После их отъезда я сходил и осмотрел приготовленную для гостя спальню – все было в порядке. Будучи в хозяйстве миледи не только дворецким, но и ключником (кем, спешу заметить, был назначен по своей же просьбе, ибо меня нервировало, когда ключ от винного погреба покойного сэра Джона находился у кого-то кроме меня), я достал бутылку нашего знаменитого кларета из Латура и поставил ее до ужина греться после подвального холода на теплом летнем воздухе. Решив, что теплый летний воздух одинаково хорош как для старого вина, так и для старых костей, я взял плетеное кресло и хотел выйти во двор, как вдруг меня остановил негромкий барабанный бой, доносившийся с террасы перед резиденцией миледи.
Обойдя вокруг террасы, я обнаружил трех индусов в белых холщовых блузах и шароварах, цветом кожи напоминавших красное дерево.
Присмотревшись, я увидел, что на шее у них висят небольшие барабаны. Чуть поодаль стоял тощий светловолосый мальчик-англичанин с сумкой. Я решил, что это бродячие фокусники, а мальчишка носил орудия их ремесла. Один из троицы, говоривший по-английски и ведший себя, признаться, исключительно любезно, немедленно подтвердил мою догадку. Он попросил разрешения продемонстрировать фокусы хозяйке дома.
Я не привередлив, хоть и стар, и в целом ничего не имею против забав. И уж тем более я последний, кто стал бы в чем-то подозревать другого человека лишь по той причине, что его кожа темнее моей. Однако даже лучшие среди нас имеют недостатки. Мой недостаток состоит в том, что, когда на стол в буфетной выставлена корзина с фамильным серебром и я встречаю бродягу, чьи манеры превосходят мои собственные, это сразу же заставляет меня вспомнить об этой корзине. Естественно, я сообщил незнакомцу, что хозяйки нет дома, и предложил ему и его честной компании покинуть поместье. В ответ он отвесил изысканный поклон, и все четверо удалились. Я же вернулся к плетеному креслу, уселся во дворе на солнышке и погрузился (говоря правду) если не в сон, то в близкое подобие сна.
Меня разбудила моя дочь Пенелопа, примчавшаяся, словно в доме начался пожар. И что, вы думаете, ей было нужно? Она потребовала немедленно задержать трех индийских фокусников по той причине, что они явно знали, чей приезд из Лондона мы ожидаем, и замышляли недоброе в отношении мистера Фрэнклина Блэка.
Упоминание о мистере Блэке заставило меня окончательно проснуться. Я открыл глаза и потребовал от дочери объяснений.
Выяснилось, что Пенелопа прибежала прямиком из сторожки, где чесала язык с дочкой привратника. Обе девицы видели, как мимо прошли трое индусов с мальчишкой, которых я выгнал за ворота. По какой-то неведомой мне причине, разве только потому, что мальчик был красив и худ, они возомнили, будто иноземцы обижают его, и прокрались вдоль внутренней стороны живой изгороди, отделяющей поместье от дороги, чтобы подсмотреть, как чужаки себя поведут. А повели они себя престранным образом.
Сначала посмотрели по сторонам, чтобы убедиться, нет ли кого поблизости. Затем все трое повернулись и уставились на наш дом. Они что-то лопотали и обсуждали на своем наречии, глядя друга на друга как люди, объятые нерешительностью. Затем все повернулись к английскому мальчику, будто ожидая от него помощи. Старший, тот, что говорил по-английски, приказал: «Протяни ладонь».
Пенелопа воскликнула, что не понимает, как от таких жутких слов у нее не выскочило сердце из груди. «Должно быть, корсет помешал», – подумал я, а вслух сказал: «Какой ужас! Мороз по коже». (Примечание: женскому полу нравятся подобные комментарии.)
Короче, когда индус приказал протянуть ладонь, мальчишка отпрянул, замотал головой и сказал, что не хочет. Индус после этого спросил (вполне учтиво), не желает ли он вернуться в Лондон, на базар, где они нашли его спящим в пустой корзине, голодным, оборванным и неприкаянным. Напоминание, похоже, устранило преграду. Сорванец неохотно протянул руку. Индус вынул из-за пазухи бутылочку и налил на ладонь мальчишки какую-то черную жидкость, похожую на чернила. Коснувшись головы мальчика и поводив над ней руками, индус приказал: «Смотри». Мальчишка оцепенел, застыл как статуя, уткнувшись взглядом в чернила на ладони.
(До этого места вся сцена казалась мне фокусом и в придачу глупой тратой чернил. Я начал было снова клевать носом, но последующие слова Пенелопы заставили меня насторожиться).
Индусы еще раз осмотрели дорогу, и тогда главный из них сказал мальчику:
– Видишь ли ты английского господина, едущего из чужих краев?
Мальчик ответил:
– Вижу.
– Англичанин приедет сегодня по этой и никакой другой дороге?
– Да, англичанин приедет по этой и никакой другой дороге.
Подождав немного, индус задал второй вопрос:
– Он у англичанина с собой?
Мальчик тоже немного задержался с ответом:
– Да.
Тогда индус задал третий и последний вопрос:
– Приедет ли англичанин сюда, как обещал, в конце дня?
– Не могу сказать.
– Почему?
– Я устал. В голове поднимается туман, сбивает меня с толку. Сегодня я больше ничего не увижу.
На этом вопросы и ответы закончились. Старший индус что-то сказал на своем языке, двое других указали сначала на мальчика, потом в сторону города, где (как мы позже выяснили) они остановились. Поводив еще руками над головой мальчишки, вожак дунул ему в лоб, отчего тот вздрогнул и очнулся. После этого они двинулись в сторону города, и служанки потеряли их из виду.
В любом рассказе найдется своя мораль – если ее искать. В чем же состояла мораль данной истории?
По моему разумению, вот в чем: во-первых, главный фокусник подслушал болтовню слуг о приезде мистера Фрэнклина и решил немного подзаработать. Во-вторых, вожак с его людьми и мальчишкой (надеясь на тот самый заработок) решил задержаться возле поместья, пока миледи не вернется домой, и, появившись снова, предсказать прибытие мистера Фрэнклина с помощью якобы магии. В-третьих, Пенелопа подслушала, как они репетировали фокус, словно театральные актеры, заучивающие свои роли. В-четвертых, вечером понадобится особый пригляд за корзиной со столовым серебром. В-пятых, Пенелопе не мешало бы остыть и дать отцу подремать на солнышке.
Такой подход показался мне разумным. Если вы хоть что-то понимаете в поведении юных девушек, то вас не удивит, что Пенелопа восприняла мои слова в штыки. На ее взгляд, вывод напрашивался самый серьезный. Она напомнила мне о третьем вопросе индуса: «Он у англичанина с собой?»
– Отец! – всплеснула руками Пенелопа. – Не шути с этим. Что, по-твоему, означает «он»?
– Давай спросим мистера Фрэнклина, дорогая. Если у тебя хватит терпения дождаться его прибытия.
Я подмигнул, давая понять, что пошутил. Пенелопа отнеслась ко всей истории слишком серьезно. Ее нервозность меня слегка зацепила.
– Что, ради всего святого, мистер Фрэнклин может об этом знать? – спросил я.
– Сам его спроси. Заодно увидишь, до шуток ли ему.
Воткнув на прощание шпильку, моя дочь удалилась.
После ее ухода я про себя решил, что мистера Фрэнклина действительно стоит расспросить – главным образом для того, чтобы успокоить Пенелопу. Наш диалог, который состоялся в тот же день, будет полностью приведен в своем месте. Однако я не хотел бы возбуждать ваши ожидания, чтобы затем вас разочаровать, а потому заранее предупреждаю, что в нашей беседе о фокусниках не обнаружилось и тени шутки. К моему великому удивлению, мистер Фрэнклин, как и Пенелопа, воспринял историю крайне серьезно. Насколько серьезно, вы поймете, если я скажу, что, по его мнению, «он» означал Лунный камень.
Глава IV
Прошу прощения, что задержал ваше внимание на себе и моем плетеном кресле. Я прекрасно сознаю, что сонный старик, сидящий на солнышке во дворе, малоинтересный предмет. Однако все должно идти своим чередом по мере того, как развертывались события, а потому вам придется еще немного потоптаться на месте вместе со мной в ожидании прибытия мистера Фрэнклина Блэка.
Не успел я снова задремать после ухода моей дочери Пенелопы, как дрему нарушил звон блюд и тарелок в людской, возвещавший о готовности к ужину. Трапезничаю я в своей отдельной гостиной и к ужину челяди непричастен, разве что иногда пожелаю им приятного аппетита, чтобы тотчас вернуться в свое кресло. Только я размял ноги, как во двор выбежала еще одна особа женского пола. На этот раз Нанси из кухонной прислуги. Я сидел прямо у нее на пути. Когда она попросила разрешения пройти мимо, я заметил на лице девушки хмурость – явление, которое я как старший над слугами принципиально не оставляю без внимания, не поинтересовавшись причиной.
– Почему ты убежала с ужина? Что стряслось, Нанси?
Нанси попыталась улизнуть, не отвечая, после чего я поднялся и взял девчонку за ухо. Нанси – молодая, пухленькая бабенка, и мой жест – стандартное проявление личного благоволения к девушкам такого рода с моей стороны.
– В чем дело? – повторил я.
– Розанна опять опаздывает к ужину. Меня послали за ней. Вся тяжелая работа в этом доме – на моих плечах. Оставьте меня, мистер Беттередж!
Упомянутая Розанна работала у нас второй горничной. Испытывая некое сострадание к нашей второй горничной (почему, вы сейчас поймете) и видя по лицу Нанси, что она позовет служанку в более жестких выражениях, чем подобает, я вдруг вспомнил, что у меня на тот момент не было конкретного занятия и что я вполне мог бы сам сходить за Розанной, намекнув ей, чтобы впредь лучше следила за часами, – подобное замечание, сделанное мной, ее бы не обидело.
– Где сейчас Розанна? – спросил я.
– На песках, где же еще? – мотнула головой Нанси. – С ней утром опять случился обморок. Сказала, что идет подышать свежим воздухом. Она выводит меня из себя!
– Ступай обратно в людскую, девочка моя. Мне терпения хватит, я сам ее приведу.
Нанси (а аппетит у нее будь здоров) осталась довольна. Довольный вид ее преображает. Преображенную Нанси меня всегда тянет пощекотать под подбородком. Никакой безнравственности – обычай такой.
Я взял свою трость и отправился на пески.
