Свой – чужой
– Да подождите же вы, святой отец! – прервал Юнгеров этот «заезд по ушам». – Погоди, Андрюха, к Ольге приставать, дай про тебя скажу. Тебя, конечно, и так все знают.
– Знаем, знаем! – с разными интонациями закричали с разных концов стола. Обнорский по-брежневски помахал рукой, вздыхая с напускной скромностью, адресованной явно той же Ольге: дескать, да, известен, да, популярен, – но, боже, как же я устал от этой славы…
Юнгеров хмыкнул:
– Знаете, да не все! Многие в городе голову ломали – почему это у Юнкерса такие отношения с Обнорским странные, – этот журналист про него такого-сякого в своем «Бандитском Петербурге» понаписал, а они при встречах ржут и обнимаются… А мы с Андреем вместе борьбой занимались. Он помладше меня года на три, но… В общем, был случай. Были мы на югах, на сборах спортивных. Андрюха тогда еще только в десятый класс перешел. Тренеры куда-то разъехались, ну и мы, старшие, решили винцом домашним разжиться, расслабиться чуток. Кинули жребий – идти мне выпало в горную абхазскую деревушку. А одному – скучно, вот я и молодого прихватил – Андрюху, стало быть. Взяли три трехлитровые банки. А до деревеньки-то километров семь с гаком, это если не по шоссе, а по горным тропинкам. Ну и на обратном пути оступился я, банку с вином разбил, ногу вывихнул, да еще огромный кусок стекла себе в ступню засадить умудрился. Так Андрюха его руками вытащил, ногу мне майкой своей перетянул и километра три меня на закорках пер. И две свои банки с вином! А сам-то худенький тогда был, как подо мной не сдох – до сих пор не понимаю! Как у меня шрам на ноге зачешется – так, Андрюха, тебя вспоминаю. Вот он, шрам-то!
И Юнгеров, сорвав с правой стопы ботинок и носок, легко задрал ногу и, вращаясь на одном каблуке, продемонстрировал собравшимся длинный толстый шрам на ступне.
– Браво! – закричала Светлана Шереметьева, балерина, известная не только в Питере, но и во всем мире. Было непонятно, к чему относился ее возглас, – то ли к героическому поступку молодого Обнорского, то ли к способности Юнкерса крутиться на одной ноге.
– То-то и оно, что «браво», – согласился с ней Юнгеров, ловко надевая обратно носок и ботинок. – Ну, потом наши дорожки немного разошлись… А когда Андрюха из своих странствий по Ближнему Востоку вернулся – я же его к себе в коллектив звал. Помнишь?
– Помню, – хмыкнул Обнорский. – Обещал мне, что я через пару месяцев на «мерседесе» ездить буду!
– И ездил бы! – убежденно кивнул Александр Сергеевич. – Если бы согласился… Сел бы потом с нами, как человек, потом бы по-человечески вышел… Но – не согласился. Сказал: «Я в последний раз хочу попробовать по-честному!» Ну и… Нашел себе приключений на жопу. Мимо лагеря все равно не проскочил, но и сел не по-людски, вообще ни за что, потом откинулся не по-людски – с полной оправдаловкой и горячими извинениями от властей[9]. Ну а итог вы все видите. Популярность и все такое… Кстати, он в своем «Бандитском Петербурге» обо мне почти ничего и не переврал. Более того, почти четверть из того, что там есть, я же ему и рассказывал. Больше, конечно, не о себе… Так, надеялся втайне, что своего источника-то он расписывать не будет. Расписал. Придраться не к чему – он своих намерений не скрывал, а мне в то время все по барабану было. Теперь-то мне, конечно, такой «пиарчик», мягко говоря… Но из песни слов не выкинешь, что было, то было.
– Это все уже история, – засмеялся Обнорский. – Ее исправлять – дело безнадежное. Мы все помрем, а истории наши потомкам достанутся.
– Во! – потянулся к нему с рюмкой Юнгеров. – Давай, чтобы наша история была долгой-долгой… Чтоб еще успели выправить то, что в молодости накосорезили…
…Всем было уютно и хорошо. Для большинства многое услышанное о соседях по столу было в новинку, но в новинку приятную. Пошли братание и перебирание общих знакомых…
…Юнгеров, уже изрядно покачиваясь, добрался до самого конца стола – там сидел Егор Якушев, молодой парень, закончивший юрфак. Егор еще не успел ничем особенным отличиться, но он старался, и глаза его горели. Александр Сергеевич относился к нему как к сыну, потому что был в свое время очень близок с его покойным отцом. Юнкерс потрепал мальчонку по жестким русым вихрам, заглянул в серые серьезные глаза, нажал большим пальцем на кончик тонкого, с легкой горбинкой носа:
– Бип! Барин дома?
– Дома! – откликнулся на старую игру Егор.
– Бип! Гармонь готова?!
– Готова!
– Бип! А поиграть можно?
– Можно!
Юнгеров схватил парня за уши и начал легонько подергивать их в стороны, словно гармонь:
– Трам-даридам-дидари-дари! Эх, Егор Валерьевич, уверен, что пройдет время, и смогу я о тебе вот так же сказать: «Вот человек из эпоса! Он ошибался, но рисковал! Он строил наш храм! А храм наш будет с крестами… Мы же с тобой одни фильмы любим! Ты же свой?!»
– Свой, – чуть суховато ответил Егор, но суховатость эта объяснялась чуть пересохшим от волнения горлом. Егор почти единственный из присутствовавших практически не пил ничего спиртного – его пьянила атмосфера.
Отец Егора – известный в прошлом спортсмен Валерий Якушев по прозвищу Волга, был застрелен первым в той большой пальбе, которая началась в Питере в 1991 году. Волга был в коллективе Юнкерса, и не на вторых ролях. Как-то раз они вдвоем отобрали у «челнинских»[10] машину, которую те отняли у их кооператора. А потом на проблемную по этому поводу «стрелку» Волга поехал один. Он был очень дерзким. Как ни странно, его собеседник тоже приехал один. Ну и Волга слегка перебрал со своими вечными издевками. Когда собеседник почесал грудь под курткой, Волга подколол его: «У тебя что, сердечко, что ты за грудь-то держишься?!» Визави молча вынул наган, мол, – не сердечко. Волга перешел на нажим: «Раз плетку достал – так стегай!» Это было сказано высокомерно, потому что безоружный Волга хотел эмоционально переломить ситуацию в свою пользу. Но переломить не получилось – парень молча выстрелил. Возможно, он потом, здраво рассудив, и пожалел об этом, но тогда спокойно выстрелил. Волга погиб. Парня не нашли – тогда еще плохо умели искать. Через год его расстреляли у автостоянки. Это сделал не Юнгеров, но все подумали на него. А он еще специально отнекивался таким образом, чтобы утвердить мнение некоторых жуликов и оперативников. В те времена молва о способности убивать давала опасные, но козыри… Волга не был Юнкерсу таким уж другом. Но он был в рядах первых, и у него первого кончилась жизнь. Юнгеров считал, что по Божеским законам – он должен Волге, и поэтому всем помогал семье погибшего. Хотя настоящей-то семьи у Волги не было – была женщина, родившая ему сына, для которого он все не мог найти время, чтобы оформить отцовство. Это обстоятельство, кстати, оставило будущую биографию Егора «чистой» – для поступления в некоторые учреждения лучше быть безотцовщиной, чем сыном погибшего бандита, фигурировавшего в разных системах учетов…
Юнгеров полюбил Егора и к его совершеннолетию сумел сделать так, чтобы парень смог жить под фамилией отца, – благо, что она была не самой редкой. Егор этого очень хотел, и это стало для него лучшим подарком. А Юнгерову с недавних пор стало казаться, что Волга был его настоящим другом, таким, какого уже больше никогда не будет, и что в тот день они должны были ехать на ту «стрелку» вместе. Александр Сергеевич забыл, как Волга сам в тот вечер легко сказал: «Поеду один, поступим от противного. На одного они руку не поднимут». И Юнгеров тогда легко с этим согласился, потому что ему тоже надо было успеть еще на две «стрелы». Живой и неуживчивый Волга превратился в легенду, а память о легенде священна.
Из невеселых воспоминаний Александра Сергеевича вырвала какая-то суета у входа. Он оторвался от чутко притихшего Егора и вышел на середину зала, несколько раз хлопнув в ладоши. Не сразу, но стало тихо. Юнгеров, как опытный конферансье, выдержал паузу, а потом сказал:
– Можно я всех немножко шокирую? Сейчас сюда приведут человека, который не хотел приходить, но его привезли специально обученные люди. Он думает, что я хочу ему зла. Это не так. Я никого не хочу унизить. Прошу досмотреть наш разговор до конца.
Под перешептывание заинтригованных гостей на середину зала вышел чуть подталкиваемый охранником Юнгерова плотный человек лет сорока пяти. Ему было явно неуютно, он был зол и смущен.
Александр Сергеевич сделал жест рукой:
– Прошу! Это бывший старший оперуполномоченный по особо важным делам. Андрей, если не ошибаюсь, Евгеньевич, Вьюгин. Когда-то именно он, и сейчас уже совсем не важно – почему, засадил нас в тюрьму. Я бы не сказал, что он блистательно доказал что-то, скорее, нашел кое-что… Сели мы совсем по иной причине, и не он принимал решение на посадку. Но он не совершил ни одного незаконного действия, ни одной низости. Нам ничего не подбрасывали. Он был спокоен, строг и вежлив. Я давно уже посмотрел все оперативные материалы того времени, переговорил с операми, которые ему помогали, все выяснил, в том числе – и кто на нас стучал. Своих там не было, это главное, а вода ушла вся. И сегодня я говорю тебе – спасибо, Андрей. Ты не хотел нам добра, но, причиняя в какой-то мере зло, – всех нас спас. Мы с тобой ни разу по-настоящему, по-человечески не разговаривали, поэтому ты, наверное, удивлен. Но ты нас спас, в том числе и от самих себя. Мы сели в девяносто втором году. Всем все ясно? Помните ту бойню, которая, начавшись в 1991-м, заканчиваться начала только году в девяносто шестом? Все стреляли во всех… И если б мы не сели, то нас бы уже либо закопали на «аллеях героев», либо мы сами… в крови перемазались бы, да в ней же потом и растворились, утопили бы свои человеческие сущности и превратились бы в вурдалаков. От всего этого нас уберегли тюремные стены. Андрей, я искренне приношу извинения за потраченные тобой сегодня нервы. Я не приглашаю тебя за этот стол – это было бы неправильно. И если бы ты согласился сесть за этот стол – это было бы неправильно вдвойне. Я при всех говорю тебе: спасибо. Я знаю, что у тебя не все в порядке со здоровьем близких тебе людей, – и постарался помочь тебе в этой проблеме. Врачи сами на вас выйдут. Платить им не надо. Прошу тебя – если сможешь, не сейчас, а когда тебя с уважением повезут обратно в город – прими мой подарок. Не обижай нашу молодость. Не ищи в моих словах ничего, кроме того что я сказал. Спасибо, что дослушал. Все.
Бывший опер обвел зал колючим взглядом, катнул желваками и, так и не сказав ни единого слова, быстрыми шагами вышел прочь. Его очень корректно довели до лимузина, усадили, по дороге объяснив, что если он просто кивнет, то от него ничего не нужно, даже паспорта, а в Питере уже будет ждать его новенькая черная «Волга», оформленная на его имя, застрахованная, украшенная тюнингом и блатными номерами. Для того чтобы взять ее, не требовалось рисковать или совершать какой-то поступок.
Садясь в лимузин, бывший опер все так же молча кивнул и со странным выражением на лице оглянулся на чудовищный дом. Ему вдруг захотелось вусмерть нажраться, и его взяла тоска из-за того, что он вдруг отчетливо понял – больше никогда в жизни он не попадет на такой вот банкет, пусть даже и в странном статусе «краткосрочного» гостя. Все было предусмотрено – в лимузине был бар, и Андрей Евгеньевич, бывший опер, а ныне сотрудник частной охранной фирмы, тяжело пил всю дорогу до Питера, щуря в окно глаза…
А тем временем в «кухоньке» Юнгеров извинялся перед гостями:
– Простите мне, дорогие мои, эту выходку… Вывернул я на вас свое подсознание… Да… Ну, раз уж вы все это вытерпели, то предлагаю наконец-то нажраться в жопу! Пардон-с, в… Ну, в общем, все всё поняли. Сорок лет есть сорок лет. Имеем право погудеть. Похметология утром гарантирована.
Собственно говоря, гостей уже и особо уговаривать не требовалось. Вздохнул с грустью лишь чекист, непонятно когда успевший перебраться под бочок к балерине Светлане Шереметьевой:
– Да-а, вы, я смотрю, по-серьезному тут все настроились… А мне завтра, в девять тридцать, в Большой дом на службу государеву…
– Момент! – Юнгеров успокаивающе выставил вперед ладонь, другой рукой извлекая из кармана мобильный телефон и по памяти, на ощупь, набирая номер. – Але, Василич… Это я… Да спасибо, спасибо, ты же поздравлял уже… Да… Слушай, у меня к тебе просьба. У меня тут ротмистр Лагин… Нет, как раз еще сидит и вполне огурцом… Да… Но хочет нажраться вместе со всеми и немножко покрушить незаконно нажитое. Слушай, сделай мне подарок – поставь ему отгул за прогул. Люблю я его. Ладно. Спасибо. Обнимаю тебя.
С видом фокусника, у которого получился трюк, Александр Сергеевич отвел от уха трубку и проинформировал Лагина:
– Ну что, товарищ майор! Теперь права не имеешь отказаться! Начальник твоей службы приказал, чтоб в дрова и с битьем посуды.
– Сделаем! – невозмутимо пообещал майор Лагин, наливая себе коньяку в фужер для шампанского. – Это дело мы любим, умеем… Двери, там, вышибать, хозяев пужать…
И – понеслось. Кстати, как это ни странно, майор ФСБ Лагин оказался, по-видимому, единственным, кто как раз ничего и не разбил, – может быть, благодаря опеке балерины Шереметьевой. Когда майор опрокинул в себя фужер, ему почему-то захотелось рассказать Светлане, что литерное мероприятие по врезанию микрофонов через пол соседей к фигуранту называется тоже «Светланой».
– А почему? – округляя глаза, спросила прима.
– А хрен его знает, – честно ответил чекист, – хорошо еще, что не «Никодим».
– Угу, – глубокомысленно кивнула уже сильно «вдетая» балерина, переварила услышанное и сделала неожиданный, прямо скажем, вывод: – Так вы подводник?
Контрразведчик некоторое время, пытаясь сконцентрироваться, молча смотрел артистке в глаза и ответил на всякий случай по комитетовской привычке уклончиво:
– Офицер флота никогда не будет приставать к женщине до тех пор, пока ясно не поймет, что она сама этого хочет!
– М-м-м, как интересно! – вздернула брови Светлана. – А хотите, я вам покажу зимний сад?
Лагин, покачиваясь, встал:
– Боюсь, что да!
И помог встать Шереметьевой, имя которой почему-то забыл. Ему пришлось обходиться обезличенными обращениями:
– Э-э-э… Барышня-красавица! А знаете, какая красотища в иллюминаторах во время срочного погружения? Один раз я ка-ак увидел… рыбу!
– Да что вы! – прижала руку ко рту балерина. – Немедленно расскажите!
И потащила майора на второй этаж, в сторону, прямо противоположную зимнему саду. Их тихому выходу практически не помешал Вадим Колесов, который с двухсотдолларовой сигарой во рту умудрился лбом вдребезги разбить стеклянную дверь.
Юнгеров заорал в восторге:
– Ай, молодца Вадик! Это серьезно, это полторы штуки долларов! Ой, порадовал! Все за счет заведения!
И, пародируя Олега Табакова в фильме «Человек с бульвара Капуцинов», добавил:
– «Это серьезно, Билл, это очень серьезно!»[11]
А разгул набирал обороты. Лариса, обнимая за талию Крылова, мотала головой от его очередной «военной истории»:
– …И тут, Ларисон, я со всего размаху ка-ак уебался!
Лариса втолковывала ему свое:
– Полковник, это все хуйня, ты пойми, женщину ведь тоже довести можно, особенно если без желания к ней.
– М-м-можно, – согласился Крылов, слизывая икринки, упавшие в декольте Ларисы. – Но ты послушай…
Обнорский с Женей начали играть в «коробок» на раздевание, причем предупредили, что при любом результате раздеваться они заставят следователя прокуратуры Ольгу. Ольга хохотала и ловила рукой коробок… Денис вызвонил свою девушку – приехали четыре, и все такие – ВАУ! Других-то, собственно, и не ждали. Вновь прибывшим налили штрафные, и особо буйные поехали с ними кататься на снегоходах. Разумеется, где-то через километр все вошли в один и тот же сугроб. К ним была отправлена спасательная экспедиция. Водитель Юнгерова молча доставил всех обратно живыми и невредимыми. Он даже не сказал «Дела!» – хотя две девицы уже были без бюстгальтеров. Потом приехало варьете в костюмах Снегурочек (все ж таки Новый год, хотя и старый, о котором все как-то подзабыли в суете), но их канкан перешибла своим балерина Шереметьева, уже вернувшаяся к тому времени со второго этажа в колготках другого цвета и без одной сережки. Потом один искусствовед из Эрмитажа (доктор наук, между прочим) плясал на бис гопака в рыцарских доспехах – в домике Юнгерова этих рыцарей было несколько, дань прошлой моде, все на них постоянно натыкались. Потом хором пели казачьи песни. Потом мастер спорта по лыжам и следователь прокуратуры Оля все-таки сломалась под словесным поносом Обнорского и стала исполнять стриптиз, но почему-то в режиме чечетки. Известный режиссер и профессор-математик боролись на руках, причем математик громко матерился, но почему-то только на английском и французском. Режиссер во время поединка заснул.
…В минуту просветления Юнгеров вдруг осознал, что сидит в обнимку с вазой, полной черной икры. При этом он светски беседовал с Федором Степановичем Бессчастных, профессором Первого медицинского института и ныне наимоднейшим в Питере диетологом. Александр Сергеевич брезгливо тыкал в икру ложкой и излагал свой взгляд на диеты и раздельное питание:
– …Меня, когда на первое свидание трехсуточное в лагере вызвали, – первая мысль: поем! А на столе в комнате свиданий – три рюкзака со всем-всем. Я поковырялся в них и ужаснулся: не хочу! Прошло полдня, я – снова к еде и снова – не очень! Твою мать! И вдруг понимаю, что хочу лагерного пустого горохового супа с крупно порезанной картошкой! Хоть ты тресни… И до сих пор того супа хочу, да разве такой сваришь… А это все, что на столе стоит, – это не еда. Это – тема для социологов: «Что нужно держать у себя в холодильнике, чтобы ощущать свою принадлежность к классу угнетателей».
Юнкерс вздохнул со всхлипом, бухнул ложку черной икры в бокал с вином, перемешал, выпил и скривился:
– Господи, хуйня какая!
– Очень верное замечание, батенька! – согласился с ним профессор. – Я вам так скажу: я вот срочную на Балтийском флоте… Так вот: макароны по-флотски – самая здоровая пища. Но – настоящие. Их надо есть после четырех часов качки в море. Потом – блевать. Это очень полезно.
– Блевать?
– Блевать, сударь мой, непременно блевать! Сейчас этого многие недооценивают… И еще – селедка! Очень серьезный продукт. Еще викинги… Да можно пример и из более близкой истории привести: вы знаете, что комендант Шлиссельбургской крепости кормил заключенных народовольцев селедкой каждый день?
– Во зверь! – ужаснулся Юнгеров. – Сатрап какой…
– Напротив, батенька! – торжествующе воздел указательный палец вверх профессор-диетолог. – В селедке – все витамины и другие очень полезные организму соединения. Узники выходили из заключения просто гвардейцами: волосок к волоску, с румянцем на щеках и с крепкими зубами!
– Угу, – сказал Александр Сергеевич, переваривая информацию. – Действительно. Тогда я сейчас селедочки нам найду, раз такое дело…
Найти селедку ему помешала вырулившая откуда-то Лариса – довольная и раскрасневшаяся:
– Юнгеров, ты меня хорошо знаешь?!
– Надеюсь, – опасливо ответил Александр Сергеевич.
– Тогда… Такое дело, Саш… Мы бы хотели с твоим начальником уголовного розыска где-нибудь выпить… Вдвоем.
Юнкерс хмыкнул понимающе:
– Выпить – хоть тони… Если завтра стыдно не будет – значит, не утонула.
– Ну-у, Саш…
– Ладно, ладно… Второй этаж, комната с сиреневой ванной. Ты же сибаритка.
– Спасибо, любимый! Мне ведь тоже надо как-то мстить тебе за твоих баб!
– О как! А сейчас разве в этом дело?
Лариса отвела глаза и вздохнула:
– Саша, он – настоящий полковник!
Юнкерс погладил ее по голове:
– Я рад, если вам с Крыловым хорошо. Честно. Только раз уж так все складывается – не сводите все к одному блядству. Вы достойны друг друга…
Лариса ушла искать своего настоящего полковника, бросив на прощание загадочную фразу: «Если что – ты знаешь, где нас найти».
И вот уже после этого Александр Сергеевич нажрался наконец-то до полной отключки памяти. Ему ничего не снилось, только под утро, перед самым пробуждением, выплыло откуда-то лицо Егора Якушева. Юнкерс даже во сне удивился – Егор никогда в жизни ему не снился. Волга – да, бывало, а вот Егор – никогда…
…Пробуждение было трудным. Открыв глаза, Юнкерс нашел себя в громадной кадке вокруг пальмы в зимнем саду. Рядом на кремовом рояле спал Обнорский – почему-то босой, но с женской туфлей в одной руке. Туфля, судя по всему, принадлежала следователю Оле.
– Дела, – сказал Александр Сергеевич и сам испугался своего голоса. Он откашлялся, собрался с силами и крикнул: —Люди-и! Есть живые? Давайте опохмеляться, лю-юди-и…
…Опохмелялись уже, конечно, не так люто, как выпивали накануне. Пошатнувшееся здоровье поправили хорошей парилкой и купанием в бассейне, а для желающих организовали и прорубь в озере. Потом все ели уху с костра и делились обрывочными воспоминаниями о празднике, напрасно пытаясь составить целостную картину. Всем было очень хорошо, а потому, когда повеяло легкой грустью от того, что праздник закончился, все как-то разом заторопились в Питер – чтобы грусть эта не успела стать сильной. Прощаясь, Юнгеров спросил сразу всех:
– Народ, я вас не сильно замучил?
Ответила за всех балерина Шереметьева, твердо поддерживавшая за локоть несколько размякшего эфэсбэшника Лагина:
– Народ с радостью встречает… освободительную армию батьки Бурнаша![12]
Так что разъезжались с хохотом и шутками, несмотря на дрожь в руках и тяжесть в головах…
Когда все гости отбыли, Александр Сергеевич побродил по дому (он, кстати, пострадал не сильно, по крайней мере снесенных стен хозяин не обнаружил), попарился еще разок, поплавал в бассейне и, завалившись на кровать в своей спальне, нажал на пульт телевизора. Случайно он попал на какой-то добротный гангстерский фильм. В экране на всю стену кто-то надрывался: «Обыщите все кругом!.. Найдите его!..» А потом стильные мужчины в галстуках все время стреляли и бегали друг за другом.
«Если бы все было так просто!» – усмехнулся невесело Юнгеров и начал было задремывать. Но вдруг еще один эпизод на экране заставил его почему-то вздрогнуть. Один из персонажей фильма – гробовщик – объяснял какому-то парню: «Я просто приехал в этот город, чтобы заработать деньжат. Что за город без гробовщика? Я имею право узнать, чем все это закончится! Будем партнерами? Ты же не будешь стрелять в спину?» Собеседник гробовщика пожал плечами и ответил: «Я делал вещи и похуже!»
У Александра Сергеевича неизвестно с чего заныло сердце. Он выругался, подумал, что пить надо все-таки меньше, дождался пальбы на экране и под нее, успокоенный, наконец-то уснул.
В эту ночь ему снились сны – разные и в основном беспокойные. А под утро приснился сон вовсе нехороший. Увидел Александр Сергеевич лицо одного, ныне покойного, старого знакомого. Знакомец был при жизни человеком неприятным и подлым, хотя улыбался всегда красиво. Вот с такой красивой улыбочкой покойник во сне открыл Юнгерову дверь, через которую Александр Сергеевич вышел к берегу заросшего пруда. На песчаном берегу в старинном кресле сидела задумчивая старуха, которая долго разглядывала Юнгерова, а потом сказала: «Вот и снова я, касатик…» Юнкерс проснулся со стучащим сердцем и в холодном поту. Он был человеком абсолютно не суеверным и ни в какие вещие сны не верил, а над теми, кто любил порассуждать на эту тему, всегда остроумно издевался. Но дело в том, что эту старуху Юнгеров уже однажды видел во сне. Это было в ночь перед его арестом.
Тогда она показала ему рукой на странный дом… А когда, много месяцев спустя, Александр Сергеевич прибыл в колонию, то увидел и узнал дом из того сна. Это был его барак.
Случай этот Юнкерс никогда никому не рассказывал, чтобы его придурком не сочли, и старуху ту постарался забыть.
Когда он действительно о ней почти забыл, она о себе напомнила…
Приняв контрастный душ, Юнгеров практически успокоился и вышел на кухню (маленькую, а не в зал-«кухоньку») в почти нормальном настроении, но там его снова словно током ударило, потому что за столом сидел и пил чай с сушками, поджидая его, Юрий Петрович Ермилов. Юрий Петрович был консиглиори, то есть советником Юнгерова. И ведал Ермилов вопросами стратегической безопасности «империи». Когда-то Юрий Петрович был кадровым офицером, но, отслужив честно «двадцать пять календарей»[13], встал под знамена Юнкерса. Познакомились они еще до ареста Александра Сергеевича – и довольно странным образом. Как-то раз Юнкерс со своей братвой «нахлобучили» один договорной магазин, где директор все никак не мог понять, нужна ему «крыша» или нет, и, к своему удивлению, обнаружили в подсобке ящик ручных гранат, спрятанный между турецкими «пропитками»[14]. Разумеется, тут же поехали эти гранаты опробовать, и, конечно же, недалеко, на Елагин остров. И там, чуть ли не на глазах патрульного милиционера, стали члены «коллектива» Юнкерса эти гранаты по парку расшвыривать. Но ни одна не взорвалась – видимо, вся партия была с каким-то дефектом. А на все это хулиганство, кроме притихшего молоденького милиционера, еще смотрел некий человек в морской форме и с погонами капитана второго ранга. Он и заметил – спокойно так, – что надо бы, мол, все раскиданное обратно собрать. Юнкерс ухмыльнулся и предложил – тебе, мол, надо, ты и собирай. А кавторанг взял – и собрал! Вот так и познакомился Юнгеров с Ермиловым – а именно так звали того спокойного офицера. Юрий Петрович всю свою сознательную жизнь провел на флоте, но делами там занимался… специфическими. Он был специалистом по диверсиям и мероприятиям, эти диверсии профилактирующим. Александр Сергеевич потом к нему и в Кронштадт ездил, и даже стал помогать, чем мог, экипажу одного корабля…