Коварный искуситель

– Есть что сказать, Святой? – поддразнил он, назвав Маккея прозвищем, которое Максорли придумал для этого здоровяка, но не потому, что тот отличался набожностью.

В отличие от других солдат, Магнус никогда не говорил о женщинах. На войне, в походах, вдали от дома, сидя у костра, воины, как правило, только об этом и болтали. Лахлан намеревался выяснить, почему эта тема не привлекала горца.

– Графиня права, – сказал Маккей, откладывая в сторону странного вида оружие, над которым трудился, пытаясь что-то усовершенствовать, то есть сделать более смертоносным. – Мы ведь должны были забрать и ее, и девочку.

– Он же объяснил, как это вышло, – вмешался Гордон прежде, чем Лахлан успел посоветовать ему заткнуться. – На это не было времени.

Уильям Гордон принадлежал к числу тех немногих, кому нравился Лахлан, и обладал уникальным даром вызывать гром и летучий огонь с помощью секретного состава на основе черного порошка, который его дед вывез из Святой земли.

– Может, и не было, но мы могли бы попытаться, если бы он нам сказал, – возразил упрямый горец.

– Каким образом? – парировал Лахлан. – Что бы вы ни сделали, это ничего бы не изменило. Моей задачей было провести вас в замок и найти женщину, а вы с Гордоном обеспечивали прикрытие, чтобы никто не торчал у меня за спиной.

Маккей кивнул, глядя на него в упор:

– Да, я бы тоже на твоем месте поостерегся поворачиваться кое к кому спиной.

Ну хоть здесь они пришли к согласию.

Гордон сбросил плед, которым укутывал плечи, чтобы стать незаметным в темноте, и, скатав наподобие валика, выжал дождевую воду на грязный пол пещеры.

– Ты был прав и в другом: ребенку здесь не место, – тихо сказал он Лахлану и поежился. – Проклятье! Жаль, что нельзя развести костер.

Они не могли рисковать. Лахлан, конечно, надеялся, что им удалось оторваться от Бьюкена на приличное расстояние, но как скоро граф обнаружит, что его жена сбежала?

Осознав, что никто больше не прожигает две дырки в его спине, Лахлан украдкой бросил взгляд в угол пещеры и увидел, что графиня последовала его совету отдохнуть, пока можно. Они здесь не задержатся.

Гордон проследил за его взглядом и сказал с явным восхищением:

– Она очень храбрая. Хотел бы я знать, зачем ей все это. Поразительная женщина.

Тем же вопросом задавался и Лахлан, поэтому фыркнул:

– Думаю, ее муж другого мнения.

– Бьюкен – поддонок, почти такой же, как этот презренный тиран Эдуард. По возрасту он в отцы ей годится…

Гордон умолк, а Лахлана вдруг охватило странное раздражение. Он отлично понимал, куда устремились его мысли: туда же, что и его собственные, каждый раз, когда смотрел на нее. Вот оттого-то он старательно отводил взгляд в сторону. Есть в ней что-то такое, чего не выразить словами.

Гордон пожал плечами и добавил:

– Такая красавица только зря пропадает с этим стариком.

Лахлан повел бровью.

– Значит, молодость и красота оправдывают предательство? Надеюсь, ты столь же снисходителен по отношению к собственной жене. – Обращаясь к Гордону, он тем не менее внимательно наблюдал за Маккеем и заметил, как замер горец. – Еще не поздно взять назад брачные обеты, знаешь ли. А то не успеешь жениться, как…

– День еще не назначен, – перебил его Гордон. – Наша помолвка состоялась как раз перед тем, как я уехал на Скай.

Маккей не двинулся с места, хотя обычно он немедленно вставал и уходил, стоило кому-нибудь заговорить на подобные темы. Похоже, Лахлан ошибся в своих предположениях.

– Значит, у тебя еще есть время одуматься, – продолжил Лахлан. – Помяни мое слово: брак – все равно что «черная смерть» для души. Жены делают нас слабыми и уязвимыми.

Но вывести Гордона из себя ему не удалось: тот лишь улыбнулся.

– Одна гнилая виноградина не испортит вкуса вина в бочонке. Не все женщины такие, как твоя жена.

– И слава богу, – с содроганием произнес Лахлан.

Надо признать, Гордон прав: у каждого бывает черная полоса. Он не терзался из-за предательства Джулианы, но заплатил слишком дорого, чтобы быстро забыть. И уж точно он не прыгнет в эту сточную канаву еще раз.

Улыбнувшись, Гордон покачал головой.

– Кроме того, мне уже не отвертеться, даже если бы захотел. Контракт при помолвке связывает не хуже брачного. Теперь это дело чести.

– Честь не имеет никакого отношения к браку! – усмехнулся Лахман и опять взглянул на Маккея. – Какая она, твоя нареченная? Безобразная и толстая, как свинья или красавица вроде нашей графинюшки?

Гордон пожал плечами.

– Я не знаю.

Вот это поворот!

– Ты никогда ее не видел?

Гордон покачал головой:

– Нет, брак устроили наши отцы, – и добавил, будто это что-то объясняло: – Я воспитывался вместе с ее братом.

Насколько знал Лахлан, и старший Гордон, и Сазерленд были противниками Брюса.

– Ты ведь дружен с Сазерлендами, да, Святой? – саркастически спросил он у Маккея, заметив, что тот начал подниматься. – Ведь нареченная Гордона, Хелен Морийская, – дочь графа Сазерленда, и не было междоусобиц дольше и яростнее, чем между семьями Маккей и Сазерленд. Ты же видел ее?

Ладонь Маккея сжала рукоять ножа, которым он резал мясо и все еще держал в руке. Интересно!

– Да, – ответил он с воодушевлением пациента дантиста.

– Ты никогда ничего не говорил, – удивился Гордон.

Маккей равнодушно пожал плечами, хотя, как подозревал Лахлан, разговор задел его за живое.

– Мне казалось, это неважно.

Итак, Лахлан нащупал уязвимое место и намеревался вонзить туда отравленное копье.

– Так что же ты думаешь, Святой? Не придется ли Гордону выдуть бочонок виски, чтобы набраться храбрости перед тем, как вставить своей невесте? Или он будет счастлив вонзить своего дружка промеж ее мягких бархатных ляжек?

Похоже, это перебор, забеспокоился Лахлан: Маккей аж побледнел от гнева. Однако ничего не произошло: может, привиделось?

Нет, не привиделось.

– Ты, Макруайри, злобный ублюдок. Не знаю, какого дьявола Брюс решил, что ты нужен в отряде. Ядовитая гадюка ты, а не человек.

Лахлан улыбнулся.

– Именно этим я и ценен: более совершенного оружия просто не существует.

Он хотел было еще что-то добавить, однако встревоженное лицо Гордона заставило его прикусить язык.

Проснувшись, Белла вздрогнула и огляделась, а увидев незнакомые каменные стены, даже не сразу поняла, где находится. А когда память пробудилась, отчаяние и сердечная боль прошлой ночи обрушились на нее сокрушительной тяжестью. «Господи, молю тебя: защити мою дочь, спаси и сохрани!»

Бьюкен не сделает ей ничего дурного, по крайней мере в физическом смысле. Джоан – единственное, что связывало ее с мужем. Его злобные тирады, ревность и беспочвенные подозрения никогда не касались их дочери.

Бьюкен любил эту тихую девочку с большими задумчивыми глазами, если вообще был способен на это чувство. Джоан пошла в отца своими темными волосами, голубыми глазами и классическими чертами лица. И слава богу, а то среди множества ужасных обвинений, что за годы брака супруг предъявил Белле, было бы еще рождение внебрачного ребенка.

Когда родилась Джоан, Белле исполнилось всего шестнадцать – сама еще ребенок! Она помнила, как сидела на огромной деревянной кровати с младенцем на руках и ждала, когда придет муж посмотреть на это крошечное сокровище.

В эту минуту она могла бы простить ему все, даже жестокость и грубость в их первую брачную ночь, когда он забрал ее невинность. В пятнадцать лет Белла была слишком юна для постельных утех, но граф вел себя как животное в брачный период: сгорая от нетерпения, сорвал с нее одежду, опрокинул на кровать, силой раздвинул ноги и вонзился в нее, нисколько не заботясь ни о ее возрасте, ни о невинности.

Подумать только: до свадьбы она считала его очень привлекательным: темные волосы, голубые глаза. Да, он был намного старше, но это ничуть не умаляло его мужской силы. Он был посвящен в рыцари самим королем Александром в возрасте двадцати одного года. Он не выделялся ростом, но был силен, с плотным мускулистым телом воина.

Но очень скоро она возненавидела его физическую силу, которая поначалу казалась столь привлекательной, и его полную власть над ней.

С рождением дочери многое изменилось, и Белла могла бы забыть о разочаровании первого года брака, прояви муж к ней хоть чуточку доброты. Хватило бы одного ласкового слова, одной ободряющей фразы. Ей бы увидеть хоть немного любви в его взгляде вместо привычных вожделения и властности.

Но Бьюкен лишь мельком взглянул на нее и брезгливо проговорил:

– Наверное, надо почаще делать тебе детей: разжирела, как старая корова, – такой тебя точно никто не захочет.

Его слова убили всякую надежду на счастье, иллюзий не осталось: она для него лишь шлюха, а он ее ревнивый повелитель.

Она платила ему единственной монетой, что была в ее распоряжении: уступала его притязаниям со стоическим безразличием, только выполняя долг. Чем больше старался он ее унизить – пытался спровоцировать на резкость, чтобы подвергнуть избиению, – тем холоднее она становилась, а потом ее чувства и вовсе умерли.

Страшнее всего были его подозрения и ревность. Кто же виноват, что мужчины смотрят на нее! Одевалась Белла более чем скромно, тщательно зачесывала и приглаживала волосы, как монашка, но муж продолжал обвинять ее. Якобы она строит мужчинам глазки и призывно улыбается.

Она перестала появляться при дворе короля, пряталась в задних комнатах, когда приезжали гости, но он считал, что это всего лишь хитрые уловки, и обвинял ее в том, что она сбегает из дому для встречи с любовниками. Поскольку оскорблениям и обвинениям не было конца, она перестала оправдываться и взывать к его разуму и мало-помалу стала одеваться так, как ей хотелось, причесываться так, как нравилось, и общаться с окружающими, в том числе и с мужчинами, как нормальный человек, а обвинения пропускала мимо ушей. Научившись жить в тюрьме, выстроенной из подозрений, Белла мечтала когда-нибудь освободиться от мужа, но даже представить себе не могла, что это произойдет подобным образом.

Единственное утешение Белла находила в мысли, что супруг, какую бы ненависть ни питал к ней, не станет вымещать ее на Джоан. Только вот что подумает ее дочь, когда узнает, что мать сбежала, не сказав ни словечка на прощание? Бьюкен умел быть жестоким, расчетливым и очень мстительным. Что, если он попытается настроить девочку против матери? Как жаль, что она не посвятила Джоан в свои планы! Тогда бы дочь знала, что мама вовсе не сбежала от нее.

Белла села, пытаясь сбросить усталость. За короткий сон ей вряд ли удалось набраться сил, да и как расслабиться, если знаешь, что муж рыщет по окрестностям, надеясь ее отыскать? С тех пор как они покинули Балвени, постоянным спутником Беллы стал панический страх, от которого все внутренности буквально стягивало тугим узлом.

Бьюкен наверняка обезумел от ярости, а то, что она сбежала из-за Роберта Брюса, лишь усугубляло его гнев. На этот раз его ничто не остановит – даже если пригрозить оскопить во время сна, если он еще хоть раз ее ударит.

Оглянувшись, Белла увидела Уильяма Гордона, который явно прятался за стеной у самого выхода из пещеры. Проследив за его взглядом, она замерла, поняв, что послужило тому причиной. Неподалеку на полянке между деревьями Лахлан Макруайри и Магнус Маккей, похоже, о чем-то спорили. То есть говорил Маккей, а на лице Макруайри блуждала ленивая ухмылка, будто ему все было безразлично.

Ее гнев ничуть не ослаб за время долгой мучительной скачки предыдущей ночью. Рассвет также не принес облегчения. Господи, когда же она от него избавится? Ей долго не выдержать. Мужчины сказали, что до Скуна два дня быстрой езды; они должны прибыть на место вечером накануне коронации.

Белла направилась к Гордону и, присев на камень, заметила:

– Похоже, вашему другу Макруайри не очень нравится.

Молодой воин ответил ей приветливой улыбкой. Он был по-мальчишески красив: с мягкими русыми волосами, веселыми голубыми глазами и ровными белыми зубами. В обычных обстоятельствах она даже сочла бы его физически внушительным, но по сравнению с Макруайри и Маккеем парень не производил впечатления верзилы. Он казался приветливым и добродушным: такие готовы любить всех вокруг, – и это впечатление подтвердилось, стоило ему заговорить:

– Макруайри? Ну, он не такой злодей, каким кажется.

Белла едва сдержалась, чтобы не фыркнуть совсем не по-дамски. По ней, так он отъявленный негодяй.

– Боюсь, у него не было возможности произвести хорошее первое впечатление. У него, так сказать, были связаны руки.

Белла пренебрежительно махнула рукой.

– Вам не нужно за него извиняться. Просто мне непонятно, зачем Роберт связался с человеком такого пошиба. Взять в союзники флибустьера и лицемера вроде Лахлана Макруайри значит оттолкнуть людей благородных. Интересно, сколько пришлось заплатить, чтобы купить его преданность – то есть преданность на некоторое время.

Белла вдруг осеклась. На коже выступил жаркий румянец, кровь ускорила свой бег по жилам. Инстинкт подсказывал ей, что он у нее за спиной.

– Не очень много, – бесстрастным голосом произнес Макруайри и повернулся к Гордону: – Готовь лошадей. Мы тронемся, как только вернется Маккей.

Молодой воин умчался выполнять поручение.

Она встала, разглядывая его лицо. Ничего, кроме искренности.

– Значит, вы не отрицаете?

Он выдержал ее взгляд. Без шлема, в холодном свете раннего утра он, надо признать, выглядел впечатляюще – если вам по душе смуглые пираты, от которых исходит ощущение опасности и мужской силы. Ей, похоже, это как раз нравилось – к собственному стыду. Темные волнистые волосы, поразительные зеленые глаза, чеканные, правильные черты – он был непозволительно хорош собой.

Даже смотреть на него было грешно. Как бы ни убеждала она себя в обратном, это было не отвлеченное наблюдение вроде тех, что случались за эти годы, когда ей дозволялось видеть привлекательных мужчин. Учащенный пульс, неровное дыхание, дрожь во всем теле – все признаки налицо!

Боже правый, что с ней не так?

Похоже, муж был прав. Прошла всего ночь, как Белла вырвалась из тюрьмы, а уже, точно юная девица, едва не потеряла дар речи, словно впервые в жизни повстречала красавца рыцаря. Вот только Лахлан Макруайри отнюдь не рыцарь, а она – взрослая женщина с богатым жизненным опытом.

Смущало то, что ее тело оказалось столь неразборчивым: действительно, внешне Лахлан Макруайри весьма привлекателен, зато как человек отвратителен.

– С чего бы? – Он равнодушно пожал плечами. – Деньги – хороший повод пойти на войну, куда лучше прочих.

Похоже, этот человек – циник до мозга костей.

– И то, что происходит вокруг, вас нисколько не трогает?

Он криво усмехнулся.

– О нет, не все: кое-что меня очень даже занимает.

Она презрительно вскинула подбородок:

– И это, конечно, не золото и не серебро?

– Я также не прочь получить землю.

Его ухмылка приводила ее в бешенство, хотя она не понимала почему. Да и как можно понять того, кто заботится исключительно о собственном кошельке…

– Неужели нет ничего такого, за что бы вы стали бороться? Могли пожертвовать собой? Как же вера и честь? Долг и ответственность? Благоденствие вашего клана и Шотландии?

Он рассмеялся так оскорбительно, что она почувствовала себя едва ли не воспитанницей монастыря.

– Господи, графиня, вы неподражаемы! Какая страсть, какая убежденность! Посмотрим, однако, что станется с вашими высокими идеалами через пару месяцев.

Белла стиснула кулаки, чтобы не поддаться соблазну дать пощечину этому мерзавцу и стереть снисходительную ухмылку с его наглого лица.

– Вы озабочены лишь собственным благополучием, не верите в дело Брюса и думаете, что он не победит?

– Если все пойдет как надо, у Брюса будет шанс, – без всякого выражения заметил Макруайри. – Но мы играем против очень сильного противника. Эдуард не будет особо церемониться с теми, кто выступил против него. – Его холодный взгляд скользнул по ее фигуре, и Беллу вдруг бросило в жар. – Даже с красавицей графиней.

Она вспыхнула.

– Я знаю, чем рискую.

Если она сама не будет сражаться за свои убеждения, то как можно требовать этого от других? Если все начнут рассуждать, как Макруайри, у них никогда не будет шанса избавить Шотландию от железной хватки Эдуарда. Есть кое-что поважнее собственной жизни. Вот тому пример. Она верила в Роберта Брюса. Верила, что Шотландия будет свободна от английского владычества и что Брюс как раз тот человек, кто сможет избавить ее от гнета.

Она поступила правильно.

– Вот как? – Он смерил ее долгим взглядом. – Посмотрим.

Лахлан обернулся на стук копыт: подъехал Маккей, – и по хмурому выражению его лица Белла поняла, что дело плохо.

– Беда, – буркнул горец.

Не столь сурового вида, как Макруайри, этот могучий воин тем не менее производил впечатление, хотя и не внушал страха. И это был один из немногих мужчин, кто смотрел на Беллу без вожделения в глазах. Лахлан выругался.

– Бьюкен?

Всадник угрюмо кивнул.

– Да.

– У нас на хвосте? – уточнил Гордон, подходя к ним с лошадьми на поводу.

– Не только, впереди тоже: устроил засаду на дороге в полумиле отсюда.

Белла пыталась унять внезапный приступ страха, от которого затрепетало сердце.

– Но как же он нас нашел?

Ее вопрос был обращен к Маккею, но ответил Макруайри:

– Ему было известно, по какой дороге мы поскачем в Скун, так что выследить нас не составило труда. А я-то надеялся, что дождь скроет следы! – Он оглянулся на спутников. – Должно быть, он сразу же обнаружил исчезновение жены.

Ледяные иглы вонзились ей в позвоночник.

– Значит, ему известно, где мы?

– Он уверен, что мы не могли уйти далеко, – ответил Маккей.

– Тогда можно съехать с дороги и направиться другим путем…

Мужчины промолчали, и ее сердце вновь вздрогнуло от страха.

– В чем дело?

Макруайри заговорил первым:

– Не все так просто. К югу от нас река, а к северу – болота. После такого дождя и думать нечего проехать там на лошадях.

– Значит, мы в ловушке?

Она задала вопрос Лахлану, которого считала среди них главным, но ни один мускул не дрогнул у него на лице. Она поняла, что разозлила его, по опасному блеску золотисто-зеленых пиратских глаз.

– Я остановился здесь, потому что лошадям требовался отдых, да и вы, казалось, того и гляди вывалитесь из седла. Эту пещеру трудно обнаружить, и я знал, что это единственное место, где мы будем в безопасности. А еще здесь сухо, и я полагал, что вас это обрадует.

Ее щеки вспыхнули: тут он, конечно, прав, – но как можно сохранять такое спокойствие, когда она того и гляди забьется в истерике?

– И что же вы намерены предпринять?

Он улыбнулся: по-настоящему, без издевки! – и если бы она не злилась так, то могла бы заметить веселые лучинки в уголках глаз.

– Ничего. Оставаться на месте и ждать.

– И как долго? До коронации осталось два дня.

– До тех пор, пока не надоест ему, ждать или… – Он замолк.

– Что, «или»? – в тревоге спросила она, боясь услышать ответ.

– Или когда он подберется поближе.