Жена моего мужа
– Вы об охранниках? – отважилась я спросить.
Послышалось фырканье. Мы ехали мимо ряда несомненно муниципальных жилых домов.
– Ну а о ком еще. Мой шурин работал здесь надзирателем, пока у него не случился нервный срыв. Жил в одной из этих хибар. – Таксист резко мотнул головой.
Мы повернули за угол, и слева показался один из самых красивых домов, какие я только видела, с прекрасными раздвижными окнами и великолепным красно-золотым плющом, карабкающимся по стенам. Построенный, видимо, при короле Эдуарде, особняк составлял резкий контраст с щитовыми домишками справа.
– Вон там запишитесь, – сказал таксист, указав на нужное здание.
Я пошарила в сумке, чувствуя себя обязанной оставить чаевые хотя бы за дополнительную информацию.
– Спасибо. – В его голосе послышалось удовольствие, но в глазах мелькнуло беспокойство: – Заключенных навещаете?
Я ответила не сразу. Так вот за кого он меня принимает – за очередную благодетельницу, которая считает своим долгом протянуть руку помощи преступникам?
– Вроде того.
Он покачал головой:
– Будьте осторожны. Эти амбалы… они здесь за дело, не забывайте.
Он уехал. Я проводила такси взглядом до конца аллеи: моя последняя связь с внешним миром. И, только направившись к зданию, сообразила, что забыла попросить чек за поездку. Если я даже это не могу нормально сделать, на что надеяться Джо Томасу? Да и заслуживает ли он надежды?
– Сахар, скотч, чипсы, колюще-режущие предметы? – грозно спросил охранник за стеклянной перегородкой.
Мне показалось, что я ослышалась – мысли были заняты этой странной поездкой. Послушавшись таксиста, я направилась к увитому плющом особняку, с облегчением вздохнув при мысли, что тюрьма, оказывается, вовсе не страшная, но оттуда меня отправили назад – мимо сборных домиков к высокой стене (которую я вообще не заметила) с протянутой поверху колючей проволокой. С замиранием сердца я шла вдоль стены, пока не увидела маленькую дверь. «Звоните» – гласила табличка.
Задыхаясь, я нажала на кнопку. Дверь открылась автоматически, и я шагнула в комнату, не отличавшуюся от зала ожидания в небольшом английском аэропорту. С одной стороны тянулась стеклянная перегородка, у которой я теперь и стояла.
– Сахар, скотч, чипсы, колюще-режущие предметы? – повторил охранник, глядя на мой портфель. – Сэкономите время, если достанете все до досмотра.
– Нет, у меня ничего такого нет… А почему вдруг именно сахар, скотч и чипсы?
Маленькие любопытные глазки человека за перегородкой впились в меня.
– Из сахара они делают самогон, скотчем могут заклеить вам рот, а чипсы вы могли захватить, чтобы добиться их расположения. Такое уже случалось, можете мне поверить. Я ответил на ваш вопрос?
Он был явно доволен собой. Я знаю таких людей (один из них мой начальник): им доставляет удовольствие смешивать вас с грязью. Охранник своего добился: я смутилась, но внутренняя сила, которую я в себе и не подозревала, помогла мне не прореагировать.
– Если под словом «они» вы подразумеваете свой контингент, то им не повезло, – парировала я. – У меня с собой нет ничего из вашего списка.
Он пробормотал что-то вроде «прекраснодушные адвокатишки» и нажал на кнопку звонка. Из дальней двери вышла женщина в форме.
– Поднимите руки, – велела она.
Это снова напомнило мне аэропорт, только сейчас ничего не зазвенело. На мгновение я снова оказалась в Риме, где из-за моего серебряного браслета (свадебного подарка Эда) при досмотре сработала сирена.
– Откройте портфель, пожалуйста.
Я подчинилась. Там лежала папка с документами, косметичка и упаковка мятной жвачки.
Женщина схватила косметичку и жвачку, будто трофеи.
– Боюсь, это мы вынуждены конфисковать. Получите на выходе. Зонт тоже.
– Зонт-то почему?
– Потенциальное оружие. – Охранница говорила сухо, но в ее голосе угадывалось сочувствие, которое отсутствовало у человека за стеклянной перегородкой. – Сюда, пожалуйста.
Она вывела меня через другую дверь. К моему удивлению, я оказалась в довольно красивом садике, разбитом во внутреннем дворе. Мужчины в зеленых, как одежда Робин Гуда, тренировочных штанах и фуфайках сажали лакфиоль. Моя мать в Девоне тоже занимается посадками, вчера она сообщила мне об этом по телефону. Поразительно, как не знакомые друг с другом люди в разных частях света могут одновременно заниматься одним и тем же, но при этом общее дело не означает, что между ними существует какая-то связь.
Один из заключенных бросил взгляд на кожаный ремень охранницы, на котором висели связка ключей и серебряный свисток. Разве свисток поможет, если эти люди на нас набросятся?
Мы пересекли скверик и подошли к соседнему зданию. Моя спутница вынула из мешочка ключи, выбрала нужный и отперла дверь. Мы оказались в коридоре. Впереди еще две двери. Двойные двери с двойными затворами, разделенными расстоянием примерно в дюйм. Охранница открывала их и сразу запирала за нами.
– Не прищемите пальцы.
– А вы проверяете, хорошо ли закрыли? – зачем-то спросила я.
Она пристально посмотрела на меня:
– Нет.
– Я по два раза возвращаюсь, чтобы проверить, закрыта ли дверь квартиры, – сообщила я. Почему я это сказала, не знаю. Может, чтобы привнести немного юмора в незнакомый мир, в котором оказалась.
– Здесь необходимо во всем быть на высоте, – осуждающе заметила охранница. – Сюда.
Еще один коридор, снова двери, и возле каждой на стене табличка: «Крыло А», «Крыло Б», «Крыло С».
Навстречу нам шла группа мужчин в оранжевых тренировочных костюмах. Один из заключенных – лысый, с блестящей кожей – кивнул охраннице:
– Доброе утро, мисс. – И уставился на меня.
Они все смотрели. Я залилась краской. Горячая волна нахлынула до самых корней волос. Я подождала, пока они прошли.
– А что, им разрешено ходить по коридорам?
– Только при свободном перемещении.
– Как это?
– Если из своего крыла они направляются в спортзал, часовню или на учебу. Это не требует такого надзора, как в других ситуациях – когда каждого заключенного сопровождает конвоир.
Я хотела спросить, что это за ситуации, но вместо этого, отчасти от нервозности, у меня вырвалось:
– А они сами выбирают себе цвет одежды? Например, вот этот ярко-оранжевый?
– Нет, это чтобы сразу было видно, из какого они крыла. И не задавайте им подобных вопросов, иначе они решат, что вы ими интересуетесь. Некоторые из этих мужчин довольно красивы, но опасны. Они начнут диктовать вам условия, набиваться в друзья, чтобы усыпить вашу бдительность и заставить плясать под свою дудку. Они незаметно вытянут из вас информацию или спровоцируют на нарушение тюремных правил.
Вот ерунда. Это какой же нужно быть дурой, ведь все шито белыми нитками. Мы остановились у входа в крыло Д. Снова двойные двери и запоры. Я прошла вперед и подождала, пока охранница повернет ключ в замке. Перед нами тянулся широкий коридор с дверями по обеим сторонам. По нему, словно по бульвару, слонялись трое заключенных. Они уставились на нас. Четвертый чистил аквариум, стоя к нам спиной. Меня поразила нелепость увиденного: убийцы ухаживают за золотыми рыбками? Но не успела я задать этот вопрос, как меня отвели в офис.
За письменным столом сидели двое молодых людей, мало чем отличавшихся от тех, что находились в коридоре, – короткие стрижки и пытливые взгляды, разве что одеты они были в форму тюремной охраны.
Пояс юбки врезался в талию. Я в который раз пожалела, что дала себе волю в Италии. Интересно, а заедать отрицательные эмоции нормально для медового месяца?
– Адвокат к мистеру Томасу, – саркастически объявила моя провожатая, сделав ударение на «мистере».
– Распишитесь здесь, – сказал один из охранников, переведя взгляд с моего портфеля на грудь и снова на портфель. На столе перед ним лежал какой-то таблоид с едва одетой моделью на первой полосе. Охранник взглянул на часы.
– Вы опоздали на пять минут.
«Это не моя вина, – хотела я ответить, – меня ваш досмотр задержал». Но здравый смысл подсказывал придержать язык и поберечь дыхание для более серьезных споров.
– Я слышал, Томас подал апелляцию, – сказал другой. – Бывают же такие, никогда не сдаются!
За нашими спинами кто-то вежливо кашлянул. На пороге кабинета стоял высокий, хорошо сложенный темноволосый человек с короткой аккуратной бородкой. Я его узнала: он был среди тех, кто ждал в коридоре. Но вместо того чтобы разглядывать меня, он скупо улыбнулся и протянул руку. Его рукопожатие оказалось крепким – у меня даже пальцы слиплись. Джо Томас – опытный страховой агент, напомнила я себе.
Он не был похож на заключенного – по крайней мере, по моим представлениям. Не было видно татуировок (у охранника за столом на предплечье красовалась красно-синяя голова дракона), на запястье – дорогие часы, начищенные коричневые туфли выделялись среди кроссовок других мужчин в комнате и не сочетались с зеленой тюремной робой. Складывалось впечатление, что находившийся передо мной человек привык носить пиджак и галстук. И в самом деле, я заметила воротник белоснежной рубашки, выглядывающий из-под предписанной правилами фуфайки. Волосы коротко, но аккуратно подстрижены, открывая высокий лоб и темные брови. В глазах настороженность, надежда и некоторое волнение. Голос у моего нового клиента оказался низкий, густой. Уверенный. С акцентом, но не грубым и не таким, от которого старались избавиться. Этого человека можно было принять за соседа по дому, за такого же, как я, адвоката, управляющего местного гастронома…
– Я Джо Томас, – сказал он, отпуская мою руку. – Спасибо, что приехали.
– Лили Макдональд, – представилась я. Начальник велел мне назвать свои имя и фамилию. «Дистанция необходима, – пояснил он, – но не захотите же вы показаться высокомерной. Нужно найти некий баланс».
Лица Джо Томаса выражало молчаливое восхищение. Я снова покраснела, на этот раз не столько от страха, сколько от смущения. Когда мне случалось становиться объектом внимания, я не знала, как реагировать. Особенно сейчас, когда это было явно неуместным. Я никогда не избавлюсь от комплексов и старых дразнилок: Лили Толстилли, пушка-пампушка… Учитывая обстоятельства, я до сих пор не могу поверить, что у меня на пальце обручальное кольцо. Мне вдруг вспомнилось, как мы с Эдом лежали в постели в наш медовый месяц. Теплое солнце лилось через планки кремово-белых ставен. Мой новоиспеченный муж открывает рот, хочет что-то сказать и вдруг отворачивается от меня…
– Следуйте за мной, – сурово сказал один из охранников, вернув меня к реальности.
Вместе с Джо Томасом мы пошли по коридору, провожаемые взглядами заключенных. Мимо человека, оттиравшего аквариум с таким тщанием, что в любом другом месте это показалось бы трогательным. Мы подошли к тесной камере с табличкой «Посещения». Зарешеченное окно выходило в бетонный двор. Вокруг все было серым: стол, металлические стулья, стены, но имелось и исключение – постер с радугой и словом «Надежда», выведенным крупными фиолетовыми буквами.
– Я буду за дверью, – сказал охранник. – Вас устроит?
Каждое его слово источало пренебрежение нами.
– Работники тюрьмы не особо жалуют адвокатов, – предупредил меня шеф. – По их понятиям, вы играете не по правилам – пытаетесь снять клиента с крючка, тогда как полиция и Королевская служба уголовного преследования проливали кровь, пот и слезы, чтобы его закрыть.
Объяснение казалось доходчивым.
Джо Томас вопросительно смотрел на меня. Я собралась с духом и взглянула ему в глаза. Пусть я высокая, но он еще выше.
– Свидания обычно проходят под присмотром охраны, но не обязательно в ее присутствии, – говорил мне начальник. – Наедине с адвокатом заключенные становятся словоохотливее, но в каждой тюрьме свои порядки, в некоторых вам просто не предоставят выбора…
В Брейквиле предоставили.
«Нет, нет, совсем не устраивает, – чуть не сказала я, – пожалуйста, останьтесь здесь, со мной!»
– Да, спасибо, – услышала я собственный голос, показавшийся мне чужим, принадлежащим кому-то более смелому и опытному.
Казалось, охранник собирался пожать плечами, но сдержался.
– Постучите в дверь, когда закончите. – И оставил нас вдвоем.
Наедине.
Глава 4. Карла
Время тянулось мучительно медленно. Прошла целая вечность с тех пор, как Карла утром видела полную золотоволосую соседку. В животе у нее уже урчало от голода. Значит, скоро обед?
Она уныло поглядывала на классные часы. Большая стрелка была на десяти, маленькая – на двенадцати. Это десять минут первого или двадцать минут одиннадцатого? Или что-то совсем другое, потому что, как однажды сказала мама, в этой стране все не как у людей?
Взгляд Карлы блуждал по соседним партам. У всех были зеленые пеналы, раздувшиеся от карандашей, фломастеров и ручек с настоящими чернилами. Как она ненавидела свой дешевый пластмассовый пенал с заедавшей молнией и одной-единственной шариковой ручкой, потому что на большее у мамы нет денег!
Неудивительно, что с ней никто не хочет дружить.
– Карла!
Девочка вздрогнула.
– Может, ты нам скажешь? – учительница показала на доску, где было написано слово. – Как ты думаешь, что это?
«Пунктуальный»? Такого слова Карла еще не встречала, хотя каждый вечер в постели читала «Детский словарь» и уже дошла до буквы «В». С «В» начинались такие слова, как вальс, велосипед, волк.
Под подушкой у нее лежала тетрадь со старательно записанным значением каждого слова и нарисованной рядом картинкой, напоминавшей, что это слово значит. С волком и велосипедом было просто. Нарисовать вальс было сложнее.
– Карла! – резче произнесла учительница. – Ты опять не слушала на уроке?
По классу пронеслись смешки. Карла покраснела.
– Она не знает, – пропел рыжий, как морковка, мальчишка, сидевший за Карлой. И уже тише, чтобы не слышала учительница, добавил: – Волосатая Карла Спаголетти не знает!
Смех усилился.
– Кевин, – окликнула его учительница, но уже не так резко, как только что Карлу. – Что ты там сказал?
Она снова повернулась к Карле, сидевшей во втором ряду, и впилась в нее глазами. Карла сама захотела сидеть во втором ряду, чтобы лучше учиться. Однако те, кто сидит в третьем, вечно подстраивают ей всякие гадости, и им все сходит с рук.
– Прочти слово по слогам, Карла. Ну, как оно начинается?
«Пу…» – смогла прочесть Карла про себя. Дальше, кажется, «ка»…
– Ну же?
– Пукательный, – сказала Карла вслух.
Визг и хохот в классе стояли оглушительные.
«Я дома дошла только до “В”», – хотела сказать Карла, но ее голос потонул не только в граде насмешек – его заглушил громкий звонок. Сразу началась суета: книжки нырнули в портфели, ноги зашаркали по полу, а учительница что-то говорила о новом правиле игры на большой перемене.
Большая перемена? Тогда уже десять минут первого, а не двадцать минут одиннадцатого! Карла с облегчением вздохнула. Класс опустел.
Рыжий мальчишка оставил свой пенал-гусеницу на парте. Гусеница подмигнула Карле.
«Чарли, – сказала она. – Меня зовут Чарли».
Не дыша, Карла на цыпочках подошла и погладила мех Чарли. Затем медленно, замирая от страха, сунула пенал под блузку. Она уже «почти готова» к своему первому лифчику, как говорит мама, но пока что ей приходится довольствоваться жилетом. Однако под блузку еще можно что-то спрятать, как мама часто прячет деньги на груди «на всякий пожарный случай».
– Теперь ты мой, – прошептала Карла гусенице, одернув жилет. – Рыжий тебя не заслуживает.
– Ты что тут делаешь? – учительница сунула голову в дверь. – Все уже в столовой. Спускайся немедленно!
Карла села отдельно от остальных детей, чувствуя, как Чарли уютно прижимается к ее груди. Не обращая внимания на обычные ядовитые насмешки («Карла, а где твои спагетти?»), девочка через силу жевала жесткое мясо. На прогулке она отошла в дальний конец спортивной площадки и присела прямо на асфальт, стараясь стать совсем незаметной.
Обычно на площадке она чувствовала себя униженной и обделенной, но только не сейчас. Не сейчас, когда у нее появилась собственная зеленая гусеница, такая теплая и приятно льнувшая к обнаженной коже.
– Мы позаботимся друг о дружке, – прошептала Карла.
«Но что будет, когда они обнаружат, что меня взяла ты?» – прошептал Чарли.
– Я что-нибудь придумаю.
Ай! Удар по голове произошел так быстро, что Карла едва успела заметить футбольный мяч, мелькнувший в воздухе. Голова закружилась, а правый глаз не слушался, словно и не принадлежал ей.
– Карла, с тобой все в порядке? Тебе плохо? – Голос учительницы звучал словно издалека. Карла смутно видела, как другая преподавательница выговаривала рыжему мальчишке, хозяину гусеницы Чарли:
– Кевин! Тебе ясно было сказано о новом правиле – никаких игр с мячом на этом краю площадки! Смотри, что ты наделал!
«Это наш шанс, – прошипел Чарли. – Скажи ей, что тебе надо домой, и мы окажемся в безопасности раньше, чем меня хватятся!»
Карла с трудом поднялась на ноги, стараясь не делать лишних движений, от которых ее новый друг мог сдвинуться под одеждой. Сложив руки на груди, чтобы прикрыть Чарли, она через силу изобразила храбрую улыбку, отработанную перед зеркалом. Этому фокусу ее обучила мама. Каждый вечер мама примеряла разные лица перед зеркалом на комоде в ожидании приезда дяди на блестящей машине. Если он не опаздывал, на ее губах играла счастливая улыбка. А если опаздывал, в улыбке появлялся оттенок грусти. Была у мамы улыбка, сопровождавшаяся легким наклоном головы, когда она спрашивала, хочет ли он еще вина. И была улыбка одними губами, когда мама велела Карле идти в постель, чтобы они с Ларри могли послушать музыку вдвоем.
Сейчас Карла улыбнулась чуть грустной улыбкой.
– У меня глаз болит. Можно я пойду домой?
Учительница, нахмурясь, отвела ее в канцелярию.
– Надо позвонить твоей маме и убедиться, что она дома.
Aiuto! Помогите! Об этом Карла не подумала.
– У нас телефон не работает, потому что мы не оплатили счет, но мама дома.
– Точно дома?
Первая половина была правдой: мама действительно собиралась сказать Ларри про телефон. Он оплатит счет, и телефон снова заработает. Но вторая, насчет того, что мама дома, – нет. Мама на работе.
Необходимо каким-то образом попасть домой до того, как Чарли найдут под ее школьной блузкой.
– Здесь есть рабочий телефон, – сказала учительница, открыв личное дело Карлы. – Давай все же попробуем позвонить.
Ну вот, все пропало. Карла, дрожа, слушала разговор.
– Понятно, – учительница положила трубку и со вздохом повернулась к Карле. – Похоже, твоя мама взяла выходной. Ты не знаешь, где ее можно найти?
– Я же вам сказала, она дома! – Ложь так легко соскользнула с языка, словно кто-то только что вложил ее Карле в рот. – Я и одна могу дойти, – добавила девочка, глядя на учительницу здоровым глазом. – Я близко живу.
– Нет, так нельзя. Кому бы еще позвонить… Как считаешь, соседи позовут к телефону твою маму?
Карла вспомнила золотоволосую соседку и ее мужа, но они с мамой никогда с ними не разговаривали. «Нам лучше стараться быть самим по себе», – твердила мама. Так хотел Ларри. Он хотел ее только для себя.
– Есть мамин знакомый, Ларри, – безнадежно сказала Карла.
– У тебя есть его телефон?
Девочка покачала головой.
– Мисс, мисс! – в дверь забарабанил одноклассник Карлы. – Кевин опять дерется!
Учительница громко вздохнула.
– Иду! – В коридоре им навстречу попалась помощница учителя. Она была новенькой и всегда ходила в босоножках, даже в дождь. – Сандра, проводите девочку домой. Она живет через пару остановок, у нее мама дома. Кевин, прекрати сейчас же!
На улице, шагая рядом с женщиной в босоножках, Карла почувствовала себя совсем худо. Глаз так болел, что она почти ничего не видела перед собой, а над бровью что-то острое, по ощущениям, прокалывало голову насквозь. Но хуже всего было знать, что мамы дома нет и придется тащиться обратно в ненавистную школу.
«Не волнуйся, – прошептал Чарли. – Я что-нибудь придумаю».
Ох, ты уж поторопись…
– Код-то знаешь? – спросила у подъезда помощница в босоножках. Конечно, Карла знала. В подъезд они вошли, но, как и ожидалось, на стук в дверь с номером семь никто не открыл.
– Наверное, мама вышла за молоком, – в отчаянии сказала Карла. – Давайте подождем в квартире, она сейчас вернется.
Карла всегда входила домой сама, когда мама была на работе. Она переодевалась, немного прибиралась – собираясь утром, мама всегда металась по квартире, раскидывая вещи, – и начинала готовить на ужин ризотто или пасту. Однажды, заскучав, она залезла под мамину кровать, где хранились «особые вещи». Там нашелся конверт с фотографиями, и на каждой был молодой человек в сдвинутой набок шляпе и с самоуверенной улыбкой. Внутренний голос подсказал Карле положить фотографии обратно и ни о чем не спрашивать, но, когда мамы не было дома, она иногда залезала под кровать и рассматривала фотографии.
Однако сейчас, принеся стоявший в конце коридора стул, она увидела, что ключа на обычном месте – на карнизе над дверью – нет. Номер семь. Счастливое число, сказала мама, когда они переезжали. Нужно только подождать, пока удача их найдет.
Если бы только у Карлы был ключ от задней двери, к которой можно подобраться по замусоренной территории за домом! Но запасной ключ был у Ларри, чтобы он мог прийти когда вздумается и немного отдохнуть с мамой. Мама всегда шутила, что у него отдельный вход на первый этаж.
– Я не могу оставить тебя одну, – укоризненно протянула помощница в босоножках, будто Карла была в чем-то виновата. – Пошли обратно.
Только не это! Карла боялась Кевина, да и других детей. Чарли, ну сделай же что-нибудь!
И тут она отчетливо услышала приближавшиеся к ним шаги.
Глава 5. Лили
«Обжалование.
Обжаривание.
Обваривание».
Джо Томас пишет на листе бумаги, сидя напротив.
Стянув волосы на затылке (обычно я заправляю их за уши) и стараясь не обращать внимания на запах капусты, доносившийся из коридора, я снова посмотрела на три слова, начертанных на бумаге. Импозантный мужчина, с которым я поздоровалась час назад, исчез. Сидевший передо мной человек не произнес ни слова за целый час. Вот он отложил ручку, ожидая, что я заговорю. Отчего-то он уверен, что я буду играть по его правилам.
Кого-то это могло обескуражить. Но тут пригодился мой подростковый опыт. Когда Дэниэл был жив (я до сих пор с трудом произношу эту фразу), он писал слова и предложения, как хотел, – вверх ногами, справа налево, в случайном порядке.
Он не умел, не мог иначе, утверждает наша мать. Но я знаю, что мог. Когда мы оставались вдвоем, брат писал нормально. Это игра, говорили лукавые искорки в его глазах. Присоединяйся! Мы против них!
Я заподозрила, что Джо Томас затеял со мной игру. Во мне проснулась неожиданная сила – по телу даже пробежала дрожь. Не на того напал. Я наизусть знаю эти фокусы.
– Обжалование, – раздельно и твердо произнесла я. – Это можно интерпретировать разными способами, не правда ли?
Джо Томас защелкал каблуками. Щелк, щелк. Щелк, щелк.
– Безусловно. Но не все так думают. – Он сухо усмехнулся, будто те, кто так не думает, многое теряют в жизни.
Интересно, кто повесил на стену постер с фиолетовым словом «Надежда»? Не лишенный человечности охранник или какой-то доброхот, навещавший заключенных? В тюрьме, как я уже убедилась, можно встретить кого угодно. Вроде моего клиента.
Мне и самой не помешала бы надежда. Я взглянула в свои бумаги.
– Возьмем вариант «обваривание». В отчете сказано, что от почти стоградусной воды в ванне обваренная кожа вашей подружки буквально отслоилась.
Джо Томас не изменился в лице. Но чего я ожидала? Наверняка он давно привык к граду обвинений. В Брейквильской тюрьме применяется метод так называемой дискуссии, когда не только психологи говорят с заключенными о том, почему те совершили преступления, – свое мнение высказывают и другие участники групповых сессий. Насильник заявляет, что знает, почему его сосед перерезал горло своей матери, а его сосед перехватывает инициативу и подробно объясняет, почему первый участвовал в групповом изнасиловании тринадцатилетней девочки.
Шеф рассказывал все это не без злорадства, казалось, ему доставляет удовольствие меня стращать. Однако здесь, в тюрьме, во мне шевельнулось невольное любопытство: почему все-таки Джо Томас убил свою подругу, фактически заживо сварив ее в ванне?
Если он ее действительно убил.
– Давайте вспомним версию обвинения, – сказала я.
Лицо моего клиента осталось бесстрастным, будто я предложила проверить список покупок.
Я опустила глаза на страницу досье – больше для того, чтобы избежать тяжелого взгляда этих почти черных глаз. Хорошему адвокату необходима фотографическая память – моя схватывает каждую мелочь. Иногда это даже мешает, но сейчас от этого многое зависит.