Метла системы

– Ого.

– И старый добрый сельский доктор вручает мужчине и женщине где-то сотню бутылочек с особым специальным очень редким и сложным в приготовлении антислезным лекарством, поскольку путь из их уединенной хижины до крошечной больницы непомерно долог и сложен, и доктор обещает, что, пока дети будут принимать дозу этого лекарства в момент, когда ясно, что они вот-вот заплачут, чтобы задавить плач в зародыше и тем самым предотвратить припадок, с ними точно все будет хорошо, и родители, понятно, в исступлении, но все-таки им легче, по крайней мере, болезнь излечима, но такое напряжение чуть-чуть усугубляет их прежние психологические проблемы, и мужчина зловеще и беспричинно злится на Вселенную за то, что у его детей эпилептические припадки, когда они плачут, и на реально неизбежно заоблачный счет за такие-то объемы редкого и сложного в приготовлении антислезного лекарства, а женщина зловеще зевает и просит остановить машину у расположенного в лесной глуши гастронома и скупает в нем практически всю нездоровую пищу, что, конечно, мужчину злит, потому что женщина уже набрала сколько-то веса, хотя она все равно еще очень красивая, и оттого, что мужчина злится, женщина становится еще более грустной, сонной и голодной, и так далее, и мы видим, что потенциально перед нами порочный круг.

– Хочешь имбирного эля?

– Спасибо.

– …

– И вот они возвращаются в хижину, и всё у них более-менее так, как прежде, только женщина много ест, много спит и быстро набирает вес, а мужчина так зол на заоблачную цену антислезного лекарства, что клянется приложить особые усилия и контролировать злость и быть чрезвычайно добрым к обоим детям, чтобы они плакали как можно реже. Но, конечно, все это время его старая психологическая проблема со злостью понемногу усугубляется, и стресс оттого, что ему приходится быть искусственно добрым к детям, сказывается очень быстро, и он после все более коротких промежутков времени вынужден убегать в лесную глушь, чтобы там проораться и побить кулаками деревья, и мужчина непроизвольно все более жесток к ласковой грустной женщине и шипит на нее по поводу быстро набираемого веса, поздно ночью, когда дети спят на другом конце крошечной хижины, и это шипение, разумеется, делает женщину еще более меланхоличной, сонной и голодной, и она быстро добирает вес до прежнего, долюбовного, плюс еще немного. И все это длится где-то год, включая сколько-то потенциально реально устрашающих эпилептических припадков у детей, особенно у старшего, и припадки предотвращаются только особым лекарством, если дать его вовремя.

– Честно, я увлечена не на шутку.

– Вот, и наступает катастрофическая и кульминационная ночь истории, символизируемая реально невероятным грозовым ливнем снаружи, и вопит ветер, и большие желейные капли дождя барабанят по хижине, четверо обедают, и на тарелке женщины громоздятся почти до потолка капкейки «хостесс», и она зевает, а мужчина, под ужасным стрессом, невероятно зол и каждое мгновение пытается контролировать злость, а старший ребенок, которому уже лет семь, немного ноет, мол, он не хочет есть горошек, который женщина, будучи слишком сонной и сытой, не удосужилась даже разморозить и сварить, и это нытье в придачу к остальному так злит мужчину, что он непроизвольно отоваривает ребенка чудовищной затрещиной, абсолютно непроизвольно, и ребенок слетает со стула, и падает, и сбивает столик, на котором хранятся на почетном месте, на багровой фетровой подкладке, все до единой драгоценные бутылочки редкого и сложного в изготовлении антислезного лекарства, и все бутылочки разбиваются, и все лекарство в мгновение ока испорчено, и, конечно, ребенок естественным образом начинает плакать от чудовищной затрещины, и с ним тут же случается тяжелый эпилептический припадок, и девочка-младенец из-за всего этого кошмарного шухера начинает плакать тоже, и с ней тоже случается собственный эпилептический припадок, и внезапно мужчина и женщина видят, что оба ребенка плачут и бьются в эпилептическом припадке, и нет лекарства, чтобы этот припадок не причинил жуткого вреда детским сердцам и мозгам, а то и не убил бы детей. И родители в исступлении, а дети заходятся в конвульсиях, и в итоге женщине удается как-то успокоить девочку, взяв ее на руки, баюкая и что-то ей напевая, но вот со старшим ребенком все и правда очень плохо.

– Господи боже.

– В общем, родители, будучи в исступлении, решают, что остается одно: мужчина погрузит старшего ребенка в джип и постарается как можно быстрее доехать до крошечной далекой больницы, а женщина туда позвонит и убедит сразу же приготовить экстренную партию антислезного лекарства, иначе говоря, женщина должна оставаться дома, дозваниваться и оберегать девочку, которая более-менее успокоилась на руках матери, но ненавидит поездки в джипе и точно примется опасно рыдать по пути в крошечную больницу, от плача и новых конвульсий, пока отец не вернется с лекарством и, будем надеяться, спасенным старшим ребенком. И вот мужчина несет дергающего руками-ногами мальчика под желейным тяжелым дождем к джипу, они уезжают, а женщина делает попытки дозвониться до крошечной далекой больницы, но у нее не получается, потому что, сообщает нам рассказчик, коммуникации больницы повреждены молнией, и женщина в отчаянии дозванивается своему прежнему психотерапевту, в город, потому что, продавая им хижину, он сказал, что, если им когда-нибудь что-нибудь понадобится, пусть звонят не стесняясь, и она дозванивается в его пентхаус в центре города и умоляет рвануть в крошечную далекую больницу, добыть сколько-то антислезного лекарства для девочки и побыстрее привезти его в хижину. И психотерапевт, когда женщина напоминает ему, кто она такая – он давно забыл, – нехотя говорит, ладно, он это сделает, несмотря даже на желейный ливень, и обещает, что скоро будет, но едва он вешает трубку, к нему заезжает не кто иной, как нынешний пациент, которого психотерапевт пытался убедить купить хижину и жить в уединении, так что психотерапевт чуть задерживается, остается дома, показывает пациенту проспекты и старается убедить его приобрести хижину, и нам снова говорят, что довольно сильно раздражает, что в зрачках психотерапевта мерцают крошечные знаки доллара.

– Ну не сволочь.

– Твоя правда. А в это время мужчина как сумасшедший гонит джип к крошечной далекой больнице, рядом мальчик, уже не бьется в конвульсиях, теперь он как-то аутичен, челюсть отвисла, с ним явно все очень плохо, и мужчина гонит как сумасшедший, но продвигаются они весьма медленно, в темноте, под желейным дождем, по грязи глухоманских дорог, и мужчина невероятно зол на Вселенную за то, что его семья поставлена в такое положение, чувствует, что вот-вот взорвется, и только титанической силой воли удерживает крышу на месте, и продолжает гнать, и в итоге выбирается из грязи глухоманских дорог на шоссе, по которому можно ехать хоть немного быстрее. А в это время в хижине женщина ждет, что приедет психотерапевт с антислезным лекарством, и она так переела, так расстроена и в такой депрессии от всего, что случилось, что постоянно зевает, она невероятно хочет спать, и час от часу ей делается все хуже, и уже поздно, и желейный дождь ритмически барабанит по крыше хижины, а младенец тем временем бьется в маленьких, но тяжелых эпилептических припадках всякий раз, когда плачет, и женщина выясняет, что единственный способ успокоить девочку – это приложить ее к огромной, усыпанной крошками «фрито» груди; всякий раз, когда девочку от груди отнимают, она плачет и начинается эпилептический припадок. Так что женщина ходит, шатаясь, туда-сюда с девочкой. И так все и продолжается, мы переключаемся со сцены на сцену, психотерапевт наконец-то продает хижину и выезжает, и, поскольку у него невероятно быстрая и дорогая машина, купленная на прибыли от торговли хижинами, он попадает в крошечную больницу в лесной глуши быстрее некуда и говорит со старым добрым сельским доктором, и после короткого ожидания, пока старый добрый сельский доктор практически убивается, чтобы моментально приготовить антислезное лекарство, психотерапевт забирает лекарство, говорит, что мужчина за него заплатит, и ракетой несется по шоссе к лесной глухомани и далекой хижине, на невероятной скорости, и по зловещей иронии судьбы проезжает аккурат мимо джипа, который по очевидным причинам несся в другом направлении, пока во тьме не свернул на обочину из-за спустившего колеса, которое мужчина чинит в бурю, в ярости, пока ребенок, которому совсем плохо, полулежит на переднем сиденье, и невероятно быстрая машина психотерапевта обрушивает на мужчину гигантскую волну дождевой воды из лужи на шоссе, и выбивает из руки мужчины ручку домкрата, и ручка домкрата стукается обо что-то мелкое, но очень важное на оси джипа, и это что-то трескается, чего мужчина не замечает, потому что зол на машину психотерапевта за то, что облила его водой из лужи, и скачет по обочине, и орет, и показывает удаляющейся машине палец, и временно не может прийти в себя.

– Иисусе.

– А в это время в хижине женщина почти отключается, такая она меланхоличная, встревоженная и сонная, но девочку из рук не выпускает, чтобы та не стала плакать и эпилептически дергаться. И женщина героически и трогательно противостоит сонливости сколько может, в ожидании психотерапевта, но в конце концов она не способна бодрствовать уже чисто физически, бодрствование теперь в принципе исключено, и вот, решившись на единственно возможный компромисс с обстоятельствами, женщина ложится на кровать, по-прежнему держа девочку у груди, чтобы уберечь ее от плача и конвульсий.

– О нет.

– И проваливается в сон, и перекатывается на девочку, и давит ее, и убивает.

– О боже.

– И просыпается, и видит, что случилось, и от горя впадает в необратимый коматозный сон.

– Так, достаточно.

– И психотерапевт прибывает десятью минутами позже и входит, в своем пончо, и видит, что произошло, и звонит в полицию, чтобы обо всем сообщить. А единственная полиция в этой глухомани – дорожно-патрульная служба штата, и психотерапевт дает диспетчеру патрульной службы описание мужчины и джипа, который он, разумеется, помнит, но который только что не заметил, когда облил его водой из лужи, и просит диспетчера отправить патрульных на шоссе, чтобы те искали джип и быстро довезли мужчину и мальчика до крошечной далекой больницы, если их найдут, а в это время другие патрульные пусть подъедут к хижине и глянут на раздавленного младенца и коматозную мать. И диспетчер передает все слова психотерапевта полицейским по радио, и крузер гонит по шоссе, чтоб добраться до хижины, и на шоссе обнаруживает джип, разворачивается, съезжает на обочину, и офицер вылезает из крузера, идет к джипу под желейным дождем и предлагает мужчине и мальчику быстро довезти их до крошечной далекой больницы, и мужчина соглашается, и, когда он уже готов перенести мальчика из джипа в крузер, он спрашивает офицера, кто звонил в полицию, неужели его жена, и офицер отвечает «нет», после чего, и это совершеннейший ужас, сообщает мужчине обо всем том, что, как он слышал, произошло в хижине, и под аккомпанемент страшенного грома, разрывающего небеса, мужчину от эдаких новостей охватывает неконтролируемая злость и он начинает непроизвольно размахивать руками и локтем, совсем случайно, бьет мальчика, который обмяк на сиденье рядом с ним, в нос, и мальчик опять начинает кричать и плакать, и немедленно грохается на пол джипа и заходится в конвульсиях, и задевает головой рычаг переключения передач, выбивая тот из нейтрального положения, после чего голову мальчика заклинивает у педали газа, и голова жмет на эту педаль, и джип трогается, причем офицер оказывается в ловушке и бежит рядом с джипом, потому что пытался через окно успокоить разозлившегося, машущего руками мужчину, и джип едет к обочине шоссе, за которой лежит глубокая долина, а там реально обрыв, и мужчина так зол, что не видит, куда рулить, и офицер пытается перехватить руль снаружи и увести машину от обрыва, однако внезапное давление на колеса доламывает маленькую, но очень важную штуку на оси, которая, штука на оси, треснула еще раньше, когда в нее попала ручка домкрата, и руль отказывает, и джип с мужчиной, мальчиком и офицером слетает с обрыва, летит сотню метров и падает на хижину, где старая монашка-пенсионерка, как ты наверняка помнишь, ухаживает за безмерно умственно отсталыми, и джип падает на эту самую хижину, и ослепительно взрывается, и все они гибнут самым ужасающим образом.

– Капец.

– А то.

– …

– Всецело, всецело нездоровая история. Продукт омерзительно нездорового мелкотравчатого студенческого сознания. Там было еще порядка двадцати страниц, на которых огромная красивая женщина лежит в душераздирающей позе эмбриона в необратимой коме, а психотерапевт рационализирует все случившееся в том духе, что коллективно-общественное давление слишком глубоко и вероломно, чтобы укрыться от него, даже сбежав в леса, и посредством юридических маневров пытается присвоить остаточные средства мертвой семьи коматозницы.

– Матерь Божья.

– Именно.

– Ты это опубликуешь?

– Ты шутишь? Оно сногсшибательно длинное, длиннее всего следующего номера. И анекдотически печальное.

– …

– И мерзко напечатано. Это меня тоже беспокоит. Невероятно запутанная история, какой-то малец явно воображал и прорабатывал ее много месяцев – а потом печатает ее локтями. Я хочу послать ему персональный письменный отказ, в котором посоветую мальцу сперва поучиться печатать, а потом поизвиваться под какую-нибудь суггестивную музыку.

– Мне понравилось. Я решила, это убойная история.

– Линор, литературная восприимчивость – не твое.

– Ох ты, спасибище. Без огонька и нелитературная.

– Это совсем не то, что я имел в виду.

– …

– Иди сюда. Ну.

– Да пошел ты в пень.

– Линор, ну ради бога.

– …

– «Част и Кипуч».

– Фнуф фнуф.

– «Част и Кипуч».

– Что?

– Оператор. «Част и Кипуч».

– Линор.

– Вдохни похожую лестницу. Оператор. Супер-вупер-еда.

– Линор! Ты разговариваешь во сне! Ты несешь околесицу!

– Что?

– Ты несешь околесицу.

– Фнуф.

– Так-то лучше.

– Песец!

– Фнуф фнуф.

– Какого черта!

– Фнуф. Что?

– Рик, у меня нет ходунков.

– Что?

– У меня нет ходунков. А особенно у меня нет ходунков миссис Иньгст, с фото того парня из шоу Лоренса Уэлка. Что они делают в моей комнате?

– Что за ходунки?

– И что Влад Колосажатель имеет в виду: супер-вупер-еда, у кого книга?

– Что? Этого попугая надо укокошить, Линор. Я укокошу его ради тебя.

– На Корфу нет ни души. Надо мной издеваются.

– Фнуф.

– Иисусе.

Примечания