики боли раненых и умирающих… Остатки роты гонведа под этим натиском, теряя людей, откатываются на южную окраину, откуда просматривается следующее такое же село, где тоже есть гарнизон – и русским придется начинать все сначала. И как раз в это момент грохот артиллерийской бомбардировки, которой подвергается станция Тшебиня, стихает, и вместо канонады там разгорается интенсивная ружейно-пулеметная стрельба. А это значит, что бронегруппы, не ставшие вступать в бой с заслонами, все же добрались до основного узла австрийской обороны на этом направлении и принялись утюжить полуразрушенные вражеские укрепления.

Там стальные чудовища огнем своих пушек корабельного калибра и многотонным весом тяжкой брони проламывают оборону не ожидавших такого явления австрийских солдат и, приведя их в ужас, обращают в бегство. Там ужасные и безжалостные бронегренадеры огнем и штыком подавляют всяческое сопротивление, и тот, кто не сдался в плен, может считать себя покойником. Там творится истинная война миров: марсиане против жалких туземцев. Туз, до поры до времени припрятанный в рукаве, в решающий момент был выложен на стол. Танки и БМП оказались невостребованными на русско-японской войне, но теперь они своим видом приводят врага в трепет. Одни австро-венгерские солдаты (в основном присланные на усиление венгры) поднимают руки, не желая сражаться за раздираемое на части лоскутное одеяло, а другие (по большей части австрийцы), оказавшись перед мощью неодолимой силы, начинают отступать. Сначала они отходят медленно, отстреливаясь от надвигающихся железных чудовищ. Но чем дальше, тем отступление становится стремительней, пока не переходит в повальное бегство. Австрийские солдаты бегут, частью даже побросав свои винтовки, и вслед им чешут короткими очередями пулеметы, потому что убегающий – это несдавшийся, и убивать его можно, и даже нужно.

Полчаса такого боя – и над станцией взлетает зеленая ракета, означающая, что основная позиция австрийцев взята штурмом, фронт прорван и враг бежит. Несмотря на то, что сопротивление передовых рот венгерского гонведа подавлено еще далеко не везде, кое-где еще гремят выстрелы и умирают люди – это уже победа. Корпус морской пехоты, всеми своими еще не бывшими в бою бригадами втягивается в прорыв фронта, а вслед за ним готовятся выступить пехотные дивизии армейских корпусов. а ними зна занятую русскими войсками территорию придут части ГУГБ – они начнут фильтрацию уцелевшего местного населения. Ведь эти самые приграничные села при австрийской власти являлись опорными базами сети контрабандистов, и в каждой хате имеются не по одному и не по два скелета в шкафу, подполе и на чердаке (у кого он уцелел).

И еще одна задача. Свою работу начинают саперные батальоны армейских корпусов и железнодорожная бригада из резерва императорской ставки: их задача – за несколько дней построить временную железнодорожную ветку, соединяющую русскую станцию Олькуш и австрийскую станцию Тшебиня. Все необходимое для этой работы: рельсы, шпалы и крепежный материал – уже завезли на русскую станцию, от которой уже даже проложена начальная ветка в направлении австрийской границы, протяженностью в одну версту и еще на пять верст, почти до самой границы, отсыпано железнодорожное полотно. Генерал-лейтенант Бережной настоял на постройке этой дороги как на первоочередной задаче, ибо Армии Особого Назначения, сражающейся в центре вражеской страны, возможно, потребуется быстро перебрасывать дополнительные подкрепления и материальное снабжение.

Глухая отдаленная канонада гремит и левее полосы прорыва Армии Особого Назначения. Там расположен снабженный сильным гарнизоном город Краков, и сейчас его берут в «клещи» первая и вторая русские армии. Там, в принципе, творится то же самое, за исключением того, что в атаку идет не морская пехота с самозарядками, а русские линейные полки, солдаты которых примкнули штыки к своим трехлинейкам. Да и новейших гаубиц на том направлении маловато, вместо них по австрийским позициям бьют орудия, участвовавшие еще в войне за освобождении Болгарии, – но по большому счету это неважно, потому что свою задачу связать боем основные силы 1-го армейского корпуса австро-венгерской армии это наступление выполняет на отлично. Уже к полудню клещи вокруг города сомкнутся – и тогда ни один австро-венгерский солдат не выскочит из этой мышеловки.

5 июля 1908 года, полдень. Румыния, Бухарест, Королевский дворец.

Более двух суток Румыния ведет тяжелую и бессмысленную войну против всех соседей сразу. С севера в страну вороватых цыган ворвался венгерский гонвед – одновременно с началом русского наступления на Пруте и десантом в Констанцу, а также болгарским вторжением с западного направления. Уже четвертого июля русские, начав войну с невероятной прытью, взяли Яссы, Галац и Констанцу. Мало кто знает, что на румынском побережье с большой помпой высадился лишь один русских армейский корпус из четырех, входящих в шестую армию генерала Реннекампфа, а три других без особой огласки стали высаживаться в Бургасе и Варне для задействования в Константинопольской операции.

При этом четвертая болгарская армия, прежде считавшаяся резервной, продвинулась вдоль берега моря до Мангалии и осуществила на Дунае несколько десантных операций: в частности, в районе города Джурджу и болгарской крепости Тутракан. А от этих болгарских плацдармов до Бухареста – по дорогам всего-то по шестьдесят километров. Два дня марша для пехотных дивизий. С севера, от Сибиу и Брашова на Бухарест движутся венгерские гусары, а за ними, изрядно отстав, пылит пехота регулярной императорской армии. На остальных фронтах австрийцы отступают, или, как в случае с сербами, безуспешно бьются лбом об их укрепления. Однако же румынская армия оказалась опрокинута напрочь их первым натиском.

И отвечать румынским генералам, год назад «прославившимся» кровавым подавлением крестьянских волнений, на эти демарши оказалось нечем. Мобилизация еще в самом начале. Вооружение, как и организация, в румынской армии просто отвратительная, а потому в частях не хватает даже самого необходимого. И, кроме того, народ за такую власть, которая стреляет в него из пулеметов, воевать не желает и от мобилизации всячески уклоняется. Мол, сначала снимите осадное положение, а потом посмотрим, возьмем мы в руки винтовки или нет. Одним словом, ситуация для власть предержащих складывается более чем угрожающе, и оттого верхушка правящей в Румынии национал-либеральной партии по мере осложнения обстановки все больше и впадает в состояние, близкое к панике.

И вот, всего-то на третий день войны, полыхающей со всех четырех сторон, в королевскую резиденцию явилась представительная делегация. Возглавлял это сборище национальных либералов престарелый премьер-министр (он же министр иностранных дел) Димитре Стурдза, а позади него как, дети за учителем, толпились: военный министр Александру Авереску, начальник генерального штаба Григоре Грациану, министр внутренних дел Ионел Братиану и председатель Сената Иоан Лаговари. Эта публика, еще недавно такая гордая и дерзкая, теперь имела пред своим королем весьма бледный и испуганный вид. Ну кто их тянул за язык угрожать ему военным переворотом, если он вздумает согласиться на предложенный императором Михаилом размен Добруджи на Трансильванию?

– Ваше Величество… – проблеял Стурдза, – Румынии нужен мир, мир и только мир…

– Мир, говорите… – проскрежетал разъяренный король, – а всего неделю назад вы имели по этому поводу совсем иное мнение. К тому же, господин Стурдза, вы у нас не только премьер-министр, но и министр иностранных дел. Почему вы сами не попытались решить этот вопрос, не беспокоя при этом своего престарелого короля, которого вы самым наглым образом втянули в эту авантюру?

– Мы пытались, – опустил голову Стурдзу, – посылали парламентеров под белым флагом к русским, и на всякий случай даже к болгарам, но не дождались никакого ответа, за исключением предложения безоговорочной капитуляции. Румыния должна сдаться, упасть на колени, посыпать голову пеплом – и только тогда нас не будут убивать насмерть.

– Вот! – немного успокоившись, сказал король. – Запомните, господа: когда русский император Михаил делает вам какое-нибудь предложение, например, обменять одну провинцию на другую – вы должны немедленно соглашаться на его щедрое предложение. Соглашаться, а не вставить в позу и заявлять, что вы не согласны…

– Но мы и в самом деле не согласны с этим предложением! – гордо вскинув вверх бороду, сказал Ионел Братиану, молодое дарование национал-либералов, – оно очень унизительное и не соответствует нашим румынским интересам.

– Без вашего согласия вас родили, господин Братиану, без вашего согласия и похоронят, – хмыкнул король. – И к этому следует привыкнуть. Если вы ответите русскому императору гордым отказом, то он ничуть не огорчится, а просто возьмет силой то, что ему надо, а вас за ваше бестолковое упрямство вздернет на виселице за шею. И никаких переговоров он при этом вести не будет. Сдавайся на милость победителя или умри прямо сейчас.

– Но мы и в самом деле не согласны, – огладив пышные усы, сказал председатель румынского Сената Ион Лаговари, – у многих весьма уважаемых людей в Добрудже имеются поместья, и наверняка по результатам этого размена они лишатся своей собственности. И вообще, так не принято. Мы, конечно, с радостью готовы присоединить Трансильванию к территории Румынии, но при этом не видим никаких оснований к тому, чтобы отдавать Добруджу. Напротив, мы были бы совсем не прочь нарастить территорию Румынии за счет русской Бессарабии, где проживает родственный нам народ, а также южной Добруджи, которая по ужасному недоразумению тридцать лет назад отошла к Болгарии…

– Ну вот опять… – вздохнул румынский монарх. – После того как вы вывернули мне руки, я написал русскому императору письмо, объяснив свою позицию и ту обструкцию, которую устроила своему королю правящая в моей стране национал-либеральная камарилья. Написал я и своему родственничку кайзеру Вильгельму, попросив замолвить за меня слово перед своим суровым союзником. Я думаю, что русский царь меня понял и исключил из своих проскрипционных списков. Самое большее, что мне грозит – это почетная отставка с выездом в Германию. Неприятно, конечно, быть свергнутым после сорока лет вполне благополучного правления, но я это переживу. А вот всех вас теперь, хе-хе, ждут весьма неприятные приключения. Так что надевайте рубище, посыпайте головы пеплом и, отдав приказ румынской армии прекратить сопротивление, выходите навстречу русским победоносным войскам. Хотя на крайний случай сойдут и болгары. Адмирал Ларионов, являющийся опекуном молодого болгарского царя, с удовольствием поставит свою подпись на акте о безоговорочной капитуляции Румынии. И запомните: чистосердечное раскаяние способно искупить хотя бы часть вины. Ну да ладно, господа, не будем говорить о печальном…

– Но почему, почему, ваше величество? – простонал военный министр Алексадру Авереску. – Мы решительно не понимаем, зачем русский царь захотел отдать Болгарии всю Добруджу и для чего ему это понадобилось. Русский ультиматум и его решительное претворение в жизнь стали для нас полнейшей неожиданностью.

– Не понимают они… – проворчал король. – Добруджа в составе Болгарии нужна русскому царю Михаилу, чтобы проложить через ее территорию железнодорожную магистраль, которая напрямую соединила бы Российскую империю и ее балканских союзников Болгарию и Сербию. И ни одна пядь этой дороги не должна проходить по румынской земле. Вы знаете, как вас, господа, называют в Санкт-Петербурге? Нет? Там вас считают жадными вороватыми цыганами, которые способны стащить все, что не раскалено докрасна и не прибито гвоздями. Судя по тому, что творится в нашей армии, так и есть. А еще там знают о ваших вожделениях в сторону русской Бессарабии и желают раз и навсегда покончить с этим вопросом. Я не удивлюсь, если вместо урезания румынской территории русский царь царей попросту разделит Румынию напополам между Россией и Болгарией. У него для этого на руках сейчас имеются все необходимые карты. А теперь, господа, идите и не беспокойте больше старика. Все нужные советы я вам уже дал, а дальше уже решайте сами.

Едва министры и прочие приравненные к ним лица вышли, как растворилась малоприметная, прикрытая портьерами дверь, и в комнату вошла супруга наследника престола Мария Эдинбургская и Саксен-Кобург-Готская, по совместительству двоюродная сестра русского царя, мать четверых детей (пятый на подходе) и очень роскошная женщина тридцати трех лет от роду. Поскольку ее муж являлся ботаником во всех смыслах этого слова, в случае отставки старого короля именно королева Мария должна была стать фактической правительницей румынского королевства (ну или вассального княжества), если император Михаил решит понизить статус этого государственного образования.

– Вы были просто великолепны, дядюшка! – сказала Мария старику, – так им и надо, этим надутым боярам. Надеюсь, мой двоюродный братец будет к ним достаточно суров и загонит в такие сибирские Тьмутаракани, где даже птицы падают замертво от холода прямо на лету. А у нас с вами теперь другие заботы. После войны в Румынии следует установить прямое королевское правление без участия этих прожженных политиканов, умудрившихся втравить Румынию в войну против всех держав сразу…

– Вот уж нет, дорогая невестушка, – засмеялся король дребезжащим смешком, – оставьте уж вы старика в покое. Даже если твой двоюродный братец по итогам войны не будет требовать моего отречения, то я сам добровольно подам в отставку, дабы прожить несколько оставшихся мне лет в тишине и покое. А вы уж тут без меня как-нибудь сами разберетесь, что и как надо менять. А то взяли, понимаешь, моду – вертеть королем как собачьим хвостом…

7 июля 1908 года. Полдень. Германская империя, Потсдам, Дворец Цецилиенгоф, рабочий кабинет кайзера Германской империи.

Присутствуют:

Кайзер Вильгельм II;

Автор плана войны с Францией – генерал-полковник Альфред фон Шлиффен;

Начальник Генерального Штаба – генерал-полковник Гельмут Мольтке (младший);

Рейхсканцлер Германской империи – Бернгард фон Бюлов;

Статс-секретарь по иностранным делам – Вильгельм фон Шён.

Кайзер Вильгельм был сегодня особенно возбужден, ну прямо как мартовский кот: глаза выкачены, усы торчком, на морде как прожектор сияет торжествующая улыбка.

– Господа! – воскликнул он, входя в комнату для совещаний, – дело пошло. Румыния, которая вздумала возразить моему царственному брату, низвергнута в прах и капитулировала всего на третий день войны. Я, честно говоря, не верил, когда мне рассказывали о том, что возможны пяти- и шестидневные войны – и вот, вам пожалуйста, война, которая продлилась всего три дня.

– Кхе-кхе, Ваше Королевское Величество, – сказал Шлиффен, – то, что русские сделали с румынами, сложно назвать войной. Скорее, это походило на то, как строгий учитель отсыпает розог строптивому школяру. Вот в Галиции – это и в самом деле война, очень похожая на нашу войну с австрийцами сорок лет назад. Русские давят численно превосходящей и лучше организованной массой, а гонвед и части регулярной австро-венгерской армии с боями откатываются назад от границы. За первые три дня войны русским армиям удалось продвинуться на глубину от пятидесяти до ста километров…

Мольтке-младший, будто щеголяя своей осведомленностью, сказал:

– Как докладывают наши военные агенты, к настоящему моменту ударная группировка генерала Бережного, сокрушая австрийские заслоны, на восемьдесят километров углубилась в Татры, а две другие армии, действующие в западной части Галиции, полностью окружили Краков, чтобы теперь его штурмом занялся гренадерский корпус. После того как русские перерезали все транспортные пути, сконцентрированные в этом городе-крепости кадровые австрийские части уже не могут быть развернуты по штатам военного времени. В восточной части этой австрийской провинции еще две русские армии ударили с севера и востока и почти охватили клещами основную австрийскую группировку в районе Лемберга. Об обстановке на юге Австро-Венгрии я уже молчу. Там после краха Румынии русские и болгарские войска поворачивают на север, обеспечивая Двуединой Монархии сплошной фронт окружения, что в ближайшем будущем сулит ей быстрый крах. Так как Румыния не считалась серьезным противником, значительных воинских контингентов австро-венгерской армии на том направлении не имеется, а те, что есть, уже пятятся назад на север под натиском выдвинувшейся вперед русской кавалерии…

Шлиффен сказал:

– Теперь вопрос только в том, когда в дело вступит наша армия, чтобы забрать себе все, что нам причитается по секретному договору с русскими. Мне, старику, кажется, что мы медлим непозволительно долго, и можем попросту не успеть к обещанному разделу австрийского лоскутного одеяла.

– Да, вот именно, – вякнул Мольтке-младший, – сорок лет назад Бисмарк не позволил взять Вену штурмом и отметить конец войны парадом победителей. Пришло время исполнить давно задуманное дело и показать этим жалким австрийцам, кто настоящий хозяин в германском доме.

Кайзер посмотрел на своих генералов с легким сожалением – так, как взрослый смотрит на расшалившихся детей, размахивающих зажжёнными спичками.

– Херрен генерален, – веско сказал он, – попрошу принять во внимание, что ничего подобного мы делать не будем. Наша армия войдет в Остмарк не с целью оккупировать эту землю и доказать превосходство прусского духа над австрийским, а чтобы спасти австрийских немцев от ужасающей ярости русских казаков и прочих азиатских дикарей, что состоят на службе у нашего брата Михеля. Если наша цель – воссоединение всего немецкого народа в одном национальном государстве, то нам следует быть для австрийцев спасителями и защитниками, а не жестокими угнетателями. И вообще, венское направление для нас глубоко второстепенно: там все предрешила наша с Михелем дипломатия, и в надлежащий момент нам надо будет только пойти и забрать свой приз. При таком трепетном, я бы сказал, отношении моего кузена даже к устным соглашениям я не вижу никакого способа, каким бы мы могли пронести ложку с Австрией мимо рта. Вот склочная старушка Франция – чтобы она подавилась своей красной шапкой – это совсем другое дело. Иногда я даже жалею, что чудовищный метеор пролетел мимо Парижа, этого гнезда порока, разврата и вольнодумства. Тогда все наши задачи по вразумлению галльской потаскушки разрешились бы без нашего участия.

Тут рейхсканцлер фон Бюлов резонно заметил:

– В таком случае, Ваше Королевское Величество, ваш кузен Михель не имел бы возможности так непринужденно продемонстрировать миру непревзойденную мощь оружия русских из будущего и свое бескрайнее монаршее великодушие. Помнится, он как-то сказал, что истинный государь должен великодушно прощать тех, кого ради пользы дела простить можно, и так же беспощадно наказывать тех, кого ни в коем случае простить нельзя. Лондонцев при этом он великодушно помиловал, а вот австрийцев и французов беспощадно покарал.

– С австрийцами вы, мой добрый Бернгард, все-таки ошибаетесь, – засмеялся кайзер. – Какая же это кара, если австрийские немцы теперь войдут в состав единого германского государства: Пройдет двадцать или тридцать лет – и жители этой нашей провинции забудут, что когда-то жили отдельно от общей немецкой семьи. Зато к французам слово «кара» можно применить с полным основанием. Грешны поедатели лягушек перед моим кузеном Михелем и Российской Империей вообще, ой как грешны…

– Ваше Королевское Величество, – сказал Шлиффен, – теперь, когда у нас все готово и ваш кузен не против, я хочу вас спросить: когда же мы, наконец, объявим войну лягушатникам? А то наши парни засиделись у себя в свежеотрытых окопах, и им надоело ждать, когда они, разгромив врага, смогут прогуляться до Парижа, чтобы задрать подолы тамошним распутным девкам…

– Не все так просто, мой добрый Альфред, – хмыкнул в ответ кайзер, – для полного счастья было бы желательно, чтобы Франция сама, собственной рукой, объявила нам войну. Мой дед Вильгельм Первый в свое время точно так же вынудил на объявление войны тогдашнего французского императора Наполеона Третьего, чем сделал Германию обороняющейся, а Францию нападающей стороной (На самом деле этого добился тогдашний рейхсканцлер Отто фон Бисмарк, но его нынешний кайзер недолюбливает и старается лишний раз не упоминать).