Путь Моргана

Ричард уже направился к двери, когда сборщик акциза окликнул его.

– Если они и вправду утаивают столько рома, значит, вознаграждение за поимку мошенников составит восемьсот фунтов, из которых пятьсот причитается вам. Разумеется, после того, как вина преступников будет доказана.

Не удержавшись, Ричард спросил:

– А кто получит остальные триста?

– Те, кто арестует виновных, мистер Морган.

На этом разговор закончился. Ричард отправился домой.

– Ты был прав, отец, – сказал он Дику. – Если я не ошибся, мне причитается пять восьмых от вознаграждения в размере восьмисот фунтов.

Дик скептически усмехнулся.

– Триста фунтов – слишком щедрая награда десятку чиновников управления, которые всего-навсего арестовали виновных.

Ричард рассмеялся.

– Папа, какой ты, оказывается, наивный! Чиновникам, которые арестуют преступников, дадут самое большее пятьдесят фунтов на всех. А остальные двести пятьдесят наверняка попадут в карман мистера Бенджамина Фишера.

Вечером в воскресенье двадцать второго июня десять чиновников акцизного управления взломали заднюю дверь винокуренного завода Кейва, ворвались в пустое помещение и обнаружили четыре дюжины бочек емкостью пятьдесят галлонов каждая, наполненных ромом из труб, незаконно отведенных от перегонных аппаратов.

Когда в два часа ночи мистер Томас Кейв подъехал к заводу верхом, а мистер Уильям Торн и Джон Тревильян Сили Тревильян – в санях, их взгляду предстали опечатанные двери.

– Нас выследили! – воскликнул мистер Торн оскалившись.

Кейв содрогнулся в ужасе.

– Сили, что же нам делать?

– Поскольку ром исчез, предлагаю разъехаться по домам, – хладнокровно отозвался Сили.

– Почему же нас не взяли под стражу? – допытывался Кейв.

– Потому что им ни к чему неприятности, Том. Увидев, сколько здесь было припрятано рома, они поняли, что имеют дело с дерзкими преступниками, а наказание за такую провинность – смертная казнь. Чиновники акцизного управления предпочли не рисковать. Кому охота получить пулю в живот?

– Но нас должны были предупредить заранее!

– Да, должны были, – мрачно подтвердил Сили. – Значит, дело дошло до высших чинов и здесь замешаны посторонние.

– Ричард Морган! – выпалил Торн, ударяя кулаком по ладони. – Нас выследил этот мерзавец!

– Ричард Морган? – Тревильян нахмурился. – Тот чертовски привлекательный парень, который чинит трубы?

Торн изумленно воззрился на него, повыше приподняв фонарь.

– Сили, ты не перестаешь удивлять меня, – с расстановкой произнес он. – Кого же ты все-таки предпочитаешь – женщин или мужчин?

– Мои пристрастия тебя не касаются, Билл. Ступай домой и придумай что-нибудь, чтобы оправдаться перед сборщиком. Вся вина будет возложена на тебя.

– С какой стати? Обвинят всех нас!

– Вряд ли, – беспечно возразил Сили Тревильян, усаживаясь в сани. – Значит, он ничего не знает, Том?

– О чем? – встрепенулся Торн.

Мистер Кейв только покачал головой и вздрогнул.

– Том оформил патент на твое имя, – объяснил Сили. – В сущности, уже давно. Я решил, что так будет лучше, и он согласился со мной. Что касается меня, я не имею никакого отношения к заводу Кейва. – И он взмахнул вожжами.

Уильям Торн застыл как вкопанный, не в силах пошевелиться.

– Куда ты? – слабо спросил он.

На лице Сили сверкнули белоснежные зубы.

– Разумеется, в Темпл – предупредить нашего сообщника.

– Подожди меня!

– Ступай домой, Билл, – велел мистер Сили Тревильян.

И сани заскользили прочь, оставив Торна наедине с Кейвом.

– Как ты мог так поступить со мной, Том?

Кейв облизнул пересохшие губы.

– Сили настаивал, – промямлил он. – Билл, я не мог с ним спорить.

– И ты решил, что это удачная мысль. Трусливый подонок! – с горечью выпалил Торн.

– Во всем виноват Сили, – твердил Томас Кейв. – Обещаю, я не брошу тебя в беде. Я помогу тебе оправдаться. – Задыхаясь, он сумел забраться в седло. Торн не сделал ни малейшей попытки помочь ему.

– Ловлю тебя на слове, Том. Но сейчас гораздо важнее прикончить Ричарда Моргана.

– Нет! – перебил Кейв. – Что угодно, только не это! Чиновники из акцизного управления сразу все поймут! Стоит убить их осведомителя, и нам всем крышка!

– А если дело дойдет до суда, меня наверняка повесят – так в чем же разница? – Торн сорвался на крик. – Уж лучше позаботиться о том, чтобы суд не состоялся! Это и в твоих интересах, и в интересах Сили! Если мне грозит смертная казнь, Ричард Морган поплатится! А я утащу за собой и тебя, и Сили – всех нас отправят на каторгу! Слышишь? Всех до единого!

Мистер Бенджамин Фишер вызвал Ричарда в акцизное управление рано утром на следующий день, двадцать третьего июня.

– Я бы не советовал вам возвращаться на работу, мистер Морган, – заявил сборщик акциза, на щеках которого пылали два ярких пятна. – Мои болваны подчиненные нагрянули на завод Кейва днем и не застали там злоумышленников, только конфисковали ром.

– Черт! – выпалил Ричард.

– Негодовать бессмысленно, сэр. Я согласен с вами, но делу этим не поможешь. Акцизное управление вправе только подать в суд на владельца патента – за хранение незаконно изготовленного рома.

– На Тома Кейва? Но ведь он далеко не зачинщик!

– Томас Кейв даже не владелец патента. Он принадлежит Уильяму Торну.

Ричард снова ахнул.

– А Сили Тревильян?

Всем видом выражая отвращение, мистер Фишер стиснул пальцы и подался вперед.

– Мистер Морган, у нас есть улики только против Уильяма Торна. – Он надел очки и скорчил гримасу. – У мистера Тревильяна имеются связи, в городе его считают дружелюбным, безобидным простаком. Я сам допрошу его, но вынужден предупредить, что, если дело дойдет до суда, поверят скорее ему, а не вам. Мне очень жаль, однако пока не появятся новые улики, мистер Тревильян чист перед законом. Не уверен даже, – закончил он со вздохом, – что нам удастся добиться смертного приговора для Уильяма Торна, хотя его наверняка ждут семь лет каторги.

– Почему же ваши подчиненные не поймали их с поличным?

– Всему виной трусость. – Мистер Фишер снял очки и принялся усердно протирать их. – Еще рано, но мистер Томас Кейв уже ждет внизу – должно быть, хочет замять дело, предложив заплатить крупный штраф. Именно ему доставались деньги, мистер Морган, я же вижу, что Уильяма Торна подставили, чтобы направить нас по ложному следу. Акцизное управление вправе возместить убытки только за счет владельца патента. Это касается и вашего вознаграждения.

Покидая управление, Ричард столкнулся в вестибюле с Томасом Кейвом, но не сказал ни слова. Поскольку идти на завод было бессмысленно, Ричард вернулся в «Герб бочара».

– Итак, я потерял работу, а двое из трех преступников вышли сухими из воды, – сообщил он Дику. – О, если бы я знал!

– Томас Кейв наверняка выкупит Торна, – рассудил Дик и вдруг оживился: – Не унывай, Ричард. Что бы ни случилось, ты получишь свои пятьсот фунтов!

Но слова отца не принесли Ричарду утешения. Он предпочел бы увидеть мистера Джона Тревильяна Сили Тревильяна на эшафоте. Почему, Ричард и сам не знал, но с отвращением вспоминал оскорбительный взгляд, которым Сили наградил его при первой встрече. «Для этого самодовольного, жеманного щеголя я – ничтожество, и я ненавижу его. Да, ненавижу. Впервые в жизни меня переполняет прежде неведомое мне чувство, теперь я узнал, что означает слово “ненависть”».

В минуты испытаний он тосковал о Пег. Боль утраты была остра, но притуплялась, стоило вспомнить о последних годах споров, слез, пьянства. Однако пока Ричард блуждал по Бристолю в поисках работы, образ Пег последних лет померк, был вытеснен образом девушки, на которой он женился семнадцать лет назад. Ему так нравилось прижиматься к ней, тихо перешептываться по ночам, искать утешения в плотской любви, которая сливалась с возвышенной любовью, со страстью и с дружбой. А теперь Ричарду не с кем было даже поделиться своими бедами: Дик оставался на его стороне, но неизменно считал сына слишком мягкотелым и бесхребетным. А мать работала в таверне и за кухарку, и за судомойку. Через несколько лет он сможет беседовать с Уильямом Генри как с равным, но по ночам его все равно будет мучить одиночество. И избавиться от него не удастся, пока Уильям Генри не повзрослеет. Ричард просто не мог привести в дом мачеху для своего единственного обожаемого чада, а потаскухи были не теми женщинами, у которых он стал бы искать даже самого простого, животного удовлетворения.

В понедельник, последний день июня, Ричард покинул дом на рассвете, наступившем очень рано из-за летнего солнцестояния, и направился в Киншем, деревушку на берегу Эйвона. Стараниями владельца медеплавильного завода Уильяма Чампиона эта деревушка разрослась и стала грязнее, чем прежде. Чампион запатентовал новый способ извлекать цинк из каламина и шлама, и до Ричарда донесся слух, что он ищет добросовестного работника, умеющего обрабатывать цинк. Почему бы не попытать удачу? Самое худшее, что его ждет, – отказ.

Уильям Генри отправился в школу без четверти семь, как обычно, хмурясь потому, что директор объявил учебным последний день июня, пришедшийся на понедельник. Услышав жалобы мальчугана, бабушка добродушно дернула его за ухо. Уильям Генри понял намек и удалился. Завтра начинались двухмесячные каникулы – как для обладателей синих сюртуков, так и для приходящих учеников. Те, у кого были дом и родители, покидали Колстонскую школу до начала сентября, а сироты, подобно Джонни Монктону, проводили все лето в школе, где временно вводились менее строгие правила.

Отец объяснил, почему они будут редко видеться в ближайшие два месяца, и Уильям Генри отлично понял его. Он сознавал, что отец старается только ради него, и потому его неотступно терзали угрызения совести. Если Уильям Генри и корпел над книгами, а он прилагал всяческие старания, то лишь для того, чтобы порадовать отца, который ценил образование выше, чем способен оценить его девятилетний мальчик.

У ворот Колстонской школы Уильям Генри застыл в изумлении: ворота были увиты черными лентами! Мистер Хобсон, наставник младшего класса, встретил мальчугана у ворот и взял его за плечо.

– Возвращайся домой, парень, – велел он, заставляя Уильяма Генри повернуться.

– Домой, мистер Хобсон?

– Да. Сегодня ночью директор скончался во сне, поэтому занятия отменяются. Твоему отцу пришлют извещение о похоронах, Морган Третий. А теперь ступай.

– Нельзя ли мне повидаться с Монктоном-младшим, сэр?

– Сегодня нет. До свидания, – твердо ответил мистер Хобсон и слегка подтолкнул Уильяма Генри в спину.

У Стоун-бриджа малыш остановился и нахмурился. Какая досада! Папа ушел в Киншем, дедушка и бабушка заняты привычными делами – что же ему делать целый день без Джонни?

Впервые в жизни Уильяму Генри представился случай заняться тем, чем он пожелает, никого не ставя в известность. В таверне думали, что он в школе, а из школы его отправили домой. Идти в таверну мальчугану не хотелось. Приняв решение, Уильям Генри сбежал с моста, но направился не к дому, а к Клифтону.

Первый привал он сделал на крутом склоне Брэндон-Хилла. Уильям Генри карабкался вверх, воображая себя солдатом-«круглоголовым» из армии Кромвеля, осаждающей Бристоль. Застыв на вершине холма, он долго разглядывал дымоходы печей для обжига извести и болотистые низины, а затем обернулся к руинам роялистского форта на Сент-Майкл-Хилле. Вскоре игра наскучила мальчугану, и он запрыгал с камня на камень, пока не выбрался на тропу, а затем проскакал на одной ножке до Джейкобз-Уэлл, некогда служившего единственным источником воды в Клифтоне. Колодец окружали дома, не вызывавшие в ребенке никакого любопытства. Он промчался мимо церкви Святого Андрея, покувыркался на пружинистом дерне Клифтон-Грин и решил дойти до Манилла-Хауса, последнего в ряду особняков, взбегающих на холм.

– Здорово, журавлик! – послышался дружелюбный оклик из-за изгороди, примыкавшей к поместью Бойса.

– Здравствуйте, сэр.

– А как же уроки?

– Директор школы умер, – коротко объяснил Уильям Генри и взобрался на невысокую изгородь. – А вы кто?

– Ричард, конюх.

– Моего папу тоже зовут Ричард. А меня – Уильям Генри.

Конюх подал мальчику загрубевшую ладонь.

– Рад познакомиться.

Следующие два часа Уильям Генри ходил по пятам за Ричардом, гладил лошадей, заглядывал в пустые денники, таскал воду и сено и болтал без умолку. Конюх угостил его кружкой легкого пива и ломтем хлеба с сыром. Подкрепившись, Уильям Генри помахал новому другу на прощание и направился вверх по склону холма.

Манилла-Хаус был так же пуст, как Фримантл-Хаус, Дункан-Хаус и Мортимер-Хаус. Куда же идти теперь?

Разговаривая сам с собой, Уильям Генри услышал за спиной топот копыт, обернулся и увидел всадника со знакомым приятным лицом.

– Мистер Парфри!

– Боже милостивый! – ахнул Джордж Парфри. – Что ты здесь делаешь, Морган Третий?

Уильям Генри густо покраснел.

– Я просто гуляю, сэр, – смущенно объяснил он. – Занятий сегодня нет, а папа ушел в Киншем…

– Почему же ты не дома, Морган Третий?

– Сэр, меня зовут Уильям Генри.

Мистер Парфри нахмурился, пожал плечами и протянул руку.

– Я помню, Уильям Генри. Ладно, забирайся в седло. Я прокачу тебя, а потом отвезу домой.

Неслыханная удача! За всю свою жизнь мальчуган ни разу не ездил верхом. Он устроился в седле перед мистером Парфри; ему показалось, что земля так далеко внизу, что у него закружилась голова. Он очутился в совершенно новом мире, словно взобрался на самую верхушку дерева! Как плавно и мерно перебирал ногами жеребец! Какой чудесной оказалась поездка с другом – ничем не хуже прогулок с папой! Уильям Генри таял от восторга.

Они рысью проскакали по Дердхэм-Даун, распугивая овец, и смеялись не переставая. Мистер Парфри охотно отвечал на вопросы ученика, а Уильям Генри обнаружил, что его учитель знаком не только с латынью. Они подъехали к краю ущелья Эйвона, где мистер Парфри обратил внимание спутника на оттенки камней и объяснил, что железо придает серовато-белому известняку сочные ржаво-розовые и сливовые тона. Учитель указывал хлыстиком на цветущие растения среди летней травы и уверенно произносил их названия, а потом принялся учить Уильяма Генри различать цветы.

Наконец тропа, вьющаяся по краю ущелья, привела их к Хотуэл-Хаусу, который возвышался на берегу Эйвона.

– Здесь мы и перекусим, – решил мистер Парфри, помогая мальчику спуститься на землю. – Ты проголодался?

– Да, сэр!

– Если за стенами Колстонской школы я зову тебя Уильямом Генри, то и ты должен называть меня дядей Джорджем.

В зале для питья минеральных вод было немноголюдно – несколько мужчин, страдающих чахоткой, диабетом и подагрой, пожилая дама и две молодые женщины-калеки. Лучшие времена курорта остались позади, позолота потускнела, обои отклеивались, в драпировках скопилась пыль, а кресла на колесах давно нуждались в новой обивке. Но мрачный арендатор Хотуэл-Хауса, изнуренный постоянной войной с бристольцами из-за цен, установленных на минеральную воду, по-прежнему готовил обед для редких посетителей. Уильяму Генри, привыкшему к сытной еде в «Гербе бочара», здешняя пища показалась нектаром и амброзией только потому, что ее вкус был иным – и потому, что рядом сидел замечательный спутник. Покончив с обедом, мистер Парфри предложил прогуляться, а потом вернуться в город. Пожилая дама и молодые калеки на прощание осыпали Уильяма Генри градом похвал; он вытерпел их восклицания и ласки, как терпел покойную мать, чем окончательно покорил Джорджа Парфри.

Джордж Парфри тоже не сомневался, что нашел идеального компаньона. В сущности, день выдался на редкость удачным, хотя и начался с известия о смерти директора школы. Преподобный Причард, длинное смуглое лицо которого ничем не выдавало тайную радость (он надеялся стать новым директором), был слишком поглощен своими мыслями, чтобы помнить об учителях. Священник только оповестил служащих школы о случившемся и поручил Гарри Хобсону отправлять домой приходящих учеников.

«Отлично, – мысленно заключил мистер Парфри, – значит, сегодня мы отдыхаем. Если я останусь в школе, Причард или кто-нибудь другой найдет мне работу. А если я улизну, никто и не вспомнит о моем существовании».

Единственной роскошью, которую он себе позволял, был конь. Разумеется, не собственный – мистер Парфри испытывал стесненность в средствах. По воскресеньям он за умеренную плату брал коня в конюшне неподалеку от Сент-Майкл-Хилла. Придя в конюшню с коробкой красок и альбомом, мистер Парфри обнаружил, что по понедельникам выбор лошадей здесь гораздо богаче. Вороной красавец, привлекший внимание мистера Парфри, мирно похрустывал сеном и, несомненно, надеялся отдохнуть после беспокойных воскресных поездок. Но не тут-то было! Спустя десять минут мистер Парфри уже сидел в седле и рысью направлялся через Кингсдаун в сторону Ост-роуд. Прекрасный наездник, он умело правил горячим жеребцом и предвкушал излюбленное времяпрепровождение.

Еще недавно его охватывала привычная подавленность, но тосковать в такой чудесный день не хотелось, поэтому мистер Парфри отмахнулся от чувства одиночества и предчувствий старости и залюбовался окрестными пейзажами. Поднимаясь по Клифтон-Хиллу к Дердхэм-Даун, он заметил впереди Моргана Третьего. А вот и попутчик! Видимо, маленький сорванец тоже решил устроить себе праздник. Почему бы не составить ему компанию? Мистер Парфри поспешил ответить на щекотливый вопрос, убеждая себя, что окажет мальчику услугу, присмотрев за ним.

Уильям Генри. Двойное имя шло мальчугану, а время должно было только подтвердить правильность выбора. Все учителя признавали одаренность Моргана Третьего, хотя у некоторых его миловидность вызывала предубеждение. Не избежал этого и Парфри, но едва Морган Третий начал изучать латынь, его наставник убедился, что лицо мальчика всего лишь отражает душевную красоту, позволяя разглядеть ее, как солнце сквозь закопченное стекло. Но до сегодняшнего дня мистер Парфри и не подозревал о том, что Уильям Генри способен на шалости, ибо в классе он вел себя, как подобает ангелу. Пока спутники пересекали Дердхэм-Даун, мальчик объяснил, что на занятиях он просто стремится избежать порки и не желает вызывать недовольство учителей.

Как растолковать ему, что он неизменно будет привлекать взгляды? Как ни странно, отцу Уильяма Генри, весьма привлекательному мужчине, недоставало живости его сына. Люди не оборачивались вслед Ричарду Моргану, от его взгляда у них не перехватывало дыхание, в то время как Уильям Генри Морган производил подобное впечатление каждый день и должен был производить его впредь – до глубокой старости. Его речь, обычная для мальчика таких лет, выдавала продуманное воспитание, но поскольку он вырос в таверне, он наверняка был знаком с худшими из пороков, повидал и драки, и похоть, и пьяные выходки. Но эти зрелища не испортили его; Уильям Генри излучал поразительную чистоту.

Вдвоем они вышли из Хотуэл-Хауса и, не сговариваясь, направились к тому месту, где Уильям Генри однажды устроил пикник вместе с отцом, а Джордж Парфри наблюдал за ними из-за кустов. Этот уголок располагался поодаль от воды на том же берегу Эйвона, на котором раскинулся почти весь Бристоль. Поросшая травой лужайка растянулась между скалами Сент-Винсент и еще одной, более низкой каменной грядой. В лесу это место назвали бы поляной.

Хотя с тех пор, как на этом же месте лежали отец и сын Морганы, прошло девять месяцев, лужайка ничуть не изменилась; воды Эйвона находились на том же уровне, приближался прилив; трава имела прежний оттенок, на скалах плясали солнечные блики. Время будто остановилось, позволяя спутникам шагнуть одной ногой в будущее, а другую оставить в прошлом. Настоящее перестало существовать, время застыло.

Джордж Парфри открыл альбом и достал кусок угля.

– Можно мне посмотреть, дядя Джордж? – спросил Уильям Генри.

– Нет, потому что я буду рисовать тебя. Ты должен сидеть смирно и забыть о том, что я на тебя смотрю. Сосчитай ромашки. Когда я закончу набросок, ты увидишь его.

Уильям Генри замер под пристальным взглядом Джорджа Парфри.

Поначалу рука с зажатым в пальцах углем двигалась проворно и уверенно, но с каждой минутой на бумагу ложилось все меньше штрихов, и наконец рука художника замерла. Парфри просто смотрел на маленького натурщика. Его заворожила не только красота мальчика, но и мысли о том, как сложится его судьба.

«Я неверно выбрал время, я просчитался. Я по уши влюблен в невинного ребенка, который младше меня на тридцать пять лет. К тому времени, как я сумею пробудить в нем чувства, я сам совсем состарюсь. Сюжет, достойный пера Шекспира. Когда Уильям Генри станет Гамлетом, я буду уже Лиром».

Лента, стягивающая волосы мальчугана, давно развязалась, и темная масса кудрей обрамляла лицо подобно густому дыму, подхваченному ветром. Кожа напоминала атлас, персик и слоновую кость, прямой римский нос выглядел столь же аристократично, как и высокие скулы, а уголки полных чувственных губ подрагивали, предвещая улыбку. Но все это не шло ни в какое сравнение с глазами!

Словно почувствовав перемену в Джордже Парфри, Уильям Генри вскинул голову и уставился на него в упор, а его загадочная улыбка вдруг показалась ошеломленному Парфри приглашением той части души Уильяма Генри, о существовании которой мальчик и сам не подозревал. Солнце светило Уильяму Генри в глаза, отражаясь от окатанных водой камней, и темные глубины этих глаз ожили, их пронизал свет, на фоне которого плясали золотистые искры.

Джордж Парфри ничего не смог с собой поделать: все произошло прежде, чем он успел опомниться. Преодолев расстояние, отделяющее его от Уильяма Генри, Парфри поцеловал его в губы. После этого он обнял мальчика – он просто не сумел удержаться – и принялся ласкать губами его лоб, щеки и шею, вызывая трепет худенького тела.

– Какая красота! – благоговейно шептал Парфри. – Какая красота!

Мальчик порывисто высвободился, вскочил на ноги и стрельнул взглядом из стороны в сторону, не зная, куда бежать. Он еще не успел испугаться, все его мысли были поглощены бегством.

Обезумев, Парфри поднялся, простирая руки и не понимая, что он преградил Уильяму Генри единственный путь к спасению.

– Уильям Генри, прости! Я не хотел обидеть тебя, я никогда тебя не обижу! Ради Бога, прости! – простонал Парфри, разводя руки в мольбе о прощении.

Его слова пробудили в мальчике ужас. Уильям Генри увидел протянутые к нему руки, но не услышал мольбы и метнулся в противоположную сторону. Прямо перед ним бурлили и плескались голубовато-серые воды Эйвона, потоком вырываясь из тесного ущелья. Мистер Парфри шагнул ближе, пытаясь схватить мальчика за край сюртука, улыбка на его лице перестала походить на улыбку. В «Гербе бочара» Уильям Генри научился понимать такие гримасы, ибо, улучив минуту, многие мужчины улыбались ему вот так, нашептывая гнусные предложения. Уильям Генри знал, что эта улыбка фальшива, но не понял, чем она вызвана.

Вскинув голову, он уставился на слепящее солнце.

– Папа-а-а! – С громким криком он бросился в реку.

Эйвон был опасен даже для опытного пловца, а Парфри не умел плавать. Словно обезумев, он забегал по берегу между двух скал, высматривая в бушующих водах хоть что-нибудь – маленькую руку, край одежды. Но он ничего не увидел. Ни ветки, ни листочка, ни Уильяма Генри. Мальчик камнем ушел на дно, не пытаясь бороться.

О чем думал при этом ребенок? Что он увидел, стоя на берегу реки? Почему так перепугался? Неужели он и вправду предпочел ледяные объятия воды? Знал ли он, что делает, прыгая в воду? Или просто потерял способность рассуждать? Он позвал на помощь отца – вот и все. И прыгнул. Не оступился, не упал, а прыгнул в воду сам.

Через полчаса Парфри отвернулся от реки. Уильям Генри Морган ни разу не всплыл на поверхность. Он утонул.

«Он погиб, это я убил его. Я думал о себе, и только о себе, я ждал приглашения и убедил себя в том, что его взгляд был манящим. Но ему было всего девять лет от роду. Девять! Я отверженный. Отщепенец. Я убил ребенка».

Он разыскал коня, с трудом взобрался в седло и направился в сторону Бристоля, не обратив внимания на заинтересованные взгляды пожилой дамы и двух молодых калек. Как странно! Куда же девался миловидный мальчуган?

Оставив коня у ворот Колстонской школы, Парфри прошел по коридорам, никого не замечая, хотя его провожали настороженными взглядами. В своей комнатушке он положил альбом на стол, видя лицо Уильяма Генри в каждом углу, вынул из кармана ключик и отпер деревянную шкатулку, в которой хранил дорогие ему вещи, не желая, чтобы их увидел пронырливый Причард. Под пестрой коллекцией вещиц – двумя прядями волос, полированным агатом, потрепанной книгой, миниатюрой – таилась еще одна шкатулка. В ней Парфри держал маленький пистолет и все необходимое, чтобы заряжать его. Такой пистолет можно было спрятать в женской муфте.