– Спасибо… – она смотрела на него со странным выражением: ласково и возмущенно. Она поняла, что он соврал про кровь на подбородке, и не знала, сердиться на него или нет, догадался он.
Такси остановилось перед ее домом.
– Ты не заходи, – сказала она. – Я что-нибудь совру родителям о том, где я была, и мне совсем не надо, чтобы ты выболтал правду.
Вуди подумал, что из них двоих он, пожалуй, лучше умеет хранить тайну, но не сказал этого.
– Я позвоню тебе попозже.
– Ладно.
Она вышла из такси и, небрежно махнув рукой, пошла по подъездной аллее к дому.
– Какая милашка, – сказал водитель. – Но слишком взрослая для тебя.
– А меня отвезите на Делавэр-авеню, – сказал Вуди. Он назвал номер дома и ближайший перекресток. Не хватало еще обсуждать Джоан с каким-то таксистом.
Он размышлял над полученным отказом. Чему было удивляться, когда все, начиная его братом и заканчивая таксистом, говорят, что он мал для нее. Но все равно было больно. У него было такое чувство, что теперь его жизнь бессмысленна. Как ему дожить до конца дня?
Когда он вернулся домой, у родителей, как обычно по воскресеньям, был послеобеденный отдых. Чак полагал, что именно в это время они занимались сексом. Сам Чак, по словам Бетти, ушел с компанией друзей купаться.
Вуди пошел в фотолабораторию и занялся проявкой вынутой из фотоаппарата пленки. Он пустил в ванночку теплую воду, чтобы довести раствор до нужной температуры, потом сунул пленку в темный мешочек, чтобы зарядить ее в светонепроницаемый бачок.
Это был довольно долгий процесс, требующий терпения, но Вуди был счастлив, что может сидеть в темноте и думать о Джоан. После того как они вместе были на демонстрации, она в него не влюбилась, но они несомненно стали ближе. Конечно, постепенно он будет ей нравиться все больше и больше. Может быть, ее отказ – не окончательный. Может быть, ему стоит продолжать ее добиваться. Интереса к другим девочкам у него не было совершенно.
Когда прозвенел будильник, он поместил пленку в стоп-раствор, чтобы остановить химическую реакцию проявки, потом в фиксаж, чтобы закрепить изображение. Наконец он промыл и высушил пленку и стал просматривать ленту черно-белых негативов.
Он решил, что они вполне удались.
Он порезал пленку на кадры, потом вставил первый кадр в увеличитель. Положил на столик фотоувеличителя листок фотобумаги размером восемь на десять дюймов, включил свет и стал считать секунды. Потом он поместил фотобумагу в ванночку с проявителем.
Это была лучшая часть процесса. На белой бумаге медленно стали проступать островки и постепенно стало вырисовываться изображение. Это всегда казалось ему чудом. На первой фотографии он увидел негра и белого, оба были в воскресных костюмах и в шляпах и держали транспарант со словом «Братство» большими буквами. Когда изображение стало отчетливым, он переложил фотографию в ванночку с фиксажем, а затем промыл и высушил.
Вуди напечатал все отснятые кадры, вынес на свет и разложил на столе в столовой. Он был доволен: фотографии были живые, с действием, на них четко прослеживалась последовательность событий. Услышав, что родители наверху ходят по комнате, он позвал маму. Она до замужества была журналисткой, да и сейчас еще писала книги и статьи в журналы.
– Что ты об этом думаешь? – спросил он ее.
Она внимательно изучила их своим единственным глазом. Помолчав, она сказала:
– Я думаю, они хороши. Тебе стоило бы отнести их в газету.
– Правда? – сказал он, чувствуя радостное волнение. – А в какую газету?
– Все они, к несчастью, консервативны… Может быть, в «Буффало сентинел»… Редактор там – Питер Хойл, он там с допотопных времен сидит. Он хорошо знаком с твоим отцом и наверняка тебя примет.
– Когда мне показать ему фото?
– Сейчас же. Марш – это свежая новость, и будет во всех завтрашних газетах. Фотографии им понадобятся сегодня вечером.
Вуди воодушевился.
– Ладно, – сказал он. Собрав глянцевые листки, он сложил их аккуратной стопкой. Мама принесла из папиного кабинета картонную папку. Вуди поцеловал маму и выскочил из дома.
Ему сразу попался автобус, шедший в центр города.
Главный вход в «Сентинел» был закрыт, и Вуди пережил минуту разочарования, но рассудил, что если в понедельник должен выйти новый номер, то должны же как-то репортеры входить в здание и выходить из него, – и конечно же, он нашел боковой вход.
– Я принес мистеру Хойлу несколько фотографий, – сказал он человеку, сидевшему за дверью, и его направили наверх.
Он нашел кабинет редактора, назвал секретарше свое имя и через минуту уже здоровался за руку с Питером Хойлом. Редактор был высокий представительный человек с седыми волосами и черными усами. Оказалось, он заканчивал обсуждение с младшим коллегой. Он говорил громко, словно перекрикивая шум печатающего аппарата.
– Джек, рассказ про водителей, что сбивают пешеходов и уезжают, – хорош, но введение слабовато, – сказал он, небрежно положив руку собеседнику на плечо и подводя его к двери. – Начало надо переписать. Заявление мэра передвинь вниз, а начни с покалеченных детей.
Джек вышел, и Хойл повернулся к Вуди.
– Что у тебя, мальчик?
– Я участвовал сегодня в шествии.
– В бунте, ты хочешь сказать?
– Никакого бунта не было, пока охранники не начали избивать своими дубинками женщину.
– Я слышал, что демонстранты пытались ворваться на завод и охрана их разогнала.
– Сэр, это не так, и доказательство – вот эти фотографии.
– Ну, показывай.
Еще в автобусе Вуди разложил их по порядку.
– Начиналось все мирно, – сказал он, выкладывая на стол редактора первую фотографию. Хойл отодвинул ее в сторону.
– Это ничего не значит, – сказал он.
Вуди выложил фотографию, сделанную перед заводом.
– Охранники ждали у ворот. Здесь видно, что они с дубинками.
Следующая фотография была сделана, когда охранники начали толкать людей.
– Демонстранты были как минимум в десяти метрах от ворот, так что охране не было необходимости пытаться их теснить назад. Это была намеренная провокация.
– Ладно, – сказал Хойл и не отодвинул фотографию.
Вуди достал свой лучший снимок: охранник замахивается дубинкой на женщину.
– Я видел весь этот инцидент, – сказал Вуди. – Все, что сделала эта женщина, – она сказала ему, чтобы он перестал ее толкать, а он ударил ее дубинкой.
