Великолепные руины

Глава шестая

Голди сдержала слово. Она распахнула передо мной дверь в жизнь, которая была мне обещана и о которой я мечтала. Мы ходили на званые обеды и танцы, в театр и оперу – чаще, чем я сначала полагала возможным. По воскресеньям мы посещали церковь, а потом прогуливались по городу пешком. А после обеда ездили на карете за покупками в магазины. Мы катались на роликах, а еще Голди сводила меня на экскурсию по впечатляющему зданию мэрии – с величественными колоннами и куполом высотой более трехсот футов от основания до факела Свободы на вершине. Кузина так им гордилась, как будто сама его построила. Она и меня заставила гордиться этим достижением «Салливан Билдинг».

Именно к такому времяпрепровождению и готовила меня матушка. Именно такие – блестящие, сдобренные вином и шутками – разговоры и развлечения я себе раньше воображала. Они обычно затягивались до поздней ночи, когда я, вконец изнуренная, плюхалась в постель и засыпала мертвецким сном, чтобы на следующий день проснуться и опять пуститься в развлечения. Мой альбом и карандаши взывали ко мне с прикроватной тумбочки – нераскрываемые, игнорируемые. Но у меня не оставалось времени на рисование.

Две недели промчались как вихрь. А затем понеслись месяцы – один, второй, третий… Случались дни, когда я проводила дома лишь время, необходимое для сна. Дни, когда я вообще не виделась с дядей Джонни (не считая посещений церкви по воскресеньям) и когда единственной новостью о тете Флоренс были скупые слова Шин: «Все по-прежнему, мисс Мэй». О письме моей матушки речь не заходила. Голди лишь пожала плечами: «А это так важно? Ты сейчас с нами, там, где твое место».

И все-таки… Я раньше жаждала такой праздной жизни, но почему-то она оказалась до странности бессодержательной – красивой, но пустой. Я не хотела признаваться себе ни в том, что находила эту жизнь скучной, ни в том, что барахталась в ее мелководьях. Люди, в кругу которых я теперь вращалась, не думали ни о чем, кроме собственных развлечений. Они жили легко и беззаботно, в красоте и богатстве. Сколько всего они могли сделать, обладая такими деньгами! И лицезреть их бездеятельность было для меня большим разочарованием.

Постепенно я начала скучать по рисованию с пугающей силой. Я скучала по вещам, о которых и не думала, что буду вспоминать. В пансионе в Бруклине мы с матушкой каждый вечер встречались за ужином с другими постоялицами. И для меня это была едва ли не самая любимая пора дня. Потому что дешевизну и безвкусие еды с лихвой восполняла теплота подлинного товарищества – пускай всего лишь на час. Но всякий раз, когда я предлагала Голди вернуться домой и поужинать в семейном кругу, она, казалось, смущалась от одного словосочетания «семейный ужин»: «Фу, Мэй! Это так старомодно! Сейчас не принято ужинать дома. Это так… вульгарно».

Признаться честно, больше всего мне нравились колонки светской жизни в «Вестнике». И выслушивая в очередной раз наводящие тоску рассуждения о новом гнедом мерине, участнике третьего забега на ипподроме в Инглсайде, я – удивляясь самой себе – вспоминала, как освещал скачки Альфонс Бандерснитч (это, скорее всего, был псевдоним колумниста, обеспечивавший ему анонимность):

В среду за ужином в Литературном клубе обсуждалось «Что нужно женщинам?». Ответ, очевидно, знает мисс Люсиль Трейнор, с которой ранним вечером мисс Сара Пастор разорвала знакомство. Хотя еще на прошлой неделе эти две дамы вместе толкались у манежа в Инглсайде, визгливо выкрикивая клички своих фаворитов и размахивая купонами со ставками под стать самым настоящим простолюдинкам. Возможно, ставшая притчей во языцех дружба мисс Трейнор с жокеем Робертом Рудфордом исказила результаты тотализатора в ущерб мисс Пастор? В пятницу Трейноры отправляются в «давно запланированную» поездку на континент. И теперь, когда мисс Пастор лишила себя партнерши для скачек, остается только уповать на то, что она не пристрастится к азартным играм и не начнет наносить инкогнито визиты в притоны по примеру остальных сливок общества.

На следующий день после того, как мы с Голди побывали на приеме Селесты Джонсон, ирония колумниста вызвала у меня такой хохот, что я чуть не фыркнула кофе из носа.

На приеме, данном в ее новом доме на Пайн-стрит, мисс Селеста Джонсон показывала фотографии и буклеты с Выставки, которую она почтила своим присутствием. Захлебываясь возбуждением, мисс Джонсон рассказывала всем и каждому о своем общении с татуированными и не ведающими приличий туземцами в экспозиции игоротов, а также со свирепым конголезским пигмеем с остроконечными зубами, которого она провозгласила «самым устрашающим каннибалом из всех, что ей доводилось видеть». Это, естественно, навело на вопрос: кто же в нашем откровенном городе хранит ужасную тайну своего каннибализма?

У кузины мой хохот вызвал недоумение: «Что здесь смешного?»

И это был не первый раз, когда она не понимала издевок колумниста. Ее друзья также не отличались сообразительностью. Альфонс Бандерснитч откровенно потешался над ними. Как они могли этого не замечать? Но либо они действительно этого не замечали, либо упоминание в колонке светской жизни настолько тешило их тщеславие, что всему остальному они уже не придавали значения. А я начала воспринимать мистера Бандерснитча как человека мне близкого – своего рода доверенное лицо. Как человека, которого понимала. На всех светских мероприятиях я стала искать его в числе гостей. Хотя и не имела ни малейшего представления о том, как он выглядел. Этого, похоже, не знал никто. Альфонс Бандерснитч был или мастером перевоплощения, или представителем высшего общества, заделавшимся из любопытства репортером. И оба эти предположения активно обсуждались.

Я лично склонялась ко второй версии. И почему-то представляла его себе невысоким представительным мужчиной, любителем хереса и пирожных со взбитыми сливками. Блондином, пожалуй хорошо одетым, образованным, с чувством юмора и способностью подмечать абсурдное и нелепое. Увы, под такое описание никто из моих новых знакомых не подходил. И тем не менее я мысленно воображала, как поведу себя, если его опознаю. Я представляла, как мы встанем вдвоем в укромном уголке и будем наблюдать и комментировать, удивляя друг друга всю ночь напролет своими точными замечаниями и остроумными шутками… Увы, то была лишь фантазия. И я мирилась с необходимостью проводить время в притворстве (будто именно так я всегда мечтала жить!) и старалась не разочаровывать Голди. Мне не хотелось, чтобы она уподобляла меня Мэйбл. Всегда и везде сопровождавшее меня ощущение одиночества только обострилось. Но разве я имела право жаловаться? Я поднялась из низов. Я была самой счастливой девушкой на свете. У меня теперь имелась семья. И с моей стороны было бы величайшей неблагодарностью желать чего-то большего.

А в очередной прекрасный октябрьский день Голди подбила меня на безопасную велосипедную прогулку по шоссе вдоль океанского побережья.

Вид был бесподобный. Я дважды прекращала крутить педали, чтобы полюбоваться волнами, накатывавшими на песчаный пляж, и огромными скалами, усеянными черными морскими котиками. Утренний туман развеялся, и на голубом небе кружились только сахарные облачка, менявшие направление под порывами солено-сладкого бриза.

Голди вполне ожидаемо вырвалась вперед, но в какой-то момент сбавила скорость, и переднее колесо ее велосипеда недовольно завихляло.

– Догоняй! У тебя будет уйма времени поглазеть на океан из ресторана! – крикнула мне кузина и, развернувшись, снова начала крутить педалями быстро-быстро.

Я догнала Голди и ехавших рядом с нею друзей – Томаса О’Кифа, Джерома Белдена и Линетт Уолл (с которой я познакомилась в день своего приезда в Сан-Франциско), – лишь у «Клифф-Хауса», курортного комплекса в баварском стиле, с красной крышей, башенками и множеством шпилей, который угнездился на самом краю утеса, как роскошный пароход, врезавшийся в берег. Морские котики на скалах внизу лаяли как стая собак. Их было несколько десятков. И столько же людей кишело на обнесенной перилами дорожке, тянувшейся к пляжу; большинство из них прогуливались или принимали участие в пикнике прямо на песке. А некоторые, очевидно возомнив себя моржами, отваживались даже купаться.

Я приблизилась к кузине в тот момент, когда она слезала с велосипеда. Юбка Голди зацепилась за педаль, и она едва не потеряла равновесие. К счастью, стоявший рядом Томас успел ее поддержать. Своим внешним обликом Томас напоминал патриция – волосы песчаного оттенка, вытянутое лицо, очки, придававшие ему ученый вид, хотя выучился он только управлять яхтой и играть в поло. Голди оттолкнула его с игривой улыбкой:

– В следующий раз я надену панталоны, как у тебя и Джерри.

– Панталоны! Ха! Мы в следующий раз наденем шаровары. – Линетт, ставшая закадычной подругой Голди в пансионе благородных девиц, опустила свой велосипед на траву и аккуратно вытерла порозовевшие щеки носовым платком. Ее каштановые волосы под шотландским беретом сверкали на солнце как медь.

Джером, который в свои двадцать пять был самым старшим из нас, состроил гримасу и пригладил темную бородку:

– Шаровары? Господи! Только не это! Нельзя, чтобы меня увидели с женщиной в шароварах.

– А нам ничего нельзя надевать без вашего одобрения. И не важно, насколько это неудобно, – сухо процедила сквозь зубы Голди.

– Даже красота не в состоянии затмить то, что выглядит нелепо, – снял с педали юбку-брюки кузины Томас.

Одарив его благодарной улыбкой, Голди повернулась ко мне:

– Тебе потребовалась вечность, чтобы нас нагнать.

– По-моему, я справилась. Особенно учитывая, что я не садилась на велосипед с начальной школы.

– А я тебе говорила: то, чему ты научился, уже не забывается.

Джером потянул за высокий ворот своего вязаного жакета:

– Пойдемте уже внутрь. Я проголодался.

– Ты всегда голодный, – поддела его Голди.

– Это ты вызываешь у меня прожорливость, дорогая, – парировал Джером, взяв под руку Линетт.

Казалось, будто весь Сан-Франциско решил поехать в «Клифф-Хаус» или расположенный поблизости огромный комплекс «Купален Сатро» в грегорианском стиле. Еще в пути я заметила, что шоссе заполоняли лошади и кареты, велосипедисты, автомобили. И теперь они все столпились у входа. Мужчины в кепках и фуражках заигрывали на огромной террасе с женщинами в ярких беретах на головах, шарфиках на шеях и с разноцветными зонтиками в руках. И да! Пара женщин были в шароварах!

– Нам нужен столик у западных окон, – сказала Голди, когда мы вошли. – Я хочу, чтобы Мэй насладилась видом.

Холл был длинным, а его декор – изысканным, красивым и теплым, умиротворяющим. Насколько же неуютным был дом Салливанов, если атмосфера прибрежного ресторана показалась мне более домашней! Строй изящных колонн, подпиравших свод, делил на равные части пространство обеденного зала, со вкусом украшенного пальмами, папоротниками и подвесными светильниками. В нем было много посетителей, но нас сразу же посадили за накрытый белой скатертью стол у окна с видом на веранду и Тихий океан. Тихий гул голосов, позвякивание серебряных приборов о тарелки, аппетитные ароматы кушаний, табачный дым и этот вездесущий, ни с чем не сравнимый запах моря чудесно дополняли потрясающий вид.

– Тебе нравится, Мэй? – поинтересовалась Голди. – Ты рада, что находишься здесь, а не в унылом старом Бруклине?

– Ты же знаешь, что да. Сколько раз мне это повторять?

– Если мы в скором времени не поедим, я рухну от упадка сил, – заявил Джером.

– Поездка на велосипеде оказалась для тебя слишком трудной? – поддразнил его Томас. – То-то ты еле тащился.

– Я не тащился! – негодующе возразил Джером. – Я отвлекался.

– На что? – уточнила Линетт.

– На твою очаровательную лодыжку. – Джером бросил раздраженный взгляд через плечо. – Эта женщина все время задевает мой затылок своей шляпой. Какого черта вы носите такие большие шляпы?! Они действуют на нервы. Ладно тут, так вы еще в театр их надеваете.

– Не далее как вчера вечером я смотрел пьесу сквозь стаю птичек перед моими глазами, – поддержал друга Томас. – Хотя признаюсь, я развеселился, представив в красках, как они заклюют до смерти обладательницу головы, на которой сидели.

Я улыбнулась, хотя пустая болтовня мне уже изрядно надоела. К счастью, вид из окна стоил скуки, грозившей меня одолеть.

Джером подвинул свое кресло поближе к столу и подальше от агрессивной шляпы.

– Ну, что мы будем вкушать, милые дамы?

– Лично я неравнодушна к запеченным устрицам, – сказала Линетт.

К столу подошел официант – принять у нас заказ. Джером с Томасом принялись выяснять, кто его сделает.

– Нет, предоставь это мне, – заявил в итоге Джером. – Я знаю, что здесь должна непременно попробовать Мэй.

Оторвав глаза от меню, я посмотрела на Джерома:

– С чего ты взял, что мне понравится?

– Я понял это, взглянув на тебя. Доверься мне, в выборе блюд я – мастак!

– Ты в этом – полный профан! – не согласилась Линетт. – Как-то раз ты заказал мне улиток и клялся, что они мне понравятся!

– Ты сама мне сказала, что любишь эскарго.

– Я пыталась тебя впечатлить. Да, сознаю, это было глупо с моей стороны. Зато название у этого блюда такое французское!

– Оно и есть французское.

– Из улиток…

Официант вежливо застыл рядом с нами, но я ощутила его нетерпение.

Джером снова сосредоточил на мне взгляд, заставивший мои щеки зардеться. Я еще не вполне привыкла к их манере флиртовать. Как, впрочем, и к тому, что подобное заигрывание ничего не значило.

– Дай подумать… О, я понял! Ты очень серьезная девушка. Следовательно – ничего декадентского. А что-нибудь вроде цыпленка под майонезом.

Голди тяжело вздохнула:

– Мэй уже начинает скучать. А ты еще больше нагоняешь на нее скуку. Начнем с икры!

– И шампанского. – Томас обратился к официанту: – Сэр, нам действительно понадобится много шампанского.

Официант с видимым облегчением удалился.

Глаза Джерома устремились в дальний конец зала:

– Боже, да здесь Эллис Фарж!

Проследив за взглядом Джерома, я увидела темноволосого мужчину, сидевшего в одиночестве за столом и поигрывавшего бокалом с вином. Он был очень бледен – лицо словно высечено из камня, почти изможденное. И он кутался в теплое пальто, как будто ему было холодно. Хотя день выдался чудесным и солнце изливало на клиентов ресторана тепло через окна.

– А кто такой Эллис Фарж?

– Всего-навсего самый популярный и востребованный архитектор в Сан-Франциско, – пояснил Джером.

Наклонившись вперед, Линетт понизила голос:

– Я слышала, он даже временно не принимает заказы.

– Ну, он же не может объять необъятное, – резонно заметил Джером. – Его все хотят заполучить. Он завален работой.

– Но не настолько же, чтобы отказывать заказчикам?

– Я в этом сомневаюсь, – уверенно заявила Голди. – Мой папа обратился к нему, и я не представляю, чтобы даже такой известный человек, как мистер Фарж, отказал «Салливан Билдинг».

– Ну-да, конечно, никто не смеет отказать «Салливан Билдинг», – пробурчал Томас так тихо, что кузина, скорее всего, не расслышала его слов.

– А я удивлена увидеть его здесь. По слухам, он ездил в Дель-Монте, – сказала Линетт.

Отведя глаза от меню, Голди покосилась на мистера Фаржа:

– Он вернулся несколько дней назад. – Все посмотрели на кузину в изумлении. –  Вы что – не читаете светскую хронику? Он упоминался в колонке «Прибывшие» еще на прошлой неделе. – Голди ухмыльнулась и подтолкнула меня локтем: – Может, подойдешь к нему и представишься?

На мгновение я подумала, что она говорила серьезно. Но потом решила, что Голди пошутила, и рассмеялась.

– И правда, почему бы нет? В этом же нет ничего предосудительного? И он не сочтет меня дерзкой или легкомысленной…

– Я другое имела в виду, – прошептала мне на ухо кузина. – Ты могла бы показать ему свои эскизы.

Внезапно Голди напряглась.

– О господи… – пробормотала она.

Я еще не видела такого выражения на лице Голди. Его скривил испуг или даже страх. А я и не подозревала кузину в робости.

– Что такое? – спросила я в тревоге. – В чем дело?

Джером оглянулся через плечо.

– Не смотри! – шлепнула его по руке Голди.

– Кто там? – прошептала Линетт.

– Я узнаю эти перья всюду, – тихо присвистнул Томас. – Ну и ну! Как интересно!

– Что интересно? – потребовала ответа Линетт. – Если вы мне не скажете, я сама посмотрю.

Но Голди выглядела так, словно пыталась перебороть приступ тошноты. Схватив со стола салфетку, она стащила ее себе на колени, судорожно комкая пальцами.

– Голди, кто это? – снова поинтересовалась я.

Не успел этот вопрос слететь с моих губ, как высокий аристократичного вида мужчина с темными, приглаженными маслом волосами и длинной шеей, обмотанной клетчатым шарфом, приблизился к нашему столику со старшей по возрасту дамой; в ее шляпе колыхались черно-белые перья.

– Мисс Салливан, надеюсь, у вас все хорошо, – произнес мужчина с едва уловимой улыбкой, а затем его взгляд устремился на меня, и он продолжил: – Я слышал, у вас гостит кузина. Все только об этом и говорят.

Голди не сказала ни слова. И вид у нее был такой, словно она вообще лишилась дара речи.

Такого я тоже еще не замечала. Чтобы Голди осталась без слов! Более того, всех остальных ее молчание поразило не меньше меня. А незнакомец ждал. И я из вежливости сказала:

– Здравствуйте, я – Мэй Кимбл.

Мужчина прикоснулся к шляпе:

– Очень рад нашему знакомству, мисс Кимбл. Позвольте мне представить вам миссис Джеймс Хоффман. А я – Стивен Олрикс.

Миссис Хоффман… Миссис Хоффман? Та самая, что не прибыла на бал в честь моего приезда и выразила сожаление письмом? Та самая миссис Хоффман, которая так много значила для Голди? Я бросила на кузину быстрый взгляд; ее лицо сохраняло напряженное выражение.

– Вы из Нью-Йорка, насколько мне известно, так, мисс Кимбл? Как долго вы пробудете в нашем городе?

«И почему в присутствии этой женщины кузина проглотила язык?»

– Отныне это мой дом.

– В самом деле? – переспросил меня Стивен Олрикс, но сам в этот момент смотрел на Голди, все с той же почти незаметной улыбкой. – Что ж, желаю вам удачи, мисс Кимбл. Доброго вечера!

Разговор продлился меньше двух минут. И тем не менее он омрачил наше застолье.

Официант с шампанским появился сразу после ухода пары. Но никто из нас даже возгласа не издал, пока он с важным видом открывал бутылку. Голди сжала скомканную салфетку в кулаке и, похоже, готова была разреветься. Или… что-нибудь разбить.

Официант разлил шампанское и удалился.

– Ладно, – поднял свой бокал Джером, после чего Голди вскочила на ноги и, бросив быстрое «Извините меня», куда-то направилась.

Томас озабоченно проводил ее взглядом:

– Пожалуй, мне стоит пойти за ней…

– Нет, я пойду!

Моя скука вмиг рассеялась. Такое поведение было столь не свойственно кузине, что я должна была узнать его причину! И я сделала то, чего Голди явно от меня ждала – поспешила на ее поиски. Она покинула нас так стремительно, что к тому моменту, как я вышла из зала, ее и след простыл. Только выйдя на террасу, я заметила беглянку – она шагала по дорожке к пляжу.

Я побежала за ней:

– Голди, что случилось?

Стряхнув мою руку со своего плеча, кузина продолжила идти. Она плакала.

– Все в порядке. Правда…

Я еще плохо знала Голди, в этом была правда. Но такой смущенной и взволнованной я ее еще ни разу не видела. И это подействовало на меня сильнее, чем я ожидала. Я не знала, ни что сказать, ни что предпринять. Все, что я смогла сделать, – это протянуть ей свой носовой платок. Голди взяла его, но только стиснула в кулаке. После этого я очень осторожно спросила:

– Почему она так важна для тебя? Что она сделала?

– Кто? – нахмурилась Голди.

– Миссис Хоффман. Я не понимаю. Мне она показалась исключительно вежливой. Не знаю, по какой такой причине она не явилась на наш прием, но…

– Миссис Хоффман? – повторила мрачно Голди. – Да ты – исключительная идиотка, Мэй! Дело не в миссис Хоффман. По крайней мере, сегодня.

– Тогда в нем? В том мужчине?

Голди глянула на проходивший мимо пароход, а затем без слов ступила на сухой и зыбкий песок и… села.

Я заколебалась. На мне была новая юбка – одна из тех, что мы купили в «Эмпориуме». И я еще не переняла у кузины привычку небрежного отношения к вещам. Но я уже не была той бедной Мэй, которой приходилось самой стирать свою одежду. И, присев рядом с Голди, я испытала даже некоторое удовлетворение о своей собственной небрежности.

Голди обхватила руками колени:

– Я была с ним помолвлена…

– Ты? Помолвлена? Когда?

– Год назад. Мне исполнилось девятнадцать. А он – отличная партия. Его семейство одно из самых видных и влиятельных в Сан-Франциско. Отец приехал из Нью-Йорка и нажил себе состояние на золотых приисках. Стивен – адвокат; он красив и богат. Завидный жених для любой девушки.

– Ты так говоришь, словно он это знает.

С губ Голди сорвался короткий, сдавленный смешок:

– Конечно, знает.

– Но что он делал с миссис Хоффман?

– Его мать и миссис Хоффман – сопредседательницы Фонда помощи женщин своим приходам. Скорее всего, они встречались по поводу ежегодного благотворительного бала или пятничных вечеров в Клубе почитателей котильона. Стивен дружен с Недом Гринуэем.

– А кто такой Нед Гринуэй?

– Ты разве не помнишь? Ты же регулярно читаешь о нем в колонке светской хроники. Он возглавляет Клуб. Все хотят в него вступить, но членство в нем возможно лишь с одобрения Неда Гринуэя. После нашей со Стивеном помолвки я уже приготовилась стать его членом. Сшила платье и все такое. Но потом…

– Помолвка была расторгнута? – закончила я за кузину.

Она еще сильнее помрачнела: