Маэстро, вы убийца!

Глава 1

Пролог в открытом море

Облокотившись на леер, Аллейн смотрел на побуревший от времени морской причал, заполненный людьми. Через пару минут вся эта картина начнет отдаляться, постепенно расплываясь, а потом и вовсе превратится в смутные воспоминания. «Мы заходили в Суву». Аллейна вдруг охватило неодолимое желание навеки запечатлеть причал в своей памяти. Поначалу праздно, как бы между прочим, а затем с удивившим его волнением Аллейн принялся запоминать открывшуюся его взору картину. Всю до мелочей. Вот высоченный фиджиец с причудливо расцвеченной прической. Ну и волосищи – ослепительно яркий фуксин в сочетании с ядовито-мышьяковой зеленью грозди свежесрезанных бананов. Поймав это дикое сочетание красок в силок извилин своей памяти, Аллейн с фотографической точностью запечатлел его и перевел взгляд на темное лоснящееся лицо, на котором отражались голубоватые блики водной лазури, потом отметил крепкий торс, белоснежную набедренную повязку и могучие ноги. Его захватил азарт. Сколько он успеет запомнить, прежде чем корабль отчалит? И звуки – их он тоже должен увезти с собой – характерное шлепанье босых ступней, монотонный рокот голосов и обрывки песни, доносившейся от стайки девушек-аборигенок, столпившихся в отдалении на фоне россыпи кроваво – красных кораллов. Нельзя забыть и запах – удивительный пряный аромат красного жасмина, кокосового масла и отсыревшего дерева. Аллейн расширил круг, включив в него индианку в кричаще-розовом сари, сидевшую на корточках в тени развесистого изумрудно-зеленого банана; мокрые крыши будок на пристани и покрытые лужами дорожки, которые веером расходились от причала и исчезали где-то в мангровых болотах и далеких горных грядах. А горы – ну разве можно забыть это чудо? Пурпурно-багряные у основания, перерезанные посередине неспешной процессией облаков, они упирались в торжественное и неподвижное небо фантастическими пиками, похожие на шпили средневековых рыцарских замков. Длинная гряда облаков, окаймленная темно-синей бахромой, в центре угрожающе темнела невыплеснутым дождем. Цвета – сочные и густые краски, причудливая палитра мокрой сепии, ядовитой зелени, кровавого фуксина и сочного индиго. Гортанные голоса фиджийцев – такие громкие, словно их издавали органные трубы, – сочно прорезывали пропитанный влагой воздух, который и сам, казалось, звенел и вибрировал.

И вдруг все словно померкло, краски стали тусклее. Корабль отчалил от пристани. Картина поблекла: скоро, канув в Лету, растворятся и голоса. Аллейн закрыл глаза и с удовлетворением убедился, что волшебная картина со всеми живыми красками и звуками полностью сохранилась в воображении. Когда он снова открыт их, корабль от пристани отделяла уже широкая полоса воды. Не желая больше смотреть на причал, Аллейн отвернулся.

– Господи, ну и зари-ища! – жеманно пропела красотка блондинка, как всегда, окруженная толпой поклонников. – Зуть! В этом городишке я похудела фунтов на десять. Кошмарная зара! Уф-ф!

Молодые люди громко захохотали.

– В Гонолулу жара еще сильнее, – поддразнил один из них.

– Может быть. Но все равно – не такая одуряющая, как здесь.

– Как-то в знойном Гонолулу пережарилась акула! – задорно выкрикнул кто-то.

– Эх, ребята! – воскликнула жеманница, кокетливо закатив глаза и крутя бедрами, будто в гавайском танце. – Потерпите, пока мы придем в мой добрый старый Лугу – вот уж когда повеселимся на славу. Ах, как мне нравятся эти наклеечки на моих саквоязыках! – Она заприметила Аллейна. – Ой, вы только посмотрите, кто к нам позаловал! Скорей зе, зайчик, идите в нашу компашку.

Аллейн медленно приблизился. Не успели они отплыть из Окленда, как синеглазая красавица начала обхаживать его, пуская в ход все свое очарование. Каждый раз при его появлении в ее голосе появлялись теплые нотки. В глубине души Аллейн был польщен – как-никак за красавицей ухлестывало не менее дюжины молодых ухажеров. «Ох уж эти тщеславные сорокалетние мужчины», – вздыхал он про себя. Но блондинка была настолько привлекательна, что Аллейн не без удовольствия предвкушал легкий необременительный пароходный флирт.

– Вы только полюбуйтесь на него! – не унималась она. – Какой симпатяга, верно? Ах, как зе ему к лицу эта английская чопорность! А глаза так и семафорят: дерзытесь от меня подальше! Открою вам секрет – эй, слушайте все! Этот мистер Аллейн – мой самый большой провал и позор. Я для него ровным счетом ничего не значу.

«Вот ведь привязалась, бестия», – подумал Аллейн, а вслух произнес:

– Я просто отчаянный трус, мисс Ван Маес.

– В каком это смысле? – подозрительно осведомилась она. Огромные глазищи засияли.

– Я… я сам не знаю, – поспешно ответил смутившийся Аллейн.

– Полундра, мы пересекаем барьерный риф! – выкрикнул один из юнцов.

Все посыпались к борту. Мелкие волны лениво накатывали на коралловые рифы, омывая их с двух сторон, словно ребра неведомого страшилища, а потом рассыпаясь веером невысоких пенистых бурунчиков. Над Фиджи по-прежнему нависали низкие облака, грозя разразиться дождем. Сочный пурпур острова местами озарялся золотистыми пятнами солнечных лучей, то тут, то там пробивавших себе бреши в серых облаках. Миновав торчащие, будто клыки, кораллы, корабль вышел в открытое море.

Аллейн воспользовался этой заминкой и ретировался; поспешно прошагав на корму, он вскарабкался по трапу на шлюпочную палубу. Там не было ни души – пассажиры, еще не успев сменить одежду, в которой высаживались на остров, толпились на главной палубе. Задумчиво набив трубку, Аллейн бросил взгляд в сторону Фиджи. Да, там было приятно. Удивительно мирно и уютно.

– О, черт! – послышалось вдруг сверху. – Проклятие! Вот дьявол!

Аллейн испуганно задрал голову. На одной из покрытых брезентом шлюпок сидела худенькая темноволосая женщина. Аллейну показалось, что она пытается проткнуть какой-то предмет. В следующую секунду женщина встала и выпрямилась. Аллейн увидел, что она одета в чудовищно замызганные фланелевые брючки и короткий рабочий халат мышиного цвета. В руке у нее Аллейн разглядел длинную кисть. Лицо незнакомки украшало здоровенное пятно зеленой краски, а коротко стриженные волосы торчали, словно караульная рота, – похоже, хозяйка в сердцах запустила в них пятерню, безжалостно зачесав непослушные пряди наверх. Женщина перебралась на нос шлюпки, и Аллейну представилась возможность рассмотреть, чем она занималась. Маленький холст был пристроен к крышке настежь распахнутого ящичка для красок. У Аллейна перехватило дыхание. Картина изображала причал в Суве – точно таким, как его запомнил Аллейн. Яркий пейзаж с поразительной, невероятной живостью передавал даже самое дыхание запечатленной сцены. Картина была написана решительными, немного нервными мазками. Голубовато-розовые и ярко-зеленые тона сочетались в ней с удивительно естественной гармонией, как слова тщательно составленной фразы. Несмотря на видимую простоту, Аллейн был потрясен – скорее даже выплеском чувств, чем отражением зрительного восприятия.

Художница, зажав во рту незажженную сигарету, окинула свое творение придирчивым взглядом. Порылась в кармане, выудила носовой платок, служивший тряпочкой для стирания, и снова запустила пятерню в волосы.

– Что за чертовщина! – процедила она и вынула изо рта сигарету.

– Спичка нужна? – спросил Аллейн.

Художница вздрогнула, пошатнулась и неловко села.

– И долго вы уже здесь торчите? – нелюбезно спросила она.

– Нет, я только что подошел. Я… вовсе не подглядывал. Могу я поднести вам огоньку?

– О, ну спасибо. Бросьте мне коробок, пожалуйста. – Она закурила, глядя на Аллейна поверх изящных тонких рук, затем снова повернулась к своему пейзажу.

– Изумительная картина, – невольно вырвалось у Аллейна.

Женщина вздернула тонкое плечико, словно голос Аллейна проткнул ей барабанную перепонку, что-то невнятно пробурчала и вернулась к работе. Взяла палитру и принялась размазывать ножичком тонкий слой краски.

– Надеюсь, вы не собираетесь что-нибудь менять? – не сдержался Аллейн.

Художница обернулась и недоуменно уставилась на него:

– А почему бы и нет?

– Потому что это уже – совершенное творение. Вы… только испортите… О, простите! – спохватился Аллейн. – Жуткая бесцеремонность с моей стороны, я понимаю. Извините, Бога ради.

– Да бросьте вы, – нетерпеливо отмахнулась незнакомка и, немного откинув голову, вгляделась в картину.

– Мне просто показалось… – неуклюже проблеял Аллейн.

– А вот мне показалось, – оборвала его художница, – что, вскарабкавшись на этот чертовски неудобный насест, я смогу хоть чуточку поработать без помех.

– Сейчас поработаете, – заверил Аллейн, кланяясь ее гордому профилю. Он попытался вспомнить, случалось ли ему раньше выслушивать подобные выпады от абсолютно незнакомого человека. Пожалуй, случалось, но только от тех, кого он допрашивал по долгу службы как офицер Скотленд-Ярда. Но тогда хозяином положения был он сам, а сейчас ему не оставалось ничего иного, как извиниться и уйти. Уже дойдя до трапа, Аллейн обернулся.

– Если вы хоть что-то измените, даже самую малость, это будет настоящее преступление, – твердо заявил он. – По-моему, это просто шедевр. Даже я это вижу, а я…

– …ни черта не смыслю в живописи, но знаю, что мне это нравится, – свирепо закончила за него колючая незнакомка.

– Я собирался закончить фразу совсем другой банальностью, – миролюбиво произнес Аллейн.

Впервые за все время художница удостоила его внимательным взглядом. Уголки ее рта неожиданно приподнялись в очаровательной улыбке.

– Хорошо, – вздохнула она. – Не знаю, с чего я на вас набросилась. Настал мой черед принести вам извинения. Я думала, вы – обычный зевака-дилетант, который любит раздавать поучительные советы.

– Боже упаси!

– Собственно говоря, я не собираюсь ничего менять, – сказала она внезапно смущенным тоном, словно оправдываясь. – Вся загвоздка вот в этой фигуре на переднем плане – я слишком поздно про нее вспомнила. Я ведь начала работать всего за час до отплытия. Мне казалось, там присутствовали голубовато-серые тона, но я точно не помню – где именно…

Она озабоченно умолкла.

– Конечно, присутствовали! – обрадованно воскликнул Аллейн. – Отражение воды на внутренней поверхности бедер. Неужели не помните?

– Ей-богу! Точно – вы правы! – возбужденно вскричала она. – Сейчас, подождите минутку.

Художница выбрала тонкую кисточку, провела по размазанной краске, на мгновение застыла, словно прицеливаясь, а потом аккуратно чиркнула по холсту:

– Вот так?

Аллейн ахнул:

– Идеально. Теперь уже точно – все. Баста. Можете расслабиться.

– Ну хорошо, хорошо. Я и не подозревала, что вы тоже из нашей братии.

– Нет, я вовсе не художник. Все дело в моей несносной самоуверенности.

Она начала складывать кисти.

– Что ж, для непрофессионала вы необычайно наблюдательны. У вас замечательная зрительная память.

– Не совсем, – признался Аллейн. – Она у меня скорее синтетическая.

Художница вскинула брови:

– Вы имеете в виду, что тренировали ее специально?

– Да, в силу необходимости.

– Зачем?

– Хорошая зрительная память – важнейшая составляющая моей профессии. Позвольте, я возьму ваш ящичек.

– О, спасибо. Осторожнее с крышкой – она немного запачкана. Было бы жалко испортить такие шикарные брюки. Подержите этюд?

– Позвольте, я помогу вам спуститься? – предложил Аллейн.

– Благодарю, я справлюсь сама, – отрезала незнакомка, перебрасывая ногу через борт шлюпки.

Аллейн осторожно поставил холст перед собой на поручень и пристально вгляделся в него. Темноволосая женщина, спрыгнув на палубу, смотрела на свое творение безразличным взором художника.

Аллейн хлопнул себя по лбу.

– Господи, да вы же, наверное, Агата Трой!

– Да, это я.

– Боже, какой я безнадежный тупица!

– Почему? – изумилась Агата Трой. – Вы мне как раз здорово помогли.

– Спасибо, – сокрушенно покачал головой Аллейн. – Я ведь всего год назад был на вашей персональной выставке в Лондоне.

– В самом деле? – с полным отсутствием какой-либо заинтересованности сказала она.

– И как я сразу не догадался? Мне кажется, этот этюд чем-то напоминает вашу картину «На стадионе». Вы не находите?

– Да, вы правы. – Агата Трой вскинула брови. – У них одинаковая композиция – расходящиеся лучом линии – и схожая цветовая гамма. И одно настроение. Ладно, пойду в каюту переоденусь.

– Вы сели на пароход в Суве?

– Да. Когда я посмотрела на причал с главной палубы, зрелище настолько меня захватило, что я сразу схватила кисти с красками и примчалась сюда.

Она подняла ящичек за ремни, перебросила его через плечо и подхватила этюд.

Аллейну вдруг остро захотелось проводить ее.

– Позвольте… – вырвалось у него.

– Нет, спасибо, – сухо покачала головой Агата Трой.

С минуту она постояла, глядя на берега Фиджи. Легкий бриз трепал ее коротко стриженные темные волосы. Аллейн залюбовался изящным профилем художницы. Ему нравилось в ней абсолютно все: ямочки на щеках, тонкие, красиво изогнутые брови, темно-синие глаза. Солнечные лучи золотили оливковую кожу ее лица, а забавная зеленая клякса на щеке придавала ему какую-то особую теплую прелесть. Во всем облике Агаты Трой сквозило внутреннее благородство. Внезапно, прежде чем Аллейн успел отвести взгляд в сторону, она обернулась, и их взгляды встретились.

Аллейн словно прирос к палубе. Глядя на ее лицо, медленно розовевшее под его пристальным взором, он вдруг почувствовал, что знает эту женщину давным-давно. Ему казалось, он наперед знает все ее мысли, движения и поступки, слышит интонации ее чистого и строгого голоса. Словно он давно мечтал и думал о ней, а встретил только теперь. Внезапно Аллейн спохватился, что стоит, превратившись в статую. Прелестное лицо Агаты Трой стало пунцовым до корней волос, и она отвернулась.

– Простите, – стараясь сохранить ровный тон, проговорил Аллейн. – Я загляделся на зеленое пятно у вас на щеке.

Она поспешно провела рукавом по щеке.

– Я пошла вниз, – сказала она.

Аллейн посторонился, пропуская ее, и снова поразился удивительному ощущению давнего знакомства с этой женщиной. Он по привычке отметил, что от нее пахнет терпентином и краской.

– Ну… до свидания, – неуверенно произнесла Агата Трой.

Аллейн усмехнулся:

– До свидания, мадам.

Художница принялась осторожно спускаться по трапу, приподняв непросохший этюд над поручнем. Аллейн отвернулся и закурил сигарету. Внезапно с нижней палубы послышались топот ног и громкие возбужденные голоса. Почти одновременно в ноздри Аллейну ударил аромат красного жасмина. Потом раздался воркующий голос корабельной красотки:

– Ох, пардон. Спускайтесь, прошу вас. Сюда, парни, к трапу! Ой, это вы нарисовали? Мозно поглядеть? Я просто балдею от зывописи. Ах, шарман – полюбуйтесь, ребята! Ой, это ведь наш причал! Какая досада, что вы не успели закончить – вот было бы здорово! Смотрите, парни, – узнаете наш причал? Мозет, фотография у кого-нибудь есть? Вообще с худозником на борту надо дерзать ухо востро. Давайте познакомимся, что ли? Это – моя шайка. А меня зовут Вирджиния Ван Маес.

– Агата Трой, – донесся голос, который Аллейн с трудом узнал.

– Вот, мисс Трой, я как раз собиралась вам рассказать, как Кейли Берт написал мой портрет в Ну-Йорке. Вы знаете Кейли Берта? По-моему, это лучший портретист во всей Америке. Он вечно торчит в Ну-Йорке. Так вот, он просто умирал, так ему хотелось написать мой портрет…

Рассказ затянулся. Агата Трой не раскрывала рта.

– Наконец он закончил – кстати, платье, в котором я ему позировала, надоело мне до смерти, – и портрет удался на славу. Мой папочка купил его и повесил в гостиной нашего дома в Гонолулу. Некоторые, правда, говорят, что я там совсем на себя не похоза, но мне он нравится! Я, конечно, ни черта не смыслю в искусстве, но точно знаю, что мне нравится, а что – нет.

– Это правильно, – послышался голос Агаты Трой. – Послушайте, я бы хотела спуститься к себе. Я еще не распаковала свои вещи. Прошу меня простить…

– О, разумеется. Но мы еще увидимся. Кстати, вы не видели тут поблизости нашего душку Аллейна?

– Боюсь, что не знаю, кто…

– Высокий и тощий, как козлик, но очень милый. Англичанин вроде бы. Ой, я просто тащусь от него. Я тут поспорила с моими ребятами, что не только затащу его на вечеринку с поцелуями, но и непременно заставлю водить.

– А я уже заранее распрощался со своими денежками, – прыснул один из юнцов.

– Не слушайте их, мисс Трой. Но куда запропастился мой англичанчик? Я ведь только что его здесь видела.

– Он, наверное, поднялся на шлюпочную палубу, – предположил кто-то.

– Ах, вот вы о ком, – донесся до ушей Аллейна четкий голос Агаты Трой. – Да, он там, наверху.

– Вот спасибо! За мной, кодла!

– Уррра!

– Улю-лю!

– Проклятие! – процедил сквозь зубы Аллейн.

В следующий миг мисс Ван Маес насела на него, казалось, со всех сторон сразу, хвастаясь, как соорудила себе леи – настоящую гавайскую травяную юбчонку – из фиджийского красного жасмина. Затем принялась пылко уговаривать Аллейна спуститься вместе с ней в бар.

– Что тут вообще происходит? – возмущалась она. – У меня уже три часа во рту не было ни капли. Поскакали!

– Вирджиния, – сипло произнес один из толпы поклонников. – Ты и так уже назюзюкалась в стельку.

– Кто – я? Ха! Ты бы на себя посмотрел! А впрочем – какого рожна! С какой стати я вообще должна просыхать? Так вы идете с нами, мистер Аллейн?

– Благодарю покорно, – покачал головой Аллейн. – Вы не поверите, но мне нельзя пить. Врачи запрещают.

– Ха, очень остроумно!

– Уверяю вас – я не шучу.

– Мистер Аллейн, похоже, втюрился в эту даму с картиной, – догадался кто-то.

– Как – в эту тощую? С физиономией, заляпанной зеленой краской? Нет, мой мистер Аллейн до такого не опустится. Что он – чокнутый, что ли? И вообще, разве мозет приличная зенщина расхазывать по пароходу в таком виде? А картина? Я, конечно, из везливости ее похвалила, но ведь такую муру и заканчивать не стоит. Подумаешь – причал в Суве! Я лучше открытку куплю. Идемте со мной, великий сыщик. И не томите душу – сказыте, что эта неряха ничего для вас не значит!

– Мисс Ван Маес, – терпеливо произнес Аллейн. – В вашем присутствии я начинаю чувствовать себя древним, как египетские пирамиды, и вдобавок – недоумком. Ведь я совершенно не представляю, как ответить даже на самый простой из ваших вопросов.

– Я вас научу. Вы дазе не подозреваете, зайчик мой, как со мной интересно.

– Спасибо, вы очень добры, но боюсь, что я уже вышел из подходящей возрастной категории.

Огромные глазищи Вирджинии расширились еще больше. Густо намазанные тушью ресницы торчали в разные стороны, как черные зубочистки. Пепельные волосы ниспадали на плечи сияющими волнами. Выглядела она, конечно, сногсшибательно. Настоящая кинозвезда, подумал Аллейн. Но перебрала уже основательно.

– Ничего, братва, – вдруг густо пробасила она. – От своего пари я не отказываюсь. Ставлю пятьдесят против двадцати пяти, что этот красавчик поцелует меня еще до прихода в Гонолулу.

– Я весьма польщен… – неуклюже пробормотал Аллейн.

– Он польщен, видите ли! И заруби себе на носу, красавчик, голливудские поцелуи меня не устраивают. Никакой цензуры, ясно? Только взасос и – финита! Вот так-то!

Вирджиния пристально посмотрела на Аллейна, на ее ангельской мордашке впервые проскользнула тень сомнения.

– Слушай, – сказала она. – Не хочешь ли ты сказать, что у тебя и впрямь ляляки к этой бабе?

– Не знаю, что такое «ляляки», – сухо сказал Аллейн, – но к мисс Трой у меня ровным счетом ничего нет, а уж у нее ко мне – и того меньше.

Глава 2

Пять писем

«От мисс Агаты Трой – ее подруге, мисс Кэтти Восток, художнице, известной портретами шахтеров, водопроводчиков и темнокожих музыкантов.

Борт парохода «Ниагара»

1 августа

Милая Кэтти!

Я прерываю свое путешествие в Квебеке, так что письмо это ты получишь примерно за две недели до моего возвращения домой. Я очень рада, что со следующим семестром все улажено. Преподавание – занудная наука, но теперь, когда я достигла столь головокружительных высот и могу подбирать учеников сама, это занятие уже не представляется мне таким утомительным. Спасибо, что ты все утрясла. Если сможешь, договорись с прислугой, чтобы к 1-му сентября все были на месте – я возвращаюсь третьего, а к десятому, когда начнутся занятия, они уже должны все подготовить. Твое письмо, отправленное авиапочтой, пришло в Суву в день нашего отплытия. Да, договорись с Соней Глюк, чтобы она нам позировала. Эта стервочка – не только прехорошенькая, но и знает толк в своем деле; когда не капризничает, конечно. Да и тебе самой не помешает написать обнаженную натуру крупным планом к выставке, которая, если мне не изменяет память, назначена на 16-е сентября. Ведь тебе хорошо удается обнаженная натура, да и пора бы немного отвлечься от водопроводчиков – а то как бы они не приелись публике. Кажется, я еще не рассказывала тебе, кого набрала на этот семестр? Привожу полный список:

1. Фрэнсис Ормерин. В настоящее время живет в Париже, но там, по его словам, все помешались на сюрреализме, а он его совершенно не чувствует и не желает тратить время на «эту белиберду». И вообще – переживает депрессию или что-то в этом роде.

2. Вальма Сиклифф. Это та самая девчушка, что намалевала здоровенные плакаты для министерства торговли, которыми все восторгались. Уверяет, что хочет научиться работать с натурой. Желания у нее, по-моему, хоть отбавляй, но своего почерка еще нет, да и манера довольно вычурная. К тому же, если не ошибаюсь, она ищет, за кого зацепиться.

3. Бейсил Пилгрим. Если не ошибаюсь, именно на него положила глаз наша Вальма-охотница. Он, между прочим, достопочтенный[1]. Старый лорд Пилгрим уже стоит одной ногой в могиле. В свое время он наделал шуму, выступая против законопроекта, разрешающего аборты. У Бейсила шестеро сестер – все старше его, – а мать, леди Пилгрим, умерла при его рождении. Сомневаюсь, чтобы Вальма Сиклифф понравилась престарелому джентльмену. Если творения Бейсила едва не загнали старого чудака в Армию спасения, то от манеры Вальмы он вообще ударится в язычество.

4. Уотт Хэчетт. Это – свежая кровь. Очень многообещающий парнишка. Он – австралиец, а нарыла я его в Суве. Примитивист с очень смелыми и точными линиями. Необычайно живой и энергичный, но бедный, как церковная крыса. Когда я его откопала, он держался на одних бананах и азарте. Голос у него дребезжащий, как проржавевшая жестянка, и он не способен ни о чем говорить, кроме своей работы и своих симпатий и антипатий. Боюсь, что сначала он будет действовать остальным на нервы, а потом замкнется в себе. Как бы то ни было, его манера мне нравится.

5. Седрик Малмсли. Этот уже подрядился иллюстрировать роскошное издание средневековых романов и хочет поработать над живой натурой. Я сообщила ему, чтобы он связался с тобой. Мне сказали, что он отрастил рыжую бороду, которая потешно раздваивается, и носит сандалии. Седрик, а не борода.

6. Вольф Гарсия. Он прислал мне письмо. Ему поручили изготовить мраморную скульптуру «Комедия и Трагедия», которую установят перед зданием нового театра в Вестминстере, и я разрешила ему поработать с нами, чтобы сделать глиняные модели. Видела бы ты его письмецо – конверт без марки, а написано пастелью на туалетной бумаге. Думаю, что ты увидишь Гарсию задолго до того, как получишь мое письмо. Пусть пользуется студией, но только присматривай за ним одним глазком, если там будет Соня. После 20-го сентября ему обещана другая студия, так что он у нас не задержится. Не вороти нос, Кэтти. Сама ведь знаешь, что этот парень – непризнанный гений; к тому же другие столько мне платят, что я могу себе позволить приютить пару нищенствующих Рафаэлей. Да-да, ты права: второй гений – это Хэчетт.

7. Некая Филлида Ли. Только что выскочила из Слэйда[2]. Богатенький папаша. Прислала мне свои работы и восторженное послание, что, мол, всю жизнь мечтала учиться именно у меня и т. д. и т. п. Я написала ей ответ, запросив совершенно неприличную сумму, а она тут же согласилась.

8. Ты, мое золотко. Я всем им велела связаться с тобой. Малмсли, Ормерина и Пилгрима посели в общежитии, а Гарсия с Хэчеттом пусть поделят мансарды. Ты, как всегда, будешь жить в желтой комнате, а Вальма с малышкой Ли – в голубой. Главное – изолировать Гарсию. Сама знаешь, какова у него репутация – такого я у себя не потерплю. Я вообще подумываю отселить его в студию, а вторую мансарду отдать натурщице. Мне кажется, в Лондоне они с Соней жили вдвоем. Кстати говоря, я собираюсь написать портрет Вальмы Сиклифф. Для Берлингтон-Хауса[3] и салона – чтоб им пусто было! Она вполне хороша, чтобы изобразить ее в такой помпезной манере.