Фронтовая любовь

Глава первая

Я потом детально пытался разобраться, почему нас с Элеонорой в эту командировку направили. Ведь все знали, что мы сильно не ладим. И по всему выходит, случайно оно так получилось. Руководству действительно просто некого было отправить на эту чёртову международную конференцию, кроме нас…

С тех пор как государство повело борьбу за поголовное здоровье нации, останкинские курильщики оказались беспощадно выдавлены из коридоров телецентра. Конечно, в идеале с ними следовало поступить как с американскими индейцами: загнать в резервации и выдать зараженные оспой одеяла, чтобы они побыстрее все и окочурились. Но так как в среде упертых адептов нездорового образа жизни имелись признанные акулы пера и профи телевизионного дела, подыскать достойную замену которым непросто, руководству пришлось пойти на компромисс и оборудовать неподалеку от центрального входа курилку. То есть поставить две уличные скамейки и поместить промеж них урну-пепельницу. А поскольку, так оно исторически сложилось, дымящаяся сигарета считается атрибутом творческого процесса, надо ли говорить, что свято место никогда не пустовало? Причем – ни днем ни ночью. Ведь ТВ – оно, как и Большой Брат, никогда не спит…

Вот и этим июльским утром на одной из курительных скамеек, вальяжно раскинувшись, в прямом смысле коптил небо местный старожил, новостной оператор Дмитрий Андреевич Образцов. В миру, невзирая на свои без малого пятьдесят, – Митя, а то и вовсе – Митюша. Вокруг Мити почтительным кружком сгрудилась охочая до баек зубра журналистики телемолодежь. А уж этих самых баек в его арсенале было – как у дурака фантиков.

Резким быстрым шагом мимо курилки в направлении центрального входа прошествовала красивая, очень стильно и очень дорого одетая женщина лет под сорок. Она предпочла демонстративно не заметить Митю, хотя Образцов столь же демонстративно ее поприветствовал, бойко вскочив и стянув с головы военно-полевую панаму.

– Элеонора Сергеевна! Радость-то какая! Одна и без охраны!

Распознав в тоне ёрничество, женщина молча прикусила нижнюю губу и невольно ускорила шаг. Митя же возвратил панаму на прежнее место, сел и назидательно обратился к молодёжи:

– Вот вам, мальчики и девочки, наглядный пример успешной карьеры. Как говорится, упорство и труд… Из сопливой стажёрки в замгендиры федерального канала. Это… Это ж понимать надо! – докончил он с интонацией старшины Васкова [1].

– А вот я слышала…

– А если кто политически незрелый, – грозно осадил худосочную очкастенькую стажёрку Митя, – начнет клеветать на руководство и распускать грязные сплетни про супруга Элеоноры Сергеевны, между прочим, одного из богатейших людей нашей страны, то мы дадим немедленный и жёсткий отпор! Не позволим глумиться над нашим прошлым, нашими, можно сказать, живыми символами. В 37-м вас бы за такие разговоры… Сталина на вас нет!

В следующую секунду к телецентру подъехало такси и из него выбрался мужчина – ровесник Мити, неплохо знакомый в лицо даже и молодой поросли. Это был собственной персоной Павел Бобков, звезда телеканала «Снег», которого в Останкино величали шутливым прозвищем «Медвежонок». В нем действительно было что-то от хитрого прощелыги-медвежонка, однако кличку свою Бобков получил не за внешнее сходство, а за… Впрочем, не будем забегать вперед.

– Мальчики и девочки! Спешите видеть: а вот вам пример противоположный! Пример безвозвратно погубленной карьеры некогда талантливого журналиста в тоталитарной России… Как дела, жертва гомофобии?

– Пошёл в жопу, Митя! – вынужденно притормозив, огрызнулся рупор оппозиции, и молодёжь с интересом приготовилась следить за намечающейся словесной пикировкой двух «стариков».

– Медвежоночек, не заводись. Я тебя сто лет не видел.

– И ещё бы сто не увидел! Сидите тут, окопались… Министерство пропаганды и лжи!

– А чего тады припёрси? Сидел бы у себя, на «Снеге», да и порошил? Дожидаючись, пока от собственного бесконечного злодейства загнется кровавый Мордор.

– И сидел бы! У меня, Митя, работы по горло. Мне, в отличие от тебя, некогда молодым байки травить: про старые добрые времена, про журналистское братство да фронтовую любовь… Мы – работаем! Хоть кто-то должен в этой стране людям правду говорить?!

– Ясен пень! Потому и интересуюсь: чего припёрся-то? Не дай бог, без тебя правда загнется. Как мы тогда, сирые, без вас обоих?

Понимая, что гонять мяч на словесном поле, где Митя всё равно его переиграет, смысла нет, да и времени жалко, Бобков вздохнул и сменил интонацию:

– Да мне выписку из бухгалтерии забрать. Для своих. А ваши, блин, уперлись рогом – по электронке нельзя, только лично и с паспортом. Прикинь, щас паспорт проверять станут, фотку с рожей сличать. Страна вахтёров! Вот хоть чуток власти есть – так на этот чуток тебя и нагнем.

– Да ладно тебе… Как старушка брюзжишь.

– Это я – старушка? – захлебнулся возмущением задетый за живое Медвежонок. – Да ты себя когда последний раз в зеркало видел? Сидит тут, как дедушка Ленин, с пионэрами. Между прочим, противоестественная тяга к молоденьким – признак подступающей старости!

Стремительно, чтобы не дать оппоненту успеть ответить, Бобков оставил курилку справа по борту и взял курс на стеклянную дверь. Ту самую, историческую. Которую, согласно демократическим апокрифам, в начале октября 1993-го пыталась штурмовать кучка макашовцев. И за отстояние которой наиболее ретивые милиционеры и вованы[2] получили из рук Самого («дипломатия, панимаешь!») [3] свежеизготовленные медали «Защитнику Останкино» с девизом «Надежность и решительность».

– Чья бы корова про тяги противоестественные мычала… – хмыкнул вослед ретировавшемуся Медвежонку Митя. И те из молодых, кто поняли, о чём он, расхохотались.

– Между прочим, все эти ужасы, что Паша по всему свету рассказывает: дескать, вольный, свободный гей стал жертвой дремучей русской гомофобии – это, к чести нашего канала, не так. На деле всё много хуже было. Вернее – смешнее.

– А как? – загалдела молодежь. – Дмитрий Андреевич, расскажите! А?

И это был не тот случай, когда Митю требовалось долго и нудно упрашивать. Опять же настроение у него сегодня было соответствующее, на лирический лад настроенное.

– То, что Пашка – из этих, знали все. Он ведь буквально ко всем в штаны лез. И разговоры заводил. Достал, короче. Но журналист – действительно классный. Был. Пока башкой не поехал, на либерасячьих ценностях… Долго терпели его приколы. А он еще и, до кучи, бухать любил. И бухал серьезно. И вот однажды по-пьяни, тыкая пальчиком в телефон, перепутал номер своего любовника и нашего Генерального. Причём в четыре утра. И когда Кул спросонья сказал «Алё», Паша в ответ простонал: «Медвежоночек мой!» Вот его с тех пор и кличут Медвежонком.

– И чего Кул? – отсмеявшись, поинтересовалась аудитория.

– А Кул на планёрке сказал: «Дело не в том, что пидор, а в том, что – охуевший пидор. А это – беспредел. А беспредел – он, как и фашизм, не пройдёт». И Медвежонка репрессировали. Так он попал на канал «Снег», там таких много.

– Дмитрий Андреевич! – снова выперлась на первую линию очкастенькая. – А что за байку он упомянул? Ну, про эту… про фронтовую любовь?

– А это, дитя моё, скорее не байка – легенда. – Митя полез в карман за новой сигаретой. – Точнее – быль напополам с легендой. В общем, это как болезнь такая…

А красивая, на пять звёзд упакованная женщина – та самая, что без охраны, стояла у окна в кабинете у Генерального и с высоты третьего этажа с непонятным раздражением наблюдала за тем, как на улице Митя продолжал впаривать молодым…

Женщин на телевидении работает много – это факт. Также как факт и то, что оставаться женщиной на телевидении непросто, а зачастую – просто невозможно. Отсюда вопрос: а на фига они туда идут? Попробуем сформулировать.

Одни идут за карьерой и славой. Телевидение магнитом притягивает барышень амбициозных, честолюбивых, ставящих во главу угла не воспетое Татьяной Овсиенко женское счастье, а признание и личный успех. За имя и репутацию они согласны вкалывать денно и нощно, сознательно идя на риск со временем приобрести сугубо мужские повадки и черты характера. При благоприятном стечении обстоятельств самые энергичные и напористые добиваются желаемого, но оборотной стороной медали становится неустроенность личной жизни. Все из себя такие самостоятельные, умные и успешные, они пугают неуверенных в себе мужчин, которых в нашем мире становится все больше. Равно как вызывают раздражение у зависимых, глупых и менее удачливых женщин, которых – еще больше.

Другие, напротив, вступают на телестезю, рассчитывая на свое женское начало. Они не обязательно внешне эффектны, но зато умело и расчётливо обаятельны. Таких особ телевизионный мир влечёт не столько престижностью, зачастую мнимой, сколько возможностью покрасоваться на экране. А не получилось попасть непосредственно в «ящик» – не беда. Всегда остается шанс оказаться в центре мужского внимания по другую, рядовому зрителю невидимую сторону телевизионного Зазеркалья. Ведь хоть и много женщин работает на телевидении, но мужиков – еще больше. И среди них встречаются весьма завидные экземпляры. Как то: брутальные операторы, циничные репортеры, манерные журналисты, модные ведущие, интеллектуальные редакторы, гламурные менеджеры, состоятельные продюсеры… Каравай-каравай, кого хочешь выбирай.

Еще есть на телике, и их немало, и те представительницы прекрасного пола, что попали сюда волей случая. Вроде как особо не рвались и не стремились, но так получилось. Свою работу они воспринимают именно как работу, а не как акт ежедневного творческого горения или самолюбования. Такие женщины – самые настоящие рабочие лошадки: ответственны, неамбициозны, почти чужды интриганства и капризов. Трудятся они на совесть, но исключительно более-менее стабильной зарплаты ради. А потому удовлетворения от своего труда не испытывают. И если подвернется шанс сменить род деятельности, покинут телевидение без всякого сожаления…

Но вот персонально Элеонора Сергеевна Розова проходила по типу смешанному. Таким, как она, теледамам жаждалось и славы, и женского счастья одновременно. Но «жаждать» еще не означает «состояться» – лишь единицам удается совместить несовместимое. И госпожа Розова как раз была такой вот экзотической единицей. С одной стороны – головокружительный карьерный рост: от теледевчушки на побегушках до заместителя гендиректора федерального канала. С другой – любящий муж, двое детей, трехэтажная квартира в центре Москвы, загородный дом в Подмосковье и уютная вилла в Швейцарских Альпах. Да, кстати, «а кто у нас муж?» Ну, если судить не по гамбургскому, а по банковскому счету – однозначно, волшебник…

– …Ты, если хочешь, кури. У меня в кабинете всё ещё можно, – великодушно предложил сидящий за столом-аэродромом Генеральный. Он же – Кул.

Несмотря на полусумрачное освещение Генеральный был в тёмных очках, а прислоненная к вешалке у двери белая трость красноречиво поясняла, что очки – не понты, а печальная жизненная необходимость.

– Если только с вами, Александр Михайлович, за компанию?

– А я, Эля, уже и сигарету почти не вижу. Не поверишь, оказывается, когда не видишь, как она тлеет, как пепел на кончике собирается, – и курить-то не шибко хочется. Такая вот… позитивная сторона слепоты.

– Да я тоже почти бросила. Муж постоянно ворчит. И дети подросли, начинают вопросы задавать.

Тем не менее Элеонора достала из сумочки пачку дамских сигарет и забрала со стола массивную пепельницу. Кул молчаливо выждал, пока она сделает пару-тройку затяжек, и лишь тогда приступил к главному. Вкрадчиво, издалека заходя:

– Эля! Давай еще раз? Спокойно, без сердца?

– А я спокойна. Я спокойна, как ёжик в спячке. Заметьте, лично я никаких договоренностей не нарушала. Вы же сами меня от новостей отодвинули? Сказали, так оно лучше будет. Так?

Генеральный вскинул руку словно бы в защитном жесте:

– Так ведь иначе тебя на эту должность не заманить было! Верно?

– Ну, допустим.

– Во-от! Теперь побудешь немного замом по спецпроектам, обомнёшь, так сказать, новые погоны, и…

– И? И что потом, Александр Михайлович?

Устало вздохнув, Генеральный снял тёмные очки, протёр красные глаза и невидяще уставился на подчинённую:

– Мне скоро уйти придётся. Совсем скоро. Я уже с собачкой хожу. И с тросточкой. А где это видано, чтобы телеканалом слепой руководил? – Кул саркастически усмехнулся. – Ещё политическую близорукость пришьют… И надо, чтоб, когда руководство новое придет, твои позиции сильными были. Чтоб не съели тебя… Это – сложные шахматы, ты пока в них не очень. Но вот я на случайные ходы права не имею.

– И, конечно, для этих ваших шахматных комбинаций ну просто необходимо, чтобы я снова, как журналюшка-полевушка, взяла микрофон в зубы и сгоняла в Сирию? – Элеонора нервно загасила сигарету в пепельнице. – Да ещё и с вашим ненаглядным Митей.

И далее издевательски скопировала интонацию Генерального:

– С Митю-шей.

Получилось похоже. Так, что Кул обиженно нахмурил брови.

– Во-первых, просто некого послать. Вот честное слово. Была бы зима, а сейчас лето, все старички в отпуска разбежались. Да и конференция эта, будь она неладна, неожиданно на голову свалилась. Мне в Администрации рассказали, что она толком даже не прорабатывалась, всё на экспромте. Ещё и секретились до последнего, обстановка-то там, сама понимаешь. И всё, и вот! А из оставшихся – у кого паспорта нету, у кого – опыта. Сплошь гитлерюгенд какой-то, с ними много не навоюешь. И потом… – Кул заговорщицки понизил голос. – Апэшный [4] куратор намекнул, что Верховный будет рад тебя видеть. По старой, так сказать…

– Ну конечно! Владимир Владимирович так и распорядился: чтоб непременно была Элеонора Розова, в девичестве Соколовская, ибо только она одна способна мой взор ублажить. Делать ему нечего!

– Эля, ты перегибаешь. И вообще – не злоупотребляй моей добротой! Надеюсь, ты не думаешь, что я тебе тут байки про президентскую Администрацию сочиняю? С целью произвести впечатление на молоденькую журналистку?

Элеонора поняла, что и впрямь переборщила.

– Простите, Александр Михайлович. В части «молоденькой» комплимент, конечно, сомнительный, но… Можно тогда хотя бы не с вашим Митенькой?

– А нельзя! Вот нельзя, и всё! По тем же причинам. Некого. И так и сяк крутили. Ваши… хм… сильные взаимные чувства – не секрет ни для кого. Кстати, когда вы в последний раз вместе работали?

– В Ираке.

– Ох ты ж! А лет-то сколько прошло с той поры! И чего вы там не поделили? Вернулись, помню, как кошка с собакой. Что тогда случилось-то?

– Ничего, – показно-равнодушно пожала плечами Элеонора. – Просто не люблю жлобов и алкоголиков.

– А может, оттого что ничего не, и?..

– Александр Михайлович!

– Всё-всё… Молчу… Митюша, конечно, выпивает больше нормы. Но насчет жлобства – нет, никогда не слышал.

– Это в вас мужская солидарность говорит.

– Возможно. Только вопрос, к сожалению, закрыт. Да там и всех делов-то на три дня: прилетели-улетели. Тебе с Митей там детей не крестить. Тем более, полетите в разных салонах. Тебе ж наверняка муж бизнес купит?

– Вот именно! Муж! А мог бы и родной канал!

– Мог бы. Но родной канал, как тебе известно, в режиме жёсткой экономии. И если съемочные группы у нас начнут летать бизнес-классом…

– Но я же – замгенерального?

– Да, но в Дамаск-то ты летишь как спецкор! – мгновенно, с реакцией теннисиста, парировал Генеральный.

В кабинет без стука, по-свойски, вошла секретарша.

– Александр Михайлович! Там, в приёмной, Медве… Ой, простите, Паша Бобков. Ему в бухгалтерии выписку не дают, говорят, требуется ваше разрешение… Он сказал, не уйдёт, пока вы не распорядитесь.

– Ничего, Катюша, пусть посидит, попреет, – отмахнулся Кул. – Ему полезно. Я ему, пидору, устрою гомофобию на нашем канале.

Элеонора и секретарша дружно фыркнули, какое-то время пытались сдерживаться, но затем, не выдержав, принялись хохотать в голос…

Я собирался лететь в хорошо знакомые места. Первый раз в Сирию я попал ещё в середине 90-х. Та командировка была стрёмной: мы заезжали в страну через Ливан, через долину Бекаа, и насмотрелись всякого…

За последние три года на Земле Шама (так сами сирийцы называют свою родину) я побывал раз десять и разных чудес войны наснимал там много. Очень много…

Вечером Образцов собирался в путь-дороженьку. Вернее так: сам он полулежал на диване, а его командировочную сумку со знанием дела сноровисто паковала 16-летняя дщерь Ольга. С высоты – не положения, но дивана – Митя наблюдал за дочерью и во взгляде его читался немой риторический вопрос: «Господи, Ольга! И когда ты успела такой взрослой стать?!»

Однако вслух он произнес совсем другое:

– Детёныш! Это становится недоброй традицией. Как только я в поездку – «пап, я пока поживу у тебя?» Ты что, мальчика своего сюда водишь?

Ольга прекратила хлопотать и с укоризной посмотрела на отца:

– Папа!!

– Что? – максимально невинно уточнил Митя.

– Я НЕ ВОЖУ к тебе мальчиков!

– Господи, неужели девочку?

– Пап!!!

– А что «пап»? Сейчас это модно.

– Я не вожу к тебе девочек. Я – натуралка! А девочек сюда водишь ты. И они, как кошки, пытаются метить территорию. То шпильки остаются, то ещё чего-нибудь. Я, когда прибираюсь, много разного интересного нахожу.

– Ты вгоняешь меня в краску.

– Не льсти себе! – изящно срезала дочь, и Митя поспешил вернуться на прежние рельсы разговора:

– Ты не думай, мне ж не жалко. Я знаю, что ты – персонаж серьёзный, ответственный. Я просто переживаю: как ребенок будет один, без горячей пищи, без… э-э… пригляда… Может, они там обижают тебя? И ты сбегаешь от тирании?

Ольга, фыркнув, сдула со лба прядку волос и возобновила процесс сборов.

– Пап, какая тирания? У людей затянувшийся медовый месяц. Им не до тиранства. И не до горячей пищи. Которую, между прочим, я же им и готовлю. Вместо того чтобы готовиться к ЕГЭ и читать Тургенева.

– Ты читаешь Тургенева?

– Постоянно. Когда не читаю Пруста.

– Оппаньки! И когда ты успела такой язвой стать?

– Вот и мамин… хм… друг тоже интересуется. Мама уверена, это твои гены.

– Я всегда считал, что у твоей мамы с чувством юмора – не очень. Мои шутки её вечно бесили. Но ТАК я считал до того, как она нашла себе мужика на 15 лет моложе. И вот это, я тебе скажу, прикол. Вот это – настоящий юмор!

– Пап, не будь ханжой. Ты же таскаешь сюда молоденьких просвистулек?

Вскочив с дивана, Митя принялся возмущённо расхаживать по комнате, которая с первого же взгляда представлялась тем, чем и была – типичным жилищем холостяка. Обустроенным, однако, со вкусом. Пусть и слегка казарменным.

– А ты не путай! Одно дело, как ты выражаешься, таскать сюда… Аки тать в ночи. А другое – жить в открытую, людской молвы и малютки доченьки не стесняясь. И потом – всё-таки я мужчина, а она…

– Па-па!! Ну ты же у нас современный! Ты же молодой, прикольный. Откуда в тебе этот дремучий мэйлшовинизм?! Ладно, я ещё как-то пойму, но если ты такое где-нибудь на людях брякнешь?

– А люди поймут, дочь! Если, конечно, они люди, а не мутанты-московиты… Слушай, а этот мамин Валерик, он по профессии, стесняюсь спросить, кто?

– Он стартапер.

– Свят, свят, свят… Беда пришла в наш аул! Олька, ты, главное, не дай маме этого стартапера в квартиру прописать!

– Пап! У меня всё под контролем. Да и мама… Не думаю, что она голову потеряла. Она не дура. Она просто… шалит.

От таких рассуждений у Мити, что называется, челюсть отвалилась:

– Что?! Да ты, детёныш, не по годам мудра!

– Вот нарожают таких как я, а вам потом восхищаться, – хмыкнула Ольга. – Короче, езжай спокойно. На пару с Розовой-Соколовской.

– О боги! А откуда ты и это-то знаешь?

– Я тебя в телецентре полчаса ждала, а меня ж там все знают! Я – телевизионный ребёнок. Так что всё в подробностях донесли.

– Ну да, ну да… – Митя неодобрительно покачал головой. – А ты что-то имеешь против? Элеоноры Сергеевны?

– По-моему, это она что-то против тебя имеет.

– И на чём основано подобное предположение?

– Так ведь все на канале знают, что ты над Элечкой постоянно издеваешься. А она на тебя по любому поводу начальству стучит.

– Что ж… Стучите, и вам откроют.

– Пап, а чего она злющая-то такая? У неё ж всё есть? И семья. И деньги. И слава. И красота. Про неё в модных журналах пишут.

– Считаешь, она красивая? – ушел от прямого ответа Митя.

– Не просто красивая – она ещё и стильная. Видно, что стерва, но такая… интересная. Ты смотри не влюбись там. С такими тётями проблем всяко побольше, чем даже с пятью стартаперами.

– Не переживай, не тот случáй. Мы с мадам Розовой – совсем в противофазах. На жизнь смотрим по-разному, хотим разного, имеем разное. Да и не такая это командировка – за три дня серьёзный разврат не учинишь.