Элизабет Гаскелл
Жены и дочери
© Перевод. Т.А. Осина, 2020
© Издание на русском языке AST Publishers, 2021
Глава 1
Утро торжественного дня
Начнем с детской присказки. В стране было графство; в графстве был город; в городе был дом; в доме была комната; в комнате была кроватка, а в той кроватке лежала девочка. Она уже проснулась и очень хотела встать, но боялась невидимой силы в соседней комнате – некой Бетти, чей сон запрещалось тревожить вплоть до шести часов, когда она просыпалась сама – «как заведенная» – и весь день не давала покоя никому в доме. Раннее июньское утро радовало солнечным светом и теплом.
На комоде напротив маленькой белой кроватки, где лежала Молли, возвышалась примитивная шляпная вешалка, а на ней висела шляпа, заботливо прикрытая от любой случайной пылинки большим хлопчатобумажным носовым платком. Кусок добротной ткани был настолько обширным и тяжелым, что если бы изделие отличалось особой нежностью и хрупкостью, то непременно бы «расплющилось» (еще один пример из лексикона Бетти). Однако шляпа была изготовлена из прочной соломы, а единственным ее украшением служила обвязанная вокруг тульи и спускавшаяся в виде тесемок простая белая лента. И все же внутри прятались маленькие аккуратные рюши, каждую складочку на которых Молли знала до единого стежка. Разве не она собственными руками, с невероятным старанием сделала их только вчера вечером? Разве не венчал рюши маленький голубой бантик – первое в жизни Молли поистине изысканное украшение?
И вот, наконец, часы на церкви плавно, мелодично пробили шесть раз, призывая жителей города встать и начать новый день, как делали уже сотни лет. Молли мгновенно вскочила, маленькими босыми ножками пробежала по комнате и приподняла платок, чтобы снова увидеть шляпу: залог радостного, праздничного дня, – а потом подошла к окну, с усилием открыла раму и впустила свежий утренний воздух. Внизу, в саду, роса на цветах уже высохла, однако дальше, в лугах, еще держалась на высокой траве. С одной стороны располагался небольшой городок Холлингфорд, на одну из улиц которого открывалась парадная дверь дома мистера Гибсона; там из множества труб уже начали подниматься хрупкие колонны и изящные завитки дыма: хозяйки встали и начали готовить завтрак для главы и кормильца семейства.
Молли Гибсон видела все это, однако думала о другом: «Сегодня будет прекрасный, прекрасный день! Как же я боялась, что он никогда не настанет или выдастся мрачным и дождливым!» Сорок пять лет назад [1] детские радости в сельской местности были очень простыми, и свои долгие двенадцать лет Молли прожила без единого происшествия, способного сравниться с сегодняшним торжеством. Бедный ребенок! Потеря матери, конечно, стала тяжким ударом и повлияла на ход жизни, однако едва ли оказалась событием в том смысле, о котором шла речь. К тому же тогда по малолетству девочка еще ничего не понимала, а сегодня впервые предстояло принять участие в ежегодном фестивале Холлингфорда.
Разбросанный провинциальный городок одной своей стороной уходил в поля возле ворот обширного поместья лорда и леди Камнор – «графа» и «графини», как их называли местные жители. Горожане сохранили немалую долю феодальных чувств, то и дело проявлявшихся в мелочах, которые сейчас кажутся забавными, но в свое время обладали нешуточной важностью. Реформа избирательной системы еще не состоялась, однако среди нескольких живших в городе свободных и просвещенных землевладельцев то и дело возникали разговоры либерального толка. Больше того: в графстве обитала принадлежавшая партии вигов [2] знатная семья, время от времени на выборах составлявшая конкуренцию Камнорам, которые выступали с позиций тори [3]. Можно предположить, что упомянутые выше либерально настроенные жители Холлингфорда могли бы по крайней мере признать возможность голосования за мистера Хейли-Харрисона, который выражал их взгляды. Однако ничего подобного: граф владел не только поместьем, но и значительной частью земли, на которой располагался Холлингфорд, а потому жители городка кормили, одевали, лечили и до определенной степени уважали и его самого, и все его семейство. Деды их отцов неизменно голосовали за старшего сына дома Камноров. По давней традиции каждый обладавший избирательным правом мужчина просто слушался своего лорда и не задумывался о таких химерах, как политические взгляды.
В те дни, когда железные дороги еще не получили распространения, подобный пример влияния крупных землевладельцев на простых соседей вовсе не представлял собой явления из ряда вон выходящего и приносил ощутимую пользу тому месту, где, подобно Камнорам, господствующая семья заслуживала глубокого почтения. Граф и графиня ожидали безоговорочного повиновения, а простодушное поклонение местных жителей принимали как должное. А если бы кто-то из обитателей Холлингфорда вдруг отважился противопоставить свою волю или мнение воле или мнению графа, то застыл бы в изумлении и с ужасом вспомнил французских санкюлотов, наводивших ужас в годы его молодости. Следует признать, что в ответ на почитание семья многое делала для города, неизменно относилась к вассалам снисходительно, а нередко даже проявляла доброту и заботу. Лорд Камнор лично вникал в дела города: случалось, отстранял управляющего и брал бразды правления в свои руки, чем крайне его раздражал. Управляющий был слишком богат и независим, чтобы держаться за место, где его решения могли в любую минуту лопнуть из-за того, что милорду внезапно вздумалось «заняться ерундой» (так неуважительно высказывался он о господине в домашнем кругу). На самом же деле граф всего лишь задавал вопросы своим подданным и любил управлять, основываясь на собственных наблюдениях и выводах. И за эту привычку подданные любили милорда еще глубже. Граф определенно не брезговал сплетнями, причем умудрялся эффективно портить отношения между управляющим и арендаторами. Графиня успешно восполняла эту небольшую слабость супруга своим высокомерным достоинством, проявляя снисходительность всего раз в год. Вместе с молодыми леди – своими дочерьми – она организовала школу, но не в современном духе, когда дети крестьян и рабочих получают образование более интеллектуальное, чем выпадает на долю знатных сверстников, а ту, которую следует назвать производственной. Там девочек учили шить, вести хозяйство, вкусно готовить, а главное, аккуратно одеваться в учрежденную благодетельницами единую форму: белый чепчик, белый палантин, клетчатый передник и синее платье. К костюму прилагались непременные реверансы и вежливые обращения к госпоже.
Графиня, поскольку значительную часть года проводила вдали от поместья, стремилась заручиться симпатией жительниц города, чтобы те посещали школу в долгие месяцы, которые сама она и ее дочери проводили в Лондоне. Многие праздные дамы охотно отозвались на призыв госпожи и с готовностью исполнили просьбу, сопроводив свои действия восхищенными восклицаниями и умильными вздохами: «Как это мило! Графиня такая заботливая!» И прочее.
Всегда считалось, что ни один приезжий не видел настоящего Холлингфорда до тех пор, пока не посетил школу и не выразил должного восторга при виде аккуратных маленьких учениц и их безукоризненного рукоделия. В ответ каждое лето назначался особый торжественный день, когда леди Камнор и ее дочери с великодушным и горделивым гостеприимством принимали попечительниц школы в Тауэрс-парке – величественном фамильном особняке, возвышавшемся в аристократическом уединении в центре обширного поместья, одним из входов обращенного к городу. Ежегодное празднество проходило в строго определенном порядке: в десять часов утра один из графских экипажей направлялся в Холлингфорд и методично объезжал дома удостоенных высокой чести дам. Забрав всех по очереди, возвращался через распахнутые ворота по тенистой подъездной аллее и доставлял нарядную публику к роскошной лестнице, что вела к массивным дверям особняка. Затем совершался следующий рейс, и в Тауэрс-парк прибывала новая партия очаровательных особ. Так продолжалось до тех пор, пока все приглашенные не собирались или в доме, или в великолепном саду. После должной демонстрации роскоши с одной стороны и безграничного восхищения с другой гостьям подавалось угощение, а за ним следовала новая волна восторженного любования сокровищами замка. Около четырех часов подавали кофе, и вскоре прибывал экипаж, чтобы развезти первую партию достойных особ по домам. Дамы возвращались в счастливом сознании восхитительно проведенного дня, слегка оттененном усталостью от долгих часов безупречных манер и высокопарных разговоров. Леди Камнор и ее дочери, в свою очередь, не обходились без усилий самовосхваления и усталости, которая всегда сопровождает сознательные попытки держаться в соответствии с требованиями того или иного общества.
Впервые в жизни Молли Гибсон получила приглашение в Тауэрс-парк. Для посещения школы она была слишком юной, так что причина внимания заключалась в ином. Случилось так, что однажды, когда лорд Камнор совершал очередную «исследовательскую экспедицию», из фермерского дома, который он собирался навестить, вышел мистер Гибсон – местный доктор. Желая задать какой-то небольшой вопрос (лорд Камнор редко проходил мимо знакомых, ничего не спросив, хотя далеко не всегда выслушивал ответ; таким был его стиль беседы), он проводил мистера Гибсона к одной из надворных построек, где к кольцу в стене была привязана лошадь доктора. Там же в ожидании отца спокойно и терпеливо сидела на своем маленьком растрепанном пони Молли. При виде приближающегося графа серьезные серые глаза широко раскрылись: в детском воображении этот седовласый, краснолицый, довольно неуклюжий человек представлял собой нечто среднее между архангелом и королем.
– Ваша дочь, Гибсон, а? Милая девочка. Сколько лет? А пони не мешало бы почистить и причесать. – Он потрепал животное по загривку. – Как тебя зовут, дорогая? Как я уже сказал, этот арендатор сильно задолжал с ежегодной платой, но если действительно болен, постараюсь договориться с Шипшенксом, хотя тот упрям. На что жалуется? В четверг приедешь на наше школьное собрание, милая… как тебя зовут? Не забудьте ее прислать или привезти, Гибсон, и устройте нагоняй своему конюху: уверен, что в этом году пони еще не стригли. Не забудь про четверг, милая… как тебя зовут? Договорились, не так ли?
Здесь граф увидел в противоположном конце двора старшего сына фермера и удалился своей семенящей походкой.
Доктор сел на лошадь, и они с Молли тронулись в путь. Некоторое время ехали молча, а потом с тревогой в голосе девочка спросила:
– Можно мне поехать, папа?
– Куда, дорогая? – уточнил мистер Гибсон, очнувшись от профессиональных размышлений.
– В Тауэрс-парк, в четверг. Ты же слышал. Этот джентльмен (она постеснялась произнести титул) меня пригласил.
– А ты хочешь поехать? Этот праздник всегда казался мне слишком долгим и утомительным. Начинается рано, а потом жара и все такое.
– Ах, папа! – укоризненно воскликнула Молли.
– Значит, тебе хочется принять участие?
– Да, очень хочется. Если разрешишь. Он же пригласил, ты сам слышал. Даже дважды или трижды.
– Ну что же, посмотрим… хорошо! Думаю, это можно устроить, если очень хочешь.
Они снова замолчали, а спустя некоторое время Молли проговорила:
– Пожалуйста, папа! Я очень хочу поехать, но… но мне все равно.
– Довольно странные слова. Полагаю, впрочем, что тебе все равно в том случае, если организовать поездку будет трудно. Но я смогу это сделать, так что считай вопрос решенным. Не забудь только, что необходимо белое платье. Скажи Бетти, что собираешься в гости в Тауэрс-парк, и она обо всем позаботится.
Чтобы уверенно отпустить дочку на праздник, мистеру Гибсону предстояло уладить два-три небольших дела, каждое из которых требовало некоторых усилий. Однако ему очень хотелось порадовать дорогую девочку, а потому на следующий день он отправился в Тауэрс-парк под предлогом посещения больной горничной, а на самом деле чтобы встретиться с миледи и добиться от нее подтверждения приглашения лорда Камнора. Время визита он выбрал с природной дипломатичностью, к которой часто прибегал в общении с благородным семейством: во двор въехал около полудня – незадолго до ленча и в то же время после того, как улеглось ежедневное волнение вскрытия почтового мешка и обсуждения его содержимого. Оставив коня на попечение грума, доктор воспользовался черным ходом: с этой стороны особняк носил название «дом», в то время как фасад гордо именовался Тауэрс-парком. Он осмотрел пациентку, дал необходимые указания экономке и с полевым цветком в руке отправился на поиски одной из молодых леди в сад, где, как надеялся и рассчитывал, встретил и саму леди Камнор. Обсуждая с дочерью содержание только что полученного письма, графиня одновременно распоряжалась посадкой новых диковинных растений.
– Заехал, чтобы осмотреть Нэнни, а заодно привез леди Агнес тот самый болотный цветок, о котором рассказывал.
– Благодарю вас, мистер Гибсон! Посмотри, мама! Это же редкая Drosera rotundifolia [4], о которой я так давно мечтаю.
– Ах, да! Согласна, очень миленький цветочек, вот только я совсем не ботаник. Надеюсь, Нэнни пошла на поправку? Мы не можем допустить, чтобы на следующей неделе кто-то из слуг болел, ведь в доме будет полно гостей! А тут еще напрашиваются Дэнби. Приезжаем после Троицына дня, чтобы насладиться тишиной и покоем, и половину прислуги оставляем в городе. Но как только люди узнают, что мы здесь, сразу начинают писать, как мечтают о глотке свежего воздуха и как чудесно у нас в поместье весной. А виноват прежде всего сам лорд Камнор: сразу начинает путешествовать по округе и приглашать соседей провести в Тауэрс-парке несколько дней.
– Ничего, мама, потерпи немного. В пятницу, восемнадцатого числа, вернемся в город, – попыталась утешить леди Агнес.
– Ах да, конечно! Сразу после визита школьных попечительниц. Но до этого счастливого дня еще целая неделя.
– Кстати, – вставил мистер Гибсон, воспользовавшись удобной возможностью, – вчера встретил милорда на ферме «Три дерева», и он любезно пригласил мою дочку на праздник в четверг. Уверен, что девчушка будет счастлива.
Он умолк в ожидании реакции леди Камнор.
– Ах да, конечно! Если милорд пригласил, полагаю, юная леди должна приехать, но лучше бы он не проявлял такого безудержного гостеприимства! И дело не в вашей дочке. Только представьте: на днях он встретил младшую мисс Браунинг, о существовании которой я даже не слышала.
– Она регулярно посещает школу, мама, – пояснила леди Агнес.
– Вполне возможно. Я же не говорила, что это не так. Знала, что есть попечительница по фамилии Браунинг, однако не подозревала, что их две. Разумеется, как только лорд Камнор услышал, что существует вторая особа, сразу пригласил и ее тоже. Поэтому, чтобы привезти всех, экипажу придется четырежды ездить туда и обратно. Так что ваша дочь, мистер Гибсон, никому не помешает, и ради вас я буду рада ее принять. Может быть, поместится на сиденье между двумя мисс Браунинг? Думаю, вы это устроите. Главное, чтобы на следующей неделе Нэнни окончательно выздоровела и смогла вернуться к работе.
Мистер Гибсон направился к выходу, однако леди Камнор его окликнула:
– О, вспомнила: к нам приехала Клэр. Вы ведь ее помните, не так ли? Когда-то давным-давно она была вашей пациенткой.
– Клэр… – озадаченно повторил мистер Гибсон.
– Забыли? Много лет назад мисс Клэр служила у нас гувернанткой, – подсказала леди Агнес. – Примерно лет двенадцать-четырнадцать назад, еще до замужества леди Коксхейвен.
– Ах да! – вспомнил доктор. – Та самая мисс Клэр, которая заболела скарлатиной. Очень хорошенькая деликатная девушка. Однако я думал, что она замужем!
– Да! – воскликнула леди Камнор. – Глупышка не понимала своего счастья, а ведь все мы так хорошо к ней относились. Уехала, вышла замуж за бедного викария и стала глупой миссис Киркпатрик, но мы все равно продолжаем называть ее Клэр. И вот теперь муж умер. Она осталась вдовой и живет здесь, у нас, а мы ломаем головы, пытаясь придумать, как устроить ее жизнь, не разлучая с ребенком. Если желаете возобновить знакомство, то она где-то неподалеку, в саду.
– Благодарю, миледи. Боюсь, сегодня нет времени. Еще предстоит немало визитов. Я и так задержался у вас слишком долго.
Несмотря на занятость, вечером доктор заехал к сестрам Браунинг и договорился, что Молли отправится в Тауэрс-парк вместе с ними. Высокие статные особы уже переступили порог первой молодости и встретили вдовца чрезвычайно любезно.
– Право, мистер Гибсон, мы будем счастливы, если Молли поедет с нами. Даже не стоило спрашивать! – воскликнула старшая мисс Браунинг, Кларинда.
– Не сплю по ночам, постоянно думаю о празднике, – добавила мисс Фиби. – Видите ли, никогда прежде не была во дворце, хотя сестра ездит туда регулярно. Мое имя уже три года подряд числится в списке попечительниц школы, однако графиня ни разу не упомянула меня в своей пригласительной записке. Не могла же я сама заявить о себе и явиться в такое великолепное место без приглашения, правда?
– В прошлом году я сказала Фиби, – вступила в разговор сестра, – что, несомненно, графиня всего лишь допустила непреднамеренную оплошность, если можно так сказать. Не увидев Фиби среди гостей, она бы глубоко расстроилась, но Фиби настолько деликатна, мистер Гибсон, что не захотела поехать и осталась дома. Уверяю вас, что ее отсутствие испортило мне все удовольствие: то и дело вспоминалось печальное лицо в окне, когда я уезжала. Поверьте, в глазах стояли слезы.
– Да, сестра, оставшись одна, я долго плакала, – подтвердила мисс Фиби. – Но все равно думаю, что правильно сделала, не поехав туда, куда меня не пригласили. Не так ли, мистер Гибсон?
– Несомненно, – подтвердил доктор. – Тем более что в этом году непременно поедете. А тогда шел дождь.
– Да, помню! Чтобы собраться с духом, начала наводить порядок в своем комоде и так сосредоточилась, что даже испугалась, услышав, как дождь стучит по стеклам. «Боже мой! – воскликнула я мысленно. – Во что же превратятся белые атласные туфельки сестры, если после такого дождя придется ходить по мокрой траве?» Понимаете, я много думала о ее новых туфлях, а в этом году она купила мне в подарок точно такие же: белые и атласные.
– Молли, конечно, знает, что одеться надо во все самое лучшее, – словно между прочим, заметила старшая мисс Браунинг. – Если нужно, можем поделиться бусами или искусственными цветами.
– Молли будет в белом платье, – поспешно вставил мистер Гибсон, не испытывая восхищения вкусом сестер Браунинг и не желая наряжать собственное дитя по их указанию: вкус старой служанки Бетти вполне устраивал его своей простотой.
Старшая мисс Браунинг встала и с едва заметным раздражением в голосе проговорила:
– О, очень хорошо! Уверена, что это будет правильно.
А мисс Фиби высказалась иначе:
– Несомненно, Молли в любом наряде будет выглядеть очень мило.
Глава 2
Новенькая в светском обществе
В долгожданный четверг, ровно в десять утра, графский экипаж отправился за первой группой гостей. Молли была готова задолго до его первого появления, хотя официальное уведомление гласило, что обе мисс Браунинг, а вместе с ними и она, поедут последним, четвертым рейсом. Накануне ее тщательно отмыли, и теперь лицо ее сияло чистотой; оборки на платье и ленты соперничали белизной со снегом. Хрупкую прелесть защищала доставшаяся от матери украшенная пышными кружевами черная накидка, которая на ребенке смотрелась старомодно и странно. Впервые в жизни Молли надела лайковые перчатки: до этого носила только хлопчатобумажные. Для маленьких, с ямочками, пальчиков перчатки оказались слишком велики, однако Бетти сказала, что это очень хорошо: хватит на много лет. От долгого взволнованного ожидания девочка то и дело вздрагивала, а однажды едва не упала в обморок. Бетти мудро заметила, что горшок, с которого не спускают глаз, никогда не закипит, однако Молли не отходила от окна, ожидая появления экипажа. И вот наконец спустя два часа из-за угла показалась громоздкая карета.
Ей пришлось сидеть, пригнувшись к коленям, чтобы не помять новые платья обеих мисс Браунинг, но в то же время не доставить неудобства занимавшей переднее сиденье толстой миссис Гуденаф и ее племяннице. В итоге она почти и не сидела. Кроме того, Молли пришлось ехать в середине экипажа, на виду у всего Холлингфорда. Для маленького городка день выдался слишком торжественным, чтобы жизнь текла в обычном режиме. Из окон верхних этажей глазели горничные; в дверях магазинов стояли жены торговцев; из хижин выбегали женщины с младенцами на руках; дети постарше, еще не знавшие, что графский экипаж следует встречать почтительно, весело кричали вслед. Привратница держала ворота открытыми и приветствовала реверансом каждую новую партию гостей. Вот, наконец, въехали в парк, а вскоре показался величественный особняк, и экипаж погрузился в молчание, нарушенное лишь единственным неуверенным замечанием гостившей у тетушки племянницы миссис Гуденаф. Увидев двойную полукруглую лестницу, та робко спросила:
– Кажется, это называется перроном, не так ли?
Однако в ответ на нее все дружно зашикали. Молли все это так расстроило, что захотелось как можно скорее вернуться домой, однако стоило ей вместе со всеми пройти по прекрасным угодьям, равных которым она не видела ни разу в жизни, как все страдания тут же отступили. По обе стороны дороги купались в солнечном сиянии бархатные зеленые лужайки и уходили в тень раскидистых деревьев. Если мягкие, залитые светом газоны разделялись узкими укрепленными канавами и сменялись лесным мраком, то ничего этого Молли не замечала, а сочетание ухоженных участков с естественными зарослями обладало в ее глазах непостижимым очарованием. Окружавшие особняк стены и заборы были скрыты плетистыми розами, жимолостью редких сортов и другими пышно цветущими лианами. Многочисленные клумбы оживляли изумрудное пространство багровым, алым, синим, оранжевым сиянием.
Крепко сжимая руку Кларинде, Молли вместе со всеми гуляла по саду под предводительством одной из дочерей графа и графини. Достойную леди чрезвычайно забавляло бурное восхищение, с которым гостьи встречали каждый новый пейзаж или просто милый, уютный уголок. Как приличествовало ее возрасту и положению, Молли молчала и лишь время от времени выражала восторг глубокими вздохами. Через некоторое время аллея привела к длинному мерцающему ряду оранжерей и теплиц, где гостей принял садовник. Эта часть сада интересовала девочку намного меньше, чем цветущие клумбы, но леди Агнес обладала глубокими научными знаниями, поэтому долго и подробно рассказывала о растениях. В конце концов, Молли страшно устала, у нее кружилась голова, но она стеснялась об этом сказать, и лишь потом, испугавшись, что рухнет в обморок прямо на грядку с драгоценными растениями, сжала руку мисс Браунинг и умоляюще прошептала:
– Нельзя ли мне выйти на воздух? Здесь совсем нечем дышать!
– Ах, конечно, дорогая. Должно быть, тебе еще трудно это понять, но здесь столько интересного и познавательного, так много латыни!
Кларинда поспешно отвернулась, опасаясь пропустить хотя бы слово из уникальной лекции об орхидеях, а Молли поспешила покинуть душную оранжерею. На воздухе она сразу почувствовала себя намного лучше и отправилась гулять по парку и саду, то с удовольствием забредая в тень деревьев, чтобы послушать пение птиц, то останавливаясь у центрального фонтана. Она бродила, разглядывая диковинные цветы, не задумываясь о том, куда идет, пока, наконец, не утомилась настолько, что захотела вернуться к особняку, но испугалась, что заблудится и наткнется на чужих леди, где не будет хотя бы одной мисс Браунинг. Солнце безжалостно пекло, от жары опять разболелась голова, и ноги сами понесли к раскидистому кедру, густые ветви которого почти касались зеленой лужайки и обещали щедрую тень и прохладу. Под деревом стояла простая деревянная скамья, и Молли присела отдохнуть, но не заметила, как уснула.
Разбудили ее голоса. Девочка испуганно вскочила и увидела двух дам, которые без стеснения говорили о ней, хотя были совершенно незнакомыми. От смутного ощущения вины, голода, усталости и утреннего волнения Молли расплакалась.
– Бедняжка! Должно быть, заблудилась. Несомненно, приехала из Холлингфорда вместе со всеми, – проговорила старшая из собеседниц, которая выглядела лет на сорок. Лицо дамы, которая на самом деле едва переступила порог тридцатилетия, не отличалось красотой и казалось весьма суровым, а платье исчерпало резерв богатства, допустимый для утренних фасонов. Низкий, лишенный модуляций голос в менее благородном обществе назвали бы грубым, однако это определение никоим образом не могло относиться к леди Коксхейвен – старшей дочери графа и графини. Вторая дама выглядела значительно моложе, хотя на самом деле была на несколько лет старше собеседницы. На первый взгляд она показалась Молли самой красивой особой, какую приходилось видеть, и действительно отличалась редким очарованием. На замечание леди Коксхейвен она ответила мягко, даже как-то жалобно: