Зима мира

Глава первая

1933 год

Карла почувствовала, что родители – на грани ссоры. Войдя на кухню, она в ту же секунду ощутила напряжение, словно пробирающий до костей ледяной ветер, свистящий по улицам Берлина перед февральской бурей. Она едва не развернулась и не ушла обратно.

Ссориться им было не свойственно. Обычно они были друг с другом нежны, даже слишком. Карла морщилась, когда они целовались на глазах у посторонних. Ее друзья считали их чудными: их собственные родители так себя не вели. Однажды она сказала об этом матери. Та довольно рассмеялась и ответила:

– На следующий день после свадьбы нас разлучила Великая война[1]. – Она была англичанкой, хотя по ней и не скажешь. – Я осталась в Лондоне, а он уехал в Германию и ушел на фронт. – Карла много раз слышала эту историю, но маме не надоедало говорить об этом. – Мы думали, что война продлится месяца три, не больше, но я увидела его вновь только через пять лет. Как я мечтала его обнять все это время! Так что теперь мне это никогда не надоедает.

Да и отец ответил не лучше.

– Я не встречал женщины умнее, чем твоя мама, – сказал он на этой же кухне всего несколько дней назад. – Вот поэтому я на ней и женился. И ни при чем здесь… – он не договорил, и они с мамой хихикнули с таинственным видом, как будто Карла в свои одиннадцать лет ничего не знала о сексе. Ей стало неловко.

Но бывало, что ругались и они. Карла знала, как выглядят признаки приближающейся ссоры. И сейчас буря должна была вот-вот разразиться.

Они сидели друг напротив друга за кухонным столом. Отец был в мрачном темно-сером костюме, накрахмаленной белой сорочке с черным атласным галстуком. Он выглядел, как всегда, элегантно, несмотря на то что волосы у него уже редели, а жилет с золотой цепочкой часов немного выдавался округло вперед. На его лице застыло выражение деланого спокойствия. Карла уже видела его таким. Это бывало, если кто-то из домашних чем-то вызвал его гнев.

У него в руке был еженедельный журнал, который издавала мама, «Демократ». Она вела колонку политических и дипломатических новостей под именем «Леди Мод».

– Наш новый канцлер, – начал читать вслух отец, – господин Адольф Гитлер, начал свою карьеру в дипломатических кругах с работы в приемной президента Гинденбурга.

Карла знала, что президент – это глава государства. Его избирали, но он стоял выше будничных политических склок, выступая в качестве судьи. Главой правительства был канцлер. Хотя Гитлера сделали канцлером, его партия нацистов не имела в рейхстаге – парламенте Германии – подавляющего большинства, так что в настоящее время другие партии могли сдерживать ее.

В голосе отца звучало отвращение, словно ему пришлось упомянуть нечто мерзкое, например нечистоты.

– «В официальном фраке он выглядел неловко».

Мама Карлы пила кофе и смотрела в окно, словно ее заинтересовали спешащие на работу люди в шарфах и перчатках. Она тоже делала вид, что спокойна, но Карла знала, что она просто выжидает удобного момента.

Служанка Ада в передничке нарезала на боковом столике сыр. Она поставила перед отцом тарелку, но тот не обратил внимания.

– «Господин Гитлер, видимо, был очарован изысканной красотой Элизабет Черрути, супруги итальянского посла, явившейся в ярко-розовом бархатном платье, отороченном мехом соболя».

Мама всегда писала, какая на людях была одежда. Она говорила, что это помогает читателю их представить. У нее самой были очень красивые платья, но времена пошли тяжелые, и она уже много лет ничего нового себе не покупала. В это утро на ней было синее кашемировое платье, и она выглядела в нем стройной и элегантной. Платью, наверное, было столько же лет, сколько Карле.

– «Синьора Черрути, по национальности еврейка, пламенная сторонница фашизма, и они проговорили довольно долго. Может быть, она уговаривала Гитлера прекратить разжигание ненависти к евреям?» – отец звучно бросил газету на стол.

«Начинается», – подумала Карла.

– Ты понимаешь, что это разозлит нацистов? – сказал он.

– Надеюсь, – невозмутимо ответила мама. – Если настанет день, когда им понравится то, что я пишу, я брошу это дело.

– Их злить опасно.

Мамины глаза гневно вспыхнули.

– Вальтер, не смей говорить со мной свысока! Я знаю, что они опасны. Именно поэтому я и борюсь против них.

– Я просто не вижу смысла их раздражать.

– Но ты же нападаешь на них в рейхстаге! – Отец был парламентарием от Социал-демократической партии.

– Я участвую в аргументированных обсуждениях.

Как это типично для них, подумала Карла. Отец логичен, осмотрителен, законопослушен. А у мамы – стиль и юмор. Он идет к своей цели со спокойной настойчивостью, она использует очарование и нахальство. Им никогда не договориться.

– Я не довожу нацистов до белого каления, – добавил отец.

– Возможно, это потому, что вред от тебя небольшой.

Ее шпилька отца задела.

– Думаешь, ты им сильно вредишь своими шуточками? – сказал он уже громче.

– Я их высмеиваю.

– Вместо того чтобы спорить.

– Я думаю, нужно и то и другое.

– Но, Мод, как ты не понимаешь, – сказал отец еще более сердито, – что ты навлекаешь опасность на себя и на всю семью?

– Напротив. Настоящая опасность – это не смеяться над нацистами. Во что превратится жизнь наших детей, если Германия станет фашистским государством?

От таких разговоров Карле становилось не по себе. Было невыносимо слышать, что семье угрожает опасность. Жизнь должна идти своим чередом. Как бы ей хотелось целую вечность сидеть утром на кухне и чтобы родители сидели друг напротив друга за длинным сосновым столом, Ада нарезала сыр, а наверху с топотом носился брат Карлы Эрик, снова опаздывая в школу. Почему что-то должно меняться?

Всю свою жизнь за завтраком она слушала разговоры о политике и думала, что понимает все, что делают родители, чтобы в Германии всем стало лучше жить. Но в последнее время они стали говорить о другом. Похоже, они считали, что приближается страшная опасность, но Карла не совсем понимала, какая именно.

Отец сказал:

– Господь мне свидетель, я делаю все возможное, чтобы сдержать Гитлера и его банду.

– И я тоже. Но когда это делаешь ты, это называется «разумный подход», – сказала мама с каменным от негодования лицом. – А когда это делаю я, то получаю обвинения, что подвергаю семью опасности.

– И на то есть серьезные основания, – сказал отец. Ссора только начиналась, но в этот момент спустился Эрик, гремя по лестнице, как конь, и ввалился в кухню с болтающейся через плечо сумкой. Ему было тринадцать, он был на два года старше Карлы, и на верхней губе уже пробивались некрасивые черные волоски. Когда они были маленькими, то всегда играли вместе; но те времена прошли, и теперь, став таким высоким, он всем своим видом показывал, что считает ее маленькой и глупой. На самом деле она была поумнее, чем он, и знала такие вещи, о которых он и понятия не имел – про женские циклы, например.

– А что это была за музыка – последнее, что ты играла? – спросил он маму.

По утрам их часто будили звуки рояля. У них был «Стейнвей», унаследованный, как и весь дом, от родителей отца. Мама играла по утрам, потому что, как она говорила, потом весь день она была слишком занята, а к вечеру слишком уставала. Этим утром она играла сонату Моцарта, а потом джазовую пьесу.

– Это «Тайгер рэг», – ответила она. – Сыр будешь?

– Джаз – это упадничество, – сказал Эрик.

– Не говори глупости.

Ада подала Эрику тарелку с нарезанной колбасой и сыром, и он сразу набил полный рот. «Что за ужасные у него манеры», – подумала Карла.

– Эрик, от кого ты набираешься такой чепухи? – сурово глядя на него, спросил отец.

– Герман Браун говорит, что джаз – это не музыка, а просто какофония, получающаяся, когда играют негры. – Герман был закадычным другом Эрика. Его отец был членом партии нацистов.

– Пусть твой Герман попробует его сыграть! – Отец взглянул на мать, и его лицо просветлело. Она улыбнулась в ответ. – Твоя мама, – продолжал он, – когда-то пыталась меня научить играть рэгтайм, много лет назад… Но ритм мне так и не дался.

– Это было все равно что учить жирафа кататься на роликовых коньках, – рассмеялась мама.

Ссора кончилась, поняла Карла с облегчением. Она воспрянула духом, взяла ломтик черного хлеба и обмакнула в молоко.

Но теперь принялся спорить Эрик.

– Негры – низшая раса, – сказал он вызывающе.

– Я в этом сомневаюсь, – терпеливо возразил отец. – Если негритянского мальчика поселить в большом красивом доме, полном книжек и картин, а потом послать учиться в дорогую школу с хорошими учителями, он вполне может оказаться поумнее тебя.

– Что за чушь! – возмутился Эрик.

– Не смей говорить отцу, что его слова – чушь, глупый мальчишка! – вставила мама, но получилось не сердито: весь жар она израсходовала на отца. Теперь ее голос звучал устало и расстроенно. – Ты ничего не понимаешь в том, о чем болтаешь, и твой Герман Браун – тоже.

– Но ведь арийцы – высшая раса, мы правим миром!

– Твои приятели-нацисты не знают истории, – сказал отец. – Когда древние египтяне строили пирамиды, германцы еще жили в пещерах. В Средние века миром правили арабы, и мусульмане создавали алгебру, когда германские принцы еще собственного имени написать не могли. Так что от расы это не зависит.

– А от чего зависит? – спросила Карла, сосредоточенно сдвинув брови.

Отец ласково взглянул на нее.

– Вот это – очень хороший вопрос, и ты молодец, что его задала. – Услышав похвалу, она покраснела от удовольствия. – Цивилизации поднимаются и гибнут: китайская, ацтекская, римская, – но никто не знает почему.

– Давайте-ка доедайте и одевайтесь, – сказала мама. – Времени уже много.

Отец достал из кармана жилета часы и, взглянул, приподняв брови.

– Не так уж много…

– Я должна отвезти Карлу к Франкам, – сказала мама. – В женской школе занятий сегодня не будет, что-то с отоплением. Так что Карла проведет сегодня день у Фриды.

Фрида Франк была близкой подругой Карлы. Их мамы тоже были близкими подругами. На самом деле, когда они были молоды, мама Фриды, Моника, любила отца Карлы. Этот потрясающий факт однажды выдала бабушка Фриды, перебрав шампанского.

– А почему за Карлой не может приглядеть Ада? – спросил отец.

– Ада идет к врачу.

– Ясно.

Карла ждала, что отец спросит, зачем Аде к врачу, но он кивнул, словно уже все знал, и убрал часы. Карле хотелось спросить, но что-то ей подсказывало, что делать этого не следует. Она сказала себе, что спросит у мамы попозже. И тут же об этом забыла.

Первым ушел отец, надев длинный черный плащ. Потом Эрик натянул свою кепку, сдвинув ее как можно дальше на затылок, так что она едва не падала (такая уж была мода у его друзей), и вслед за отцом вышел из дома.

Карла с мамой помогли Аде убрать со стола. Карла любила Аду почти так же сильно, как маму. Когда Карла была маленькой, Ада присматривала за ней постоянно, пока она не подросла и не пошла в школу, потому что мама все время работала. Ада была еще не замужем. Ей было двадцать девять лет, и выглядела она простовато, хотя у нее была добрая, очаровательная улыбка. Летом у нее был роман с полицейским по имени Пауль Хуберт, но не очень продолжительный.

Карла с мамой стояли перед зеркалом в холле, надевали шляпки. Мама не спешила. Она выбрала темно-синюю фетровую шляпку с круглым верхом и узкими полями, какие носили все женщины вокруг. Но она надевала свою под другим углом и выглядела в ней шикарно. Интересно, подумала Карла, надевая свою вязаную шерстяную шапочку, будет ли у нее когда-нибудь такое чувство стиля, как у мамы. В этой шляпке мама была похожа на богиню войны, ее изящная шея, подбородок и высокие скулы были словно выточены из белого мрамора, и она была – прекрасной, но никак не хорошенькой. У Карлы были такие же темные волосы и зеленые глаза, но она скорее напоминала пухленькую куколку, а не статую. Однажды Карла случайно услышала, как бабушка сказала маме: «Вот увидишь, твой гадкий утенок еще превратится в лебедя!» И Карла все ждала, когда же это случится.

Когда мама собралась, они вышли. Их дом стоял в ряду величественных особняков в районе Митте, бывшем центре города, – подобные дома прежде строили для министров и военных высокого ранга, таких, как дед Карлы, работавший в расположенных совсем рядом правительственных зданиях.

Карла с мамой проехали в трамвае через Унтер-ден-Линден, потом от Фридрихштрассе доехали на поезде до станции «Зоо». Франки жили в юго-западном пригороде Шенберг.

Карла надеялась увидеть брата Фриды, четырнадцатилетнего Вернера. Он ей нравился. Иногда Карла и Фрида фантазировали, что вот они вырастут и выйдут замуж за братьев друг дружки, поселятся рядом и их дети будут лучшими друзьями. Для Фриды это была лишь игра, но Карла втайне относилась к этому серьезно. Вернер был красивый, взрослый и никогда не дурачился, в отличие от Эрика. В кукольном домике у Карлы в спальне маму и папу, спавших бок о бок на миниатюрной супружеской кровати, звали Карла и Вернер, но об этом никто не знал, даже Фрида.

У Фриды был еще один брат, семилетний Аксель, но он родился с расщеплением позвоночника и нуждался в постоянной медицинской помощи. Он жил в специализированной клинике в пригороде Берлина.

Всю дорогу у мамы был озабоченный вид.

– Надеюсь, все обойдется, – пробормотала она, словно говоря сама с собой.

– Ну конечно, все будет хорошо, – сказала Карла. – Мы с Фридой чудесно проведем время.

– Я не об этом. Я про свою статью о Гитлере.

– Нам что, угрожает опасность? Папа был прав?

– Обычно твой папа бывает прав.

– И что с нами будет, если нацисты на нас разозлятся?

Мама посмотрела на нее долгим странным взглядом и сказала:

– Господи боже, в какой же мир я вас привела…

И замолчала.

Пройдя еще десять минут пешком, они оказались перед огромным домом с большим садом. Франки были богаты. Отец Фриды Людвиг был владельцем завода, выпускавшего радиоприемники. Перед домом стояли две машины. Большой черный сияющий автомобиль принадлежал господину Франку. Мотор работал, от выхлопной трубы поднималось облачко голубого дыма. Шофер Риттер, в форменных брюках, заправленных в высокие сапоги, стоял с шапкой в руке у машины, готовый распахнуть дверцу. Он поклонился и сказал:

– Доброе утро, фрау фон Ульрих!

Вторая машина была зеленая, маленькая, двухместная. Из дома вышел седобородый приземистый человек с кожаным чемоданчиком в руке и, проходя к зеленому автомобилю, приложил руку к шляпе, приветствуя мать Карлы.

– Интересно, что делал здесь доктор Ротман так рано утром, – сказала мама взволнованно.

Очень скоро они это узнали. У дверей их встретила Моника, мать Фриды – высокая дама с пышными рыжими волосами. На ее бледном лице читалось волнение. Вместо того чтобы пригласить их в дом, она неподвижно встала в дверях, словно загораживая им вход.

– У Фриды корь! – сказала она.

– Бедняжка! – сказала мама. – Как она?

– Плохо. У нее жар и кашель. Но доктор Ротман говорит, что все будет хорошо. Однако нужно соблюдать карантин.

– Конечно. А вы корью болели?

– Да, в детстве.

– И Вернер тоже болел, я помню, у него была ужасная сыпь по всему телу. А ваш муж?

– Людвиг тоже переболел в детстве.

Женщины посмотрели на Карлу. У нее никогда не было кори. Она поняла, что это значит: сегодня ей не позволят остаться у Фриды.

Карла расстроилась, а мама была просто в отчаянии.

– На этой неделе выходит наш предвыборный номер журнала, я просто не могу не явиться! – расстроенно воскликнула она. Все взрослые очень беспокоились по поводу предстоящих в следующее воскресенье выборов. И мама и папа боялись, что нацисты получат достаточно голосов, чтобы полностью контролировать правительство.

– К тому же приезжает моя старая подруга из Лондона. Может быть, у меня получится уговорить Вальтера уйти с работы и посмотреть за Карлой?

– Почему бы вам не позвонить ему? – сказала Моника.

Мало у кого был дома телефон, но у Франков был, и Карла с мамой вошли в холл. Аппарат стоял на тонконогом столике у дверей. Мама сняла трубку и продиктовала номер телефона папиного кабинета в рейхстаге. Ее соединили, и она объяснила ему ситуацию. Послушав с минуту, она рассердилась.

– Мой журнал призовет сотни тысяч читателей голосовать за Социал-демократическую партию! – сказала она. – Неужели у тебя на сегодня запланировано что-то еще более важное?

Карла легко могла догадаться, чем закончится этот спор. Она знала, что папа ее очень любит, но за все одиннадцать лет ее жизни ни разу он не оставался с ней на целый день. Как и отцы всех ее подруг. Мужчины просто не занимаются такими вещами. Но мама иногда делала вид, что ей неизвестны эти правила, по которым жили все женщины.

– Что ж, тогда мне придется взять ее с собой на работу, – сказала мама в трубку. – Страшно подумать, что скажет Йохманн. – Господин Йохманн был мамин начальник. – Он и в хорошем расположении духа недолюбливает женщин… – Не попрощавшись, она вернула трубку на место.

Карла терпеть не могла, когда они ссорились, а ведь это уже второй раз за день! От этого весь ее мир казался ненадежным. Она гораздо больше боялась ссор, чем нацистов.

– Ну что, пойдем… – сказала мама, и она шагнула к двери. «Я даже не увижу Вернера», – огорченно подумала Карла.

Но тут в холле появился отец Фриды, розовощекий человек с маленькими черными усиками, энергичный и жизнерадостный. Он любезно приветствовал Мод, и она из вежливости остановилась перекинуться с ним несколькими фразами, пока Моника помогала ему надеть черное пальто с меховым воротником.

Он подошел к ведущей наверх лестнице и крикнул:

– Вернер! Я еду без тебя!

Потом надел серую фетровую шляпу и вышел.

– Я готов! Я готов! – Вернер сбежал по лестнице, как танцор. Он был высоким, как отец, и еще красивее, с чересчур длинными золотисто-рыжими волосами. Под мышкой он зажал кожаный ранец, по-видимому набитый книгами. В другой руке он держал пару коньков и клюшку. Рядом с Мод он остановился и очень вежливо сказал:

– Доброе утро, фрау фон Ульрих!

И потом менее официально:

– Привет, Карла. А у моей сестры корь.

Карла почувствовала, что краснеет, хотя никакой причины не было.