Парижские сестры

Fiona Valpy

THE DRESSMAKER’S GIFT

© 2019 Fiona Valpy Ltd

© Сорокин К., перевод, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Посвящается памяти женщин-агентов Управления специальных операций (УСО)[1], работавших с французским движением Сопротивления во время Второй мировой войны и погибших в концентрационных лагерях Нацвейлер-Штрутгоф, Дахау и Равенсбрюк:

Иоланде Беекман, Дениз Блох, Андри Боррелль, Мадлен Дамерме, Нур Инайят Хан, Сесили Лефорт, Вере Ли, Соне Ольшанецки, Элейн Плюмэн, Лилиан Рольф, Диане Роуден, Ивонн Руделэтт и Виолетте Шабо, и их сестрам по оружию, имена которых не были записаны и чья судьба остается неизвестной по сей день.

2017

Издалека платье полночно-голубого цвета смотрится так, будто вырезано из цельного куска шелка, а его широкие складки изящно обвивают форму манекена.

Но если присмотреться, то можно увидеть совершенно иную картину – платье, сшитое из лоскутов и обрезков, да так искусно, что на первый взгляд разглядеть это невозможно.

За годы истрепанное платье стало хрупким, поэтому, чтобы сохранить историческое наследие для будущего поколения, потребовалась дополнительная защита, и сотрудники музея поместили его в стеклянную витрину. На одной стороне располагается увеличительное стекло, с его помощью можно рассмотреть мельчайшие детали ручной работы. Каждый фрагмент платья сшит вручную такими невидимыми и идеальными стежками, на которые способна только современная техника. Посетители выставки каждый раз поражаются мастерству швеи, а также тому, сколько времени и терпения потребовалось для создания подобного платья.

В этой витрине отражена эпоха. Это часть нашего общего прошлого и моей личной истории.

Первым входит директор музея, проверяет, всё ли в порядке и готово к открытию, после чего одобрительно кивает, и остальная часть работников отправляется праздновать это событие в бар за углом.

Но я все еще стою рядом, и прежде чем закрыть витрину, провожу кончиками пальцев по изящным серебряным бусинкам, которые притягивают взгляд к вырезу платья, хитрым образом отвлекая от сшитых лоскутов. Они подобно россыпи звезд на фоне полуночного неба. Могу представить, как они отражали свет, притягивали взгляд к изгибу шеи, линии скул, глазам владелицы этого платья, в глубине которых таился тот же самый свет.

Я закрываю витрину, осознавая, что всё готово. Завтра откроются двери галереи, и люди придут сюда, чтобы посмотреть на платье, которое смотрит на них с плакатов на стенах метро.

Бросая взгляд издалека, они тоже подумают, что платье скроено из цельного куска шелка, но, только приглядевшись, смогут узреть истину.

Гарриет

В то время как порыв горячего затхлого воздуха, вырвавшийся из лабиринта подземных туннелей, больно хлещет по моим ногам и развевает волосы, я тащу свой тяжелый чемодан по ступенькам метро, выходя на встречу лучам дневного солнца и Парижу. Тротуар забит туристами, неторопливо прогуливающимися с картами и телефонами в попытке решить, куда им двигаться дальше. Быстрым и целеустремленным шагом пробираются сквозь толпы туристов элегантно одетые местные жители, которые весь август провели у моря, а сейчас они здесь, чтобы отвоевать свой город обратно.

Мимо проносится поток машин, переплетая непрекращающийся водоворот из всевозможных цветов и звуков. На мгновение меня охватывает лёгкое головокружение, вызванное ритмом Парижа и трепетным волнением от пребывания в городе, который станет моим домом на следующие двенадцать месяцев. Может быть, сейчас я выгляжу как туристка, но надеюсь, вскоре меня станут принимать за коренную парижанку.

Чтобы прийти в себя, я придвигаю свой чемодан к перилам у входа на станцию Сен-Жермен-де-Пре и снова пробегаю глазами по сообщению электронной почты. Не то чтобы мне это было нужно, ведь я помню этот текст наизусть…

Уважаемая мисс Шоу,

в дополнение к телефонному звонку я рада подтвердить, что Ваша заявка на годичную стажировку в «Агенство Гийме» принята. Поздравляю!

Как отмечалось ранее, мы можем предложить Вам минимальную заработную плату за должность стажера, а также комнату для жилья, расположенную над офисом.

После того, как вы решите вопросы с организацией поездки, пожалуйста, подтвердите дату и время вашего прибытия.

С нетерпением жду возможности приветствовать Вас в нашей компании.

Искренне Ваша,

Я до сих пор не могу поверить, что мне удалось уговорить Флоренс взять меня на работу. Она руководит PR-агентством, предоставляющим услуги в индустрии моды, главный объект их внимания – небольшие компании и стартапы, которые не могут позволить себе собственный штат сотрудников отдела. Обычно Флоренс не берет на работу стажеров, но мое письмо и резюме были настолько впечатляющими, что она, в конце концов, позвонила мне (правда, это случилось после того, как я несколько раз подряд отправляла ей документы, видно она поняла, что я не оставлю ее в покое, пока не получу ответ). То, что я готова работать в течение целого года за минимальную плату, свободно владея при этом французским языком, привело к официальному собеседованию по скайпу. Поставила точку блестящая рекомендация от моего преподавателя в университете, подчеркивающая интерес с моей стороны к индустрии моды и ответственное отношение к напряженной работе. В конечном итоге это убедило ее взять меня.

Я собиралась искать съемное жилье в менее благополучном районе пригорода, оплачивая его деньгами из небольшого наследства, оставленного моей матерью. Поэтому, как мне кажется, бесплатная комната над офисом стала для меня очень выгодным предложением. Выходит, я стану жить в том самом здании, где как раз и располагается «Агентство Гийме».

Я не верю в судьбу, но казалось, что какая-то неведомая сила тянет меня в Париж. Она привела меня на бульвар Сен-Жермен. Притянула сюда.

К зданию на фотографии.

Я нашла эту фотографию в коробке с вещами моей матери, спрятанной в самый дальний угол верхней полки шкафа в моей спальне. Скорее всего, это было делом рук отца. Возможно, он хотел, чтобы я обнаружила коробку, будучи достаточно взрослой для знакомства с ее содержимым. После того, как прошедшие годы сгладят остроту моего горя, а боль будет не такой сильной. Или чувство вины заставило убрать коробку с глаз долой, чтобы мучительное напоминание не попадалось на глаза ему и его новой жене, ведь именно их отношения стали причиной маминых страданий, которые, в конечном счете, привели её к самоубийству.

Я обнаружила ее одним промозглым днём, будучи подростком, когда вернулась домой из школы-интерната на пасхальные каникулы. Несмотря на неудобства, которые я им доставила, папа и мачеха выделили мне комнату, позволили выбрать цвет для стен и дали возможность самостоятельно расставить книги и расклеить плакаты, которые я привезла с собой. Однако здесь я никогда не чувствовала себя как дома. Это был только их дом, а не мой. Для меня это всего лишь место, куда я была вынуждена переехать, когда у меня не осталось крыши над головой.

В тот дождливый апрельский день мне было невыносимо тоскливо. Две мои сводные сестры тоже скучали: сначала они задирали друг друга, потом начали обзываться, спорили, в конце концов раздался громкий визг и хлопанье дверями.

Я вернулась в свою комнату и надела наушники, чтобы хоть музыкой заглушить этот шум. Сидя на кровати, скрестив ноги, я принялась листать последний номер журнала Vogue. По моей просьбе мачеха подарила мне подписку на Рождество. Каждый раз мне доставляло истинное наслаждение открывать очередной номер, внимательно изучать глянцевые страницы, пахнущие образцами дорогих духов и лосьонов, словно заглядывая сквозь некий портал в гламурный мир высокой моды. В тот день на обложке была фотография модели в бледно-желтой футболке с надписью «Вещи в пастельных тонах на начало лета». Фото напомнило мне, что где-то в шкафу среди летней одежды, которую я тщательно постирала и убрала еще прошлой осенью, когда настало время доставать свитера и джемперы, у меня есть нечто похожее.

Я отложила журнал в сторону и передвинула стул к шкафу. Когда я доставала летние вещи, то кончиками пальцев коснулась помягчевшего от времени картона коробки, задвинутой в дальнюю часть полки.

До этого дня я никогда не обращала на нее внимания – возможно, потому, что еще не была достаточно высокой, чтобы разглядеть надпись на ней – но теперь, встав на цыпочки, я придвинула коробку к себе и увидела на ней имя мамы, написанное толстым черным маркером на клейкой ленте, которая покрывала крышку.

Все мысли о вещах в пастельных тонах на начало лета моментально вылетели из моей головы. Я потянула коробку на себя. Рядом с ее именем – Фелисити – почерком отца было написано: «Документы, фотографии и пр. для Гарриет».

Я провела пальцами по словам, и мои глаза наполнились слезами при виде наших написанных рядом имен. Широкая клейкая лента потеряла свою липкость за истекшие годы, и когда я коснулась ее, она с легким треском отошла от картона. Я смахнула слезы рукавом и открыла коробку.

Кучи документов, частицы маминой жизни, наспех собранные «на память Гарриет», выглядели так, словно их второпях побросали в коробку, вместо того, чтобы выбросить в мусорный мешок.

Я разложила их на полу в своей спальне, отделяя официальные документы, ее устаревшие водительские права и паспорт от копий моих школьных табелей и самодельных открыток, которые я посылала ей на протяжении многих лет. Я снова заплакала, увидев забавные детские рисунки, где мы были изображены держащимися за руки. Но я улыбнулась сквозь слезы, когда поняла, что даже в таком раннем возрасте умудрялась добавлять в свои рисунки модные штрихи в виде больших пуговиц внизу наших платьев или ярких цветных сумочек в тон. Почерк на открытках менялся от неумелых печатных букв до округлых, мои сердечные послания мама ценила, поэтому и сохранила их. Возможно, мне только показалось, но даже после всех этих лет от рисунков веяло запахом маминых духов. Сладкий цветочный аромат оживил во мне воспоминания о черном флаконе с серебряной крышкой, стоявшем на ее туалетном столике, с французскими духами Arpège.

И все же одних моих фотографий и открыток было недостаточно. Они не смогли вытащить ее из зыбучих песков одиночества и печали, затянув в итоге так глубоко, что единственным выходом, который она видела в сложившейся ситуации, стала смерть. Имя, которое мама получила при рождении, было одной из главных ироний ее жизни, в которой она отнюдь не могла похвастаться удачей. Она казалась по-настоящему счастливой только когда играла на пианино, растворяясь в исполняемой музыке, когда ее ладони легко порхали по клавишам. Меня переполняло невыносимое горе, пока я складывала открытки в аккуратную стопку: вот оно, безмолвное свидетельство того, как сильно любила меня мама; но даже эта любовь не смогла её спасти.

Когда глаза просохли от слез, я отложила открытки, обратив внимание на стопку фотографий в углу коробки.

В самом ее верху был снимок, после которого мое дыхание замерло. На нем моя мать держала меня на руках, мои по-детски пуховые волосы, словно ореол, ловили солнечные лучи, струившиеся из окна поблизости. Благодаря омывавшему ее свету моя мама выглядела подобно Мадонне с картин эпохи Возрождения; и я была освящена любовью, переполнявшей все ее существо. На запястье мамы хорошо виден золотой браслет, который сейчас украшает мою руку. Мой отец подарил мне его на шестнадцатилетие, объяснив, что он принадлежал моей матери, а до этого – ее матери. С тех я ношу его каждый день. На фотографии можно разглядеть несколько подвесок на самом браслете: крошечную Эйфелеву башню, катушечку ниток и наперсток.

Должно быть, папа сделал эту фотографию, когда мы были втроем, только мы друг у друга, одно целое.

Я отложила снимок в сторону. Мне пришла в голову мысль подобрать для него подходящую рамку и взять с собой в интернат, чтобы поставить на подоконник у кровати, не беспокоясь о том, что это расстроит отца или вызовет недовольство у мачехи. Напоминание о прошлом, которое они предпочли бы забыть. Как будто моего присутствия в их доме им было недостаточно.

В коробке были несколько школьных фотографий, где я, осторожно улыбаясь, сижу в белой блузке и темно-синем джемпере на небесно-голубом фоне фотографа. Она хранила эти фотографии год за годом. На одних мои светло-каштановые волосы отделяла лента темно-синего отлива, на других локоны были собраны в аккуратный хвост, но настороженное выражение моего лица всегда оставалось неизменным.

Когда я достала с самого дна коробки последние фотографии времен школы, завернутые в бумажный сверток кремового цвета, на мои колени упало еще одно изображение. Это был старый черно-белый снимок, свернувшийся и пожелтевший от старости. Давно забытый, он, очевидно, попал в эту кучу по ошибке.

Что-то на этом фото – улыбки трех девушек, элегантные линии их костюмов – привлекло мое внимание. Над ними буквально витал парижский шик, нехарактерный для английских особ. Присмотревшись, я поняла, что не ошиблась. Они стояли перед витриной магазина, над которой был написан номер здания – 12 – и слова Кутюрье Делавин. Когда я поднесла фотографию к окну, чтобы получше её рассмотреть в лучах солнца, то смогла разобрать слова на эмалированном знаке здания. Конечно же, они были написаны на французском языке. Надпись гласила: «Рю Кардинале – 6-й район».

Я узнала девушку слева. С ее тонкими чертами лица, светлыми волосами и нежной улыбкой она имела гораздо большее, чем просто мимолетное сходство с моей мамой. Я была уверена, что это моя бабушка Клэр. Я смутно помнила ее образ, просматривая старые семейные альбомы (где же эти альбомы сейчас?). Мама как-то рассказывала мне, что ее мать родилась во Франции. Хотя она никогда не говорила о ней, только сейчас мне показалось странным, что она меняла тему всякий раз, когда я задавала вопросы о бабушке из Франции.

Когда я перевернула снимок, то прочитала на обороте написанные от руки три имени: Клэр, Вивьен, Мирей, а после – Париж, май 1941 года.

Я понимала, что хватаюсь за соломинку, но каким-то образом эта старая фотография, случайно сохранившаяся частица истории маминой семьи, стала важной частью моего наследия. От той семьи осталось так мало, что эта слабая связующая нас нить приобрела для меня огромное значение. Фото я поставила в рамку и расположила рядом с изображением, где были мы с мамой. Эта фотография составляла мне компанию до конца моих школьных дней и поступления в университет. Хотя я начала увлекаться модой еще до того, как обнаружила забытую фотографию в картонной коробке, изображение трех элегантно одетых женщин на углу улицы, несомненно, сыграло свою роль в моём влечении к этой сфере. Возможно, любовь к моде уже была у меня в крови, но фотография определенно помогла воплотить мои мечты. Словно по веянию судьбы я нашла адрес – Рю Кардинале, 12 – во время поездки в Париж в школьные годы, обнаружив, что стою перед стеклянным окном с вывеской «PR агентство Гийме (профессионалы в области моды)». В тот момент мое будущее было определено. Этот знак открыл мне карьерный путь, о котором я даже не подозревала, заставив меня подать заявку на стажировку в сфере PR, когда я закончила изучать французский язык в области бизнес-исследований.

Я долго колебалась, прежде чем обратиться в агентство: мне не хватало уверенности без поддержки отца. Обычно папа пытался отбить мой интерес к разному роду деятельности в сфере моды, словно не одобряя подобный выбор возможной карьеры. Но, словно подзадоривая меня, бабушка Клэр и ее две подруги улыбались мне с черно-белой фотографии, стоявшей на столе рядом с ноутбуком, говоря: «Наконец-то! Чего же ты ждешь? Приди и найди нас!»

И вот этим сентябрьским днем я здесь, в Париже. Укладываю волосы, прежде чем пройтись с чемоданом на колесиках по оживленной мостовой к двери офиса и нажать на кнопку звонка. Прикрытые наполовину жалюзи с логотипом «Агентство Гийме» опущены вниз, чтобы не пропускать блики дневного солнца. В стеклянных окнах отражается моё волнение, и я понимаю, что мое сердце колотится как сумасшедшее.

Дверь со щелчком открывается, я толкаю ее и вхожу в мягко освещенную приемную.

На серых стенах развешаны копии журнальных обложек Vogue, Paris Match, Elle и вырезки из журналов мод. Даже при беглом осмотре я делаю вывод, что каждый из них принадлежит одному из признанных мастеров-фотографов: Марио Тестино, Патрику Демаршелье и Энни Лейбовиц. Пара минималистичных диванов, обитых чрезвычайно непрактичным льняным полотном, расположились по сторонам низкого столика, на котором разбросаны подборки последних модных публикаций на разных языках. На мгновение я представляю, как опускаюсь на один из них скидывая туфли, которые сжимают мои уставшие ноги за время, проведенное в дороге.

Вместо этого я делаю шаг вперед, чтобы пожать руку работнице на ресепшене, которая поднялась из-за стола, чтобы поприветствовать меня. Первое, что я замечаю в ней: темные кудри, ниспадающие на её лицо и плечи. А второе: её неповторимый стиль. Маленькое черное платье, деликатно подчёркивающее изгибы ее фигуры, и плоские туфли-балетки, едва-едва увеличивающее её крошечный рост. От неловкости я начинаю чувствовать себя настоящей великаншей на своих высоких неуклюжих каблуках, и мне становится душно от того, насколько формален мой сшитый на заказ костюм и надетая к нему белая блузка, вдобавок я совершенно измучена путешествием и жарой.

Но к счастью, третье, что я замечаю – дружеская улыбка при встрече, освещающая ее темные глаза:

– Здравствуйте, вы, должно быть, Гарриет Шоу. Я Симона Тибо. Очень приятно познакомиться, с нетерпением ждала вашего появления. Теперь мы будем соседями по квартире, разделим комнаты наверху.

Во время этого короткого монолога она кивает в сторону декоративного карниза над нашими головами, заставляя свои кудри танцевать. Я немедленно проникаюсь к ней теплотой и втайне испытываю облегчение от того, что она не является одной из надменных, тощих французских модниц, которых я себе представляла.

Симона прячет мой чемодан за письменным столом, а затем проводит меня в заднюю часть регистрационной стойки. До меня начали доноситься чуть заметное щебетание телефонов и тихое бормотание голосов оживленного офиса. Один из шести (или около того) сотрудников встает, чтобы пожать мне руку, пока остальные в комнате полностью поглощены своей работой и успевают лишь коротко кивнуть, пока мы проходим мимо. Симона ненадолго останавливается перед обшитой панелями дверью в дальнем конце комнаты и стучит. Через мгновение ей отвечает голос: «Entrez!»[2], и я оказываюсь перед широким столом из красного дерева, за которым восседает Флоренс Гийме, директор агентства.

Подняв глаза от компьютера, Флоренс снимает очки в темной оправе. Она одета в самый элегантный и безукоризненный брючный костюм, который мне когда-либо приходилось видеть. Интересно, это Шанель или Ив Сен-Лоран? Ее светлые волосы подстрижены таким образом, чтобы подчеркнуть высоту ее скул и нижнюю часть овала лица, которая только-только начинает подавать первые признаки смягчения из-за возраста. У нее теплые карие глаза с янтарным оттенком. Глаза, которые, кажется, видят меня насквозь.

– Гарриет? – спрашивает она.

Я киваю, на мгновение пораженная тем, что мне удалось сделать. Год? В PR-агентстве Гийме? Столице мира моды? Что я здесь делаю? И сколько времени им понадобится, чтобы понять, как мало будет от меня пользы в этой работе, ведь я плохо подготовлена, так как недавно окончила университет.

И тогда она улыбается.

– Вы напоминаете меня много лет назад, когда я делала только первые шаги в этом сфере. То, что вы здесь, уже доказывает ваше мужество и решимость. Хотя, быть может, сейчас это ошеломляет?

Я снова киваю, все еще не в силах подобрать подходящие слова…

– Что ж, это вполне естественно. Вы проделали долгий путь и, должно быть, изрядно устали. На сегодня ограничимся тем, что Симона покажет вам комнату и оставит вас обустраиваться. У вас есть все выходные, чтобы освоиться. Работа начинается в понедельник. Будет просто отлично получить еще одну пару хороших рук. Подготовка к неделе моды отнимает у нас все силы.

Должно быть, то волнение, которое я испытала, услышав об одном из самых важных событий в сфере высокой моды – неделе моды в Париже, отражается на моем лице, поскольку она добавляет:

– Не волнуйтесь. У вас всё получится.

Мне удается вновь обрести голос и выдавить из себя:

– Мерси, мадам Гийме. – Но тут телефон на ее столе зазвонил, так что она отпустила нас, улыбнувшись на прощание и слегка махнув рукой, поворачиваясь, чтобы ответить на звонок.

Симона помогает мне затащить мой чемодан по пяти пролетам крутой и узкой лестницы. На первом этаже находится фотостудия, которую сдают в аренду внештатным сотрудникам. Мы заглядываем в дверной проём, чтобы посмотреть. Это огромная комната с белыми стенами. Она пустая, за исключением пары складных экранов в одном углу. Высокие окна и потолки делают это место идеальным для студийных съемок.

Следующие три этажа сдаются в аренду под офисы. На медных табличках указано, что в этих кабинетах располагаются бухгалтерская фирма и фотограф.

– Флоренс нужно, чтобы здание окупалось, – говорит Симона. – И всегда находятся люди, которые хотят арендовать небольшое офисное помещение в Сен-Жермене. Однако условия аренды таковы, что верхние этажи не сдаются, так что это наша с тобой рабочая привилегия. Вот повезло нам!

Верхний этаж здания, спрятавшийся под карнизом, состоит из ряда небольших комнат. Некоторые используют в качестве хранилищ, заполненных шкафами для документов, ящиками со старыми офисными принадлежностями, неработающими компьютерами и грудами журналов. Симона показывает мне тесную кухоньку, в которой тем не менее достаточно места для холодильника, плиты и раковины. После мы проходим в гостиную, где находится круглый столик, напоминающий геридон, два стула в углу и диван около дальней стены. Впрочем, поток солнечного света, который заполняет нашу квартиру, с лихвой компенсирует скромные ее размеры. Если привстать на цыпочки и немного вытянуть шею, то можно увидеть архитектурный облик и даже крышу аббатства, от которой берет свое название бульвар Сен-Жермен.

– А это твоя комната, – говорит Симона. Помещение совсем крохотное: там едва хватает места для единственной железной кровати, комода и вешалки для одежды, которая выглядит так, словно ее чудом спасли с какого-то заброшенного склада.

Если наклониться под скатом потолка, то из маленького мансардного окна можно увидеть целый океан шиферных крыш, по которым разбросана настоящая флотилия дымоходов и телевизионных антенн под ясным сентябрьским небом.

Я поворачиваюсь, чтобы улыбнуться Симоне.

Она пожимает плечами, словно извиняясь.

– Маловата, конечно, но…

– Она превосходна, – говорю я. И нисколечко не кривлю душой. Потому что эта крошечная комната моя. Мое пространство на следующие двенадцать месяцев. И каким-то образом у меня возникает чувство причастности к этому месту: настолько оно похоже на дом.

Старая, давно забытая фотография, которую я случайно обнаружила в коробке – моя единственная связь с прошлым. Только эта хрупкая нить, столь же прекрасная, как прядь потертого шелка, становится единственным, что соединяет меня с этой малюсенькой спальней в неизвестном здании чужого города. Она привела меня сюда; я почувствовала неодолимый порыв увидеть, куда же ведет эта ниточка. Я готова последовать за ней через годы и поколения, к самому истоку.

– Так, мне лучше вернуться к работе. – Симона смотрит на часы. – Еще час до того, как выходные официально начнутся. Я оставлю тебя, а ты располагайся. Увидимся позже. – Она уходит, закрывая за собой дверь квартиры, и я слышу, как затихает звук ее шагов на лестнице.

Я открываю свой чемодан и копаюсь под слоями аккуратно сложенной одежды, пока кончики моих пальцев не соприкасаются с твердыми краями рамки. Я обернула её в складки джемпера для безопасного хранения.

Глаза трех женщин устремлены прямо на меня, когда я вновь начинаю изучать фотографию, в надежде найти зацепки об их жизни. Поставив фото на комод рядом с моей кроватью, я сильнее, чем когда-либо, осознаю, как мало знаю о своих корнях и как важно для меня изучить глубже этот вопрос.

Я не просто пытаюсь понять, кем были эти женщины. Я пытаюсь выяснить, кто я сама.

Звуки целеустремленной толпы, направляющейся по домам в конце еще одной завершившейся рабочей недели, проникают через мое окно с улицы внизу. Я развешиваю последнюю одежду, когда слышу, как открывается дверь квартиры. Симона нараспев произносит: