Дело о пеликанах
Сразу после десяти, когда в доме царили темнота и покой, дверь туалета в спальне на втором этаже слегка приоткрылась, и из нее выскользнул Камель. Его напульсники, нейлоновая кепка и спортивные шорты были ярко-синего цвета, рубашка с длинными рукавами, носки и кроссовки – белые с золотистой отделкой. Цвета сочетались очень удачно. Камель-джоггер. Он был чисто выбрит, а его коротко подстриженные волосы под кепкой стали теперь почти белыми.
В спальне, как и в холле, было темно. Ступеньки под кроссовками слегка поскрипывали. При росте 175 см и весе менее 70 кг он был подтянут и легок, движения его отличались быстротой и бесшумностью. Ступеньки заканчивались в прихожей рядом с входной дверью. Он знал, что в автомобиле у обочины находятся два агента, которые скорее всего не смотрят сейчас за домом. Ему было известно, что Фергюсон прибыл семь минут назад. Он мог слышать похрапывание в дальней комнате. Прячась в клозете, Камель подумывал над тем, чтобы нанести удар до прибытия Фергюсона, а самого полицейского не трогать. С убийством как таковым проблем не было, просто появилась другая фигура, о которой необходимо было побеспокоиться. Однако он ошибочно предположил, что Фергюсон, возможно, заходит с проверкой в дом при заступлении на дежурство. Если это так, он обнаружит результаты побоища, и Камель потеряет несколько часов. Поэтому ему пришлось ждать до прихода полицейского.
Он беззвучно проскользнул через прихожую. В кухне слабый свет маленькой лампочки делал обстановку опасной. Камель пожалел, что не обнаружил лампочку и не выкрутил раньше. Такие мелкие ошибки были непростительны. Нырнув под окно, он выглянул на задний двор. Фергюсона не было видно. Но Камель и без того знал, что его рост 185 см, возраст 61 год и что, страдая катарактой, полицейский вряд ли мог попасть в слона из своего «магнума».
Оба они посапывали во сне. С улыбкой на лице Камель вышел и быстро достал из-за повязки на запястье автоматический пистолет 22-го калибра и глушитель к нему. Привинтив десятисантиметровую трубку к стволу, он нырнул в темноту спальни. Фредерик распластался в кресле, разбросав во сне руки и ноги. Рот его был открыт. Камель приставил обрез глушителя к его виску и трижды нажал на спуск. Руки и ноги Фредерика дернулись, но глаза остались закрытыми. Камель протянул руку с пистолетом к сморщенной и бледной голове судьи Абрахама Розенберга и вогнал в нее три пули.
Окон в спальне не было. Он наблюдал за телами и прислушивался еще минуту. Пятки Фредерика шевельнулись несколько раз и затихли. Тела были неподвижны.
Он хотел убить Фергюсона в доме. На часах было десять одиннадцать, как раз то время, когда сосед выходил перед сном на прогулку с собакой. Пробравшись в потемках к задней двери, он обнаружил полицейского, прогуливающегося вдоль деревянного забора в шести метрах от входа. Действуя инстинктивно, Камель распахнул дверь, включил свет в патио и сказал громко: «Фергюсон».
Дверь осталась открытой, а сам он спрятался в темном углу рядом с холодильником. Фергюсон покорно побрел через патио в кухню. В этом не было ничего необычного. Фредерик часто звал его, после того как его честь засыпал. Они пили растворимый кофе и играли в джинрумми.
В этот раз кофе не было и Фредерик не ждал его. Камель выпустил три пули ему в затылок, и он с грохотом упал на кухонный стол.
Камель выключил свет в патио и свинтил глушитель. Он ему больше не понадобится. Засунув пистолет и глушитель за напульсник, ночной гость выглянул в окно. В машине горел свет, а сами агенты были заняты чтением. Он переступил через тело Фергюсона, запер черный ход и исчез в темноте заднего дворика. Беззвучно перепрыгнув через пару заборов, он оказался на улице и начал пробежку. Камель-джоггер.
Глен Джейнсен сидел в одиночестве на темном балконе кинотеатра «Монтроуз» и наблюдал за обнаженным и довольно активным мужчиной на экране внизу. Он ел воздушную кукурузу из большой коробки и не замечал ничего, кроме тел. Одет он был достаточно консервативно: шерстяная кофта цвета морской волны, фланелевые брюки, мокасины. Большие солнечные очки скрывали глаза, голову покрывала мягкая фетровая шляпа. Слава Богу, что он наделен незапоминающимся лицом, а в камуфляже его вообще невозможно узнать, особенно на безлюдном балконе полупустого порнотеатра в полночь. Никаких серег, цветастых платков, золотых цепочек и прочих украшений, что могло бы указывать на поиски партнера. Он хотел оставаться в тени. Эта игра в прятки с ФБР и всем остальным миром стала настоящей морокой. В этот вечер они, как всегда, расположились на стоянке у его дома. Другая пара припарковалась у черного хода. Позволив им просидеть четыре с половиной часа, он переоделся и проследовал с беззаботным видом в подвальный гараж, откуда уехал на автомобиле своего приятеля. В здании было слишком много выходов, чтобы бедные фэбээровцы могли засечь его. Он сочувствовал им до некоторой степени, но он должен жить своей жизнью. Если фэбээровцы не могли обнаружить его, то как сделает это убийца?
Балкон был разделен на три небольшие части по шесть рядов в каждой. Здесь было очень темно. Сюда падал лишь слабый свет от луча проектора, стоявшего сзади. Поломанные кресла и складные столики были свалены за последними рядами. Полосы вельветовой драпировки спускались со стен. Здесь можно было легко спрятаться.
Раньше он очень боялся оказаться обнаруженным. В течение нескольких месяцев после его утверждения в должности страх был парализующим. Он не мог есть свой попкорн и наслаждаться картинами. Он говорил себе, что, если его схватят или узнают, он скажет, что занимался изучением предмета в связи с предстоящим делом о непристойном поведении. Одно из таких дел всегда лежало у него на столе, и, возможно, ему поверят. Такое оправдание может сработать, твердил он себе и становился смелее. Но однажды ночью в 1990 году кинотеатр загорелся, и четверо из присутствовавших погибли. Их имена попали в газеты и вызвали большой шум. Случилось так, что судья Глен Джейнсен находился в туалете, когда поднялся шум и запахло дымом. Он бросился на улицу и скрылся. Все мертвые были обнаружены на балконе. Одного из них он знал. После этого ему на пару месяцев пришлось отказаться от фильмов, но вскоре он вернулся к этому занятию вновь, сказав себе, что ему нужны дальнейшие исследования. Да и что случится, если его поймают? Назначение было пожизненным. Избиратели отозвать его не могли.
Ему нравился «Монтроуз», потому что по вторникам фильмы в нем шли всю ночь, а посетителей было мало. Он любил попкорн, да и разливное пиво стоило здесь всего пятьдесят центов.
Два старика в центральной секции щупали и ласкали друг друга. Джейнсен время от времени поглядывал на них, одновременно внимательно следя за происходящим на экране. «Какой ужас, – думал он, – в семьдесят лет, на пороге смерти, быть вынужденным спасаться от СПИДа и искать счастье на грязном балконе».
Вскоре на балконе к ним присоединился четвертый. Взглянув на Джейнсена и двух приклеившихся друг к другу стариков, он тихо прошел со своим пивом и попкорном на верхний ряд центральной секции. Кинопроекторная находилась сразу за ним. Справа, тремя рядами ниже его, сидел Джейнсен. Прямо перед ним целовались, перешептывались и хихикали престарелые любовники, забывшие обо всем на свете.
Он был одет как подобает. Джинсы в обтяжку, черная шелковая рубашка, серьги, темные очки в роговой оправе, аккуратно подстриженные волосы и усы, как у завсегдатая этого заведения. Камель-гомосексуалист.
Он подождал несколько минут, затем переместился вправо и сел у прохода. Какая разница, где ему сидеть?
В двадцать минут первого старики выдохлись. Они встали и, держась за руки, на цыпочках пошли к выходу, все еще перешептываясь и хихикая. Джейнсен даже не посмотрел в их сторону. Он был полностью поглощен разыгравшейся на экране массовой оргией, происходившей на яхте во время шторма. Камель по-кошачьи двинулся по проходу и сел через три ряда за судьей. Тот потягивал пиво. Они были одни. Подождав с минуту, Камель быстро сместился по ряду. Джейнсен был в двух метрах перед ним.
По мере усиления шторма оргия на экране достигла апогея. Рев ветра и крики участников заполнили маленький кинотеатр. Камель поставил пиво и попкорн на пол и вытащил из-за пояса метровый шнурок из желтого нейлона. Накрутив его концы на обе руки, он перешагнул через передний ряд кресел. Его жертва тяжело дышала. Коробка с кукурузой в ее руках тряслась.
Нападение было молниеносным и жестоким. Набросив петлю на горло, Камель сильно потянул концы шнура в разные стороны. Затем резко дернул вниз и прижал голову к спинке кресла. Шея жертвы не выдержала и сломалась. Связав шнур узлом на шее и просунув под него пятнадцатисантиметровый стальной прут, он стал накручивать его, пока из разорванной плоти не потекла кровь. Все было кончено за десять секунд.
Внезапно шторм закончился, и на экране в честь этого началась другая оргия. Тело Джейнсена сползло в кресле. Его попкорн был рассыпан у ног. Камель был не из тех, кто восхищается своими деяниями. Он спустился с балкона, прошел со скучающим видом мимо полок с журналами в холле и исчез на улице.
Доехав на стандартном белом «форде» с коннектикутскими номерами до Далласа, он переоделся в туалете и стал ждать парижский рейс.
Глава 4
Первая леди находилась на Западном побережье, посещая тысячедолларовые завтраки, на которых богачи и снобы выкладывали бешеные деньги за холодные яйца, дешевое шампанское и возможность увидеть, а может быть, сфотографироваться с королевой, как ее называли. Поэтому президент спал один, когда зазвонил телефон. В прошлом он подумывал о том, чтобы завести любовницу, как это было принято у американских президентов. Но теперь это выглядело бы не по-республикански. К тому же он был старым и уставшим. Он часто спал один, в то время как «королева» находилась в Белом доме. Сон у него был крепкий. Телефон прозвонил двенадцать раз, прежде чем он услышал его. Он взял трубку и уставился на часы. Четыре тридцать утра. Вслушавшись в голос, вскочил на ноги и через восемь минут был в Овальном кабинете, не приняв душа и не повязав галстука. Он уставился на Флетчера Коула, своего начальника штаба, и сел, как ему полагалось, за свой стол.
Коул улыбался. Его безупречные зубы и лысина сияли. Всего тридцать семь лет. Он был чудо-мальчиком, который четырьмя годами раньше спас провалившуюся избирательную кампанию и усадил своего босса в Белый дом. Будучи хитрым интриганом и мерзким прихвостнем, он шел по трупам, пока не стал вторым лицом в руководстве. Многие относились к нему как к подлинному боссу. Одно только упоминание его имени приводило в ужас мелких чиновников.
– Что случилось? – медленно спросил президент.
Коул расхаживал перед президентским столом.
– Подробности не известны. Два агента ФБР обнаружили Розенберга около часа ночи. Мертвым в постели. Его сиделка и полицейский Верховного суда также были убиты. Все трое убиты выстрелами в голову. Сработано очень чисто. Пока ФБР и окружная полиция Колумбии вели расследование, поступило сообщение, что Джейнсен найден мертвым в клубе гомосексуалистов. Они обнаружили его пару часов назад. Войлз позвонил мне в четыре, и я перезвонил вам. Он и Глински будут с минуты на минуту.
– Глински?
– ЦРУ должно подключиться, хотя бы для начала.
Президент закинул руки за голову и потянулся.
– Розенберг мертв…
– Да, вполне. Я советую выступить с обращением к нации через пару часов. Мэбри работает над проектом обращения. Я доработаю его. Давайте подождем с этим до рассвета, хотя бы до семи часов. В противном случае будет слишком рано и мы потеряем большую часть слушателей.
– Пресса…
– Да, они уже принялись за это дело. Телевизионщики засняли бригаду «скорой помощи», отвозившую Джейнсена в морг.
– Я не знал, что он гомик.
– Теперь в этом нет сомнений. Это настоящий кризис, господин президент. Подумайте об этом. Создали его не мы. Не мы в нем виноваты. Никто не сможет обвинить нас. А нация будет шокирована настолько, что ей придется проявить некоторую солидарность с нами. Это как раз то время, когда народ объединяется вокруг своего лидера. Это просто здорово. Беспроигрышный вариант.
Президент отхлебнул кофе из чашки и уставился в бумаги на столе.
– И я проведу перестановки в суде.
– Это самое лучшее. Они станут вашим наследством. Я уже позвонил Дюваллю в юридический комитет и дал ему указание связаться с Хортоном и начать составлять предварительный список кандидатов. Хортон выступал вчера в Омахе, сейчас он летит сюда. Я предлагаю встретиться с ним сегодня утром.
Президент кивал, как всегда, в знак согласия с предложениями Коула. Детальную проработку вопросов он оставлял Коулу, поскольку сам никогда не отличался скрупулезностью.
– Есть подозреваемые?
– Еще нет. Впрочем, я не знаю. Я сказал Войлзу, что вам понадобится информация, когда он прибудет.
– Я думал, что ФБР занимается безопасностью Верховного суда.
Коул усмехнулся:
– Да, занимается. Это камешек в огород Войлза, и довольно неприятный.
– Прекрасно. Я хочу, чтобы Войлз получил свое. Позаботьтесь о прессе. Мне нужно видеть его униженным. Потом мы, возможно, дадим ему пинка под зад.
Коулу понравилась эта мысль. Он перестал ходить и сделал пометку в своем блокноте. Охранник постучал в дверь и отворил ее. Вошли Войлз и Глински. Когда все четверо пожали друг другу руки, настроение в кабинете вдруг стало мрачным. Вошедшие сели перед столом президента, а Коул, как обычно, встал возле окна, сбоку от президента. Он ненавидел Войлза и Глински, а они, в свою очередь, презирали его. Коул преуспевал на почве ненависти. Он имел возможность наушничать президенту, и это было все, что имело для него значение.
Коул будет молчать несколько минут. В присутствии других важно было позволить президенту взять бразды правления в свои руки.
– Мне очень жаль, что вы здесь, но все равно благодарю, что пришли, – начал президент.
Они мрачно кивнули и покорно приняли эту очевидную ложь.
– Что произошло?
Войлз говорил быстро и по существу. Он описал картину в доме Розенберга, когда были обнаружены тела. Каждый раз сержант в час ночи, в соответствии с установленным порядком, подходил для контроля к агентам, сидящим на улице. Когда Фергюсон не появился, они стали волноваться. Убийства были совершены чисто и профессионально. Он рассказал, что ему было известно о Джейнсене. Перелом шейных позвонков. Удушение. Обнаружен каким-то типом на балконе. Очевидно, никто ничего не видел. Войлз не был столь резким и уверенным, как обычно. Это был черный день в истории Бюро, и он чувствовал, что начинает припекать. Но он пережил пятерых президентов и наверняка сможет переиграть этого идиота.
– Эти два убийства, очевидно, связаны друг с другом.
– Возможно. Похоже, что так, однако…
– Бросьте, директор. За двести двадцать лет нашей истории было убито четыре президента, два или три кандидата, несколько борцов за гражданские права, пара губернаторов, но еще ни одного судьи Верховного суда. А сейчас, за одну ночь, в течение двух часов сразу два убийства. И вы не уверены, что они связаны?
– Я не говорил этого. Какая-то связь между ними должна быть. Просто дело в том, что методы совершенно различны. И слишком профессиональны. Вы, должно быть, помните, что мы имели тысячи угроз, адресованных судьям.
– Отлично. Тогда кто же ваши подозреваемые?
Никто еще не подвергал Дентона Ф. Войлза перекрестному допросу. Он пристально посмотрел на президента.
– Еще слишком рано подозревать кого-либо конкретно. Мы все еще собираем свидетельства.
– Как убийца проник к Розенбергу?
– Никто не знает. Мы не видели, как он входил, вы понимаете? Вероятно, он какое-то время уже находился там, прячась в клозете или, возможно, на чердаке. К тому же мы не были допущены. Розенберг отказывался впускать нас в свой дом. Дом обычно осматривал Фергюсон во второй половине дня, когда судья возвращался со службы. Пока еще говорить слишком рано, но мы не нашли никаких следов убийцы. Совершенно никаких, кроме трех тел. Результаты баллистической и патологоанатомической экспертиз мы получим сегодня утром.
– Я хочу видеть их, как только они окажутся у вас.
– Хорошо, господин президент.
– Я хочу также иметь к пяти вечера предварительный список подозреваемых. Это вам понятно?
– Конечно, господин президент.
– И мне хотелось бы получить от вас доклад о состоянии системы безопасности и о сбоях в ее работе.
– Вы полагаете, что она дает сбои?
– Мы имеем двух мертвых судей, охрану которых обеспечивало ФБР. Я думаю, американский народ заслуживает того, чтобы знать, что случилось, директор. Да, она дает сбои.
– Должен ли я докладывать вам или американскому народу?
– Вы докладываете мне.
– А затем вы созываете пресс-конференцию и докладываете американскому народу, не так ли?
– Вы что, боитесь общественного разбирательства, директор?
– Ничуть. Розенберг и Джейнсен мертвы потому, что отказались взаимодействовать с нами. Они прекрасно знали о грозящей опасности, тем не менее не побеспокоились о своей безопасности. Остальные семеро взаимодействуют с нами и пока живы.
– Пока. Вы бы лучше проверили. Они у вас мрут как мухи.
Президент улыбнулся, видя, как Коул откровенно потешается над Войлзом. Коул решил, что наступила пора вступать в разговор.
– Директор, вы знали, что Джейнсен ошивается по таким местам?
– Он был пожилым человеком с пожизненным назначением. Если он предпочитал плясать голым на столах, мы не могли помешать ему.
– Да, сэр, – Коул был сама вежливость, – но вы не ответили на мой вопрос.
Войлз глубоко вздохнул и посмотрел в сторону.
– Да. Мы подозревали, что он был гомосексуалистом, и нам было известно, что ему нравились определенные кинотеатры. Но мы не имели ни полномочий, ни желания, господин Коул, разглашать такую информацию.
– Я хочу, чтобы эти доклады были у меня сегодня к полудню, – сказал президент.
Войлз смотрел в окно и молчал. Президент перевел взгляд на директора ЦРУ Роберта Глински:
– Боб, мне нужен честный ответ.
Глински напрягся и нахмурился.
– Да, сэр. Слушаю.
– Я хочу знать: существует ли какая-нибудь связь между этими убийствами и каким бы то ни было правительственным агентством, подразделением или группой в США?
– Да что вы! Вы серьезно, господин президент? Это абсурд.
Глински выглядел шокированным, но президент, Коул и даже Войлз знали, что в ЦРУ в эти дни все было возможно.
– Серьезнее не бывает, Боб.
– Я тоже серьезно. И я заверяю вас: мы не имеем никакого отношения к этому. Я потрясен тем, что вы могли подумать об этом. Это смехотворно.
– Проверьте, Боб. Я хочу быть уверен на сто процентов. Розенберг не верил в национальную безопасность. Он обзавелся тысячами врагов в разведке. Так что проверьте, о’кей?
– О’кей, о’кей.
– И представьте доклад сегодня к пяти.
– Понятно. О’кей. Но это пустая трата времени.
Флетчер Коул придвинулся к столу президента.
– Я предлагаю, джентльмены, встретиться здесь в пять вечера. Это вас устроит?
Оба кивнули и встали со своих мест. Коул молча проводил их до двери и закрыл ее.
– Вы справились с этим просто здорово, – сказал он президенту. – Войлз знает, что он уязвим. Я предчувствую кровь. Мы еще поработаем над ним с помощью прессы.
– Розенберг мертв, – повторил президент, – я просто не могу поверить в это.
– У меня есть идея с телевидением. – Коул вновь расхаживал с важным видом. – Нам надо воспользоваться шоком от этих событий. Вам следует появиться уставшим, как будто вы не спали всю ночь, пытаясь урегулировать кризис. Правильно? Целая нация будет смотреть, ожидая от вас подробностей и заверений. Я думаю, вы должны надеть что-нибудь теплое и успокаивающее. Пиджак и галстук покажутся в семь утра нарочитыми. Давайте расслабимся немножко.
Президент сосредоточенно слушал.
– Банный халат?
– Пожалуй, нет. А как насчет шерстяной кофты и свободных брюк? Без галстука. С белой рубашкой. Своего рода образ дедушки.
– Ты хочешь, чтобы я в эти часы кризиса обратился к нации в бабушкиной кофте?
– Да, мне нравится это. Коричневая кофта с белой рубашкой.
– Ну я не знаю…
– Образ очень подходящий. Посмотрите, шеф, выборы – через год. Это наш первый кризис за девяносто дней, и какой это прекрасный кризис… Людям нужно видеть вас в чем-нибудь другом, тем более в семь часов утра. Вы должны выглядеть просто, по-домашнему, но контролирующим ситуацию. Это даст нам пять, а может, десять пунктов в рейтингах. Поверьте мне, шеф.
– Я не люблю кофт.
– Положитесь на меня.
– Ну я не знаю…
Глава 5
Дарби Шоу проснулась в предрассветной полутьме с ощущением похмелья. После пятнадцати месяцев учебы в юридическом колледже ее мозг отвык отдыхать более шести часов в сутки. Она обычно просыпалась до рассвета, и по этой причине ей не спалось с Каллаганом. С сексом все было даже очень в порядке, а вот сон ее походил на сплошное перетягивание каната, в качестве которого служили подушки и простыни. Она некоторое время смотрела в потолок и прислушивалась к резкому похрапыванию Каллагана в пьяном забытьи. Простыни были перекручены, как канаты, вокруг его колен. Она была ничем не укрыта, но холода не чувствовала. Ночи в октябре в Новом Орлеане все еще были теплыми и даже душными. Влажный воздух поднимался снизу с Дофин-стрит и проникал в спальню через открытую балконную дверь. Он нес с собой первые потоки утреннего света. Дарби встала в дверях и накинула на себя махровый халат. Солнце показалось из-за горизонта, но улица все еще пребывала во мраке. Утренние рассветы проходят незамеченными во Французском квартале. Во рту у нее было сухо.
Внизу на кухне Дарби заварила крепкий французский кофе с цикорием. Голубые цифры на таймере микроволновой печи показывали без десяти шесть. Для малопьющей Дарби жизнь с Каллаганом превратилась в постоянную борьбу. Ее пределом было три фужера вина. Не имея ни диплома юриста, ни работы, она не могла позволить себе напиваться каждый вечер и спать допоздна. Кроме того, она весила 50 кг и хотела удержаться на этой отметке. У него же не было пределов.
Она выпила три стакана ледяной воды и перелила кофе в высокую кружку. Поднявшись по ступенькам, включила свет и прилегла обратно в постель. Щелкнув пультом дистанционного управления, Дарби вдруг увидела на экране президента, сидящего за рабочим столом в несколько непривычной для него коричневой кофте, без галстука. Это был специальный выпуск новостей Эн-би-си.
– Томас! – Она шлепнула его по плечу.
Никакой реакции.
– Томас, проснись!
Она надавила на кнопку, и звук увеличился до предела. Президент пожелал доброго утра.
– Томас! – Она прильнула к экрану телевизора.
Каллаган выпутался из простыней и сел, протирая глаза и пытаясь сосредоточиться. Дарби протянула ему кофе.
У президента были плохие новости. Его глаза казались уставшими, а вид печальным, но в голосе сквозила уверенность. Перед ним лежали записи, но он ими не пользовался. Он смотрел прямо в камеру и сообщал американскому народу о трагических событиях прошлой ночи.
– Какого черта, – пробурчал Каллаган.
После сообщения о кончинах, президент стал произносить цветистую траурную речь по поводу смерти Абрахама Розенберга. Он называл его «вечно живой легендой». Это было большой натяжкой, но строгое выражение лица президента не менялось, когда он восхвалял жизненный путь одного из самых ненавистных людей в Америке.
Каллаган изумленно уставился на экран. Дарби не отводила от телевизора взгляда.
– Это очень любопытно, – сказала она, застыв на краю кровати. – Он объяснил, что у него состоялось совещание с директорами ФБР и ЦРУ и что они считают эти два убийства взаимосвязанными. Он приказал провести немедленное и тщательное расследование, виновные предстанут перед судом.
Каллаган накрылся простыней. Он щурил глаза и приглаживал пятерней свои взъерошенные волосы.
– Розенберг? Убит? – бормотал он, уставившись на экран.
Его затуманенная голова мгновенно прояснилась, а сидевшая в ней боль отступила.
– Обрати внимание на кофту, – сказала Дарби, отхлебнув кофе и разглядывая розовое лицо с толстым слоем грима и тщательно уложенную прическу. Он был редкий симпатяга с проникновенным голосом. За счет этого он здорово преуспел в политике. Морщин на его лбу прибавилось, как прибавилось горечи во всем его облике, когда он заговорил о своем близком друге – судье Глене Джейнсене.
– В кинотеатре «Монтроуз», в полночь, – повторил Каллаган.
– Где это? – спросила она, поскольку Каллаган заканчивал школу в Джорджтауне.
– Я не уверен, но мне кажется, что это в квартале гомиков.
– Он был гомиком?
– До меня доходили слухи. Очевидно.