Мы вошли в приемную. Пленницу с трудом можно было узнать. Куда девался ее румянец? Лицо было истомлено, заплаканные, красные глаза опухли, она едва держалась на ногах. Усадив ее в кресло, я спросил, не желает ли она чем-нибудь подкрепить себя. Она попросила оставить ее одну на несколько минут. Мы вышли.
Я послал Кокорина пригласить, двух понятых, которых через другое крыльцо провели в мой кабинет и поставили за ширмами. Между тем полицеймейстер рассказывал мне следующее:
– Часов до двух полиция не могла напасть на ее след. Утром она была у нескольких своих родственников и после всех – у дяди своего Гамельмана. Оттуда она уехала с братом, но никто не знал куда. Прохожие видели на улицах тройку лошадей с двумя седоками. Кокорин и несколько полицейских взяли верховых лошадей и пустились в погоню по разным дорогам. Беглецов настигли в селе Гуслицы и привезли сюда.
На вопросы Кокорина, куда Боброва намерена была уехать, она отвечала, что не знает и ехала туда, куда вез ее брат.
Я простился с полицеймейстером и Кокориным и пригласил Анну Дмитриевну войти в мой кабинет. Увидев секретаря, она сказала:
– Здесь есть постороннее лицо. Нельзя ли нам остаться вдвоем?
Секретарь по моему знаку вышел из комнаты.
Анна Дмитриевна опустившись в кресло, начала так:
– Я не по своей воле уезжала отсюда. Даю вам слово, что я исполняла только желание моего брата… Он думал меня этим спасти… Меня силой посадили в сани… Прошу вас только не подвергать моего брата ответственности.
– Будьте покойны.
– Но я должна сознаться, что под влиянием быстрой езды, свежего воздуха, при виде спокойных и веселых лиц, идущих по улицам… во мне появился страх потерять свободу. Я не хотела бежать, но была рада, что меня увозят! Этим я как бы очищалась перед своею совестью в том, что вновь покидаю Ичалова на произвол судьбы… И зачем я не бросилась под лошадей, зачем пожалела жизнь?..
– Бог остерег вас. Вы еще не выполнили свой долг, вы еще не договорили вчерашних слов ваших.
Она сделала нетерпеливое движение, точно упрекая себя за эту откровенность, и опустила глаза.
– Вспомните, что в ваших руках судьба невинного, – сказал я.
Она подняла голову, подумала немного и спросила:
– Чего вам от меня еще нужно? Вчера я все сказала.
– Вы сообщили только факт, а суду нужны подробности. Я попрошу вас рассказать теперь, каким образом совершено вами убийство.
Она снова низко-низко опустила голову и, перебирая руками складки своего платья, думала. Я не мог видеть ее лица, но догадывался, что нерешительность овладевала ею. Через минуту она посмотрела на меня пристально, подавила вздох и, повернув лицо в сторону, сказала:
– Я могла и оговорить себя… Чего вам от меня нужно? – вдруг вскрикнула она и впилась в меня блестящими глазами.
– Я исполнитель, Анна Дмитриевна, – сказал я мягко.
– Верховного правосудия?
– Да, правосудия.
– Но разве мало вашему правосудию того, в чем я созналась? Оно хочет подробностей, воспоминаний, оно хочет, чтобы я душу перед ним вывернула, чтобы я пережила вновь… Нет, не будет этого!.. У вас нет доказательств!
Я подошел к несгораемому шкафу, достал бритвы и положил их на стол.
– В этом футляре одна из бритв вашего брата, – сказал я. – В запечатанном свертке находится совершенно такая же бритва, составляющая с этой пару.
– Так что же?
– Этой бритвой зарезана Русланова.
– Почему же именно этой?
– На ней ее кровь. На ней волосы из ее брови.
– Как же вы докажете, что на бритве ее кровь?
– Это докажет врачебное ведомство.
– Как же оно узнает, чья именно это кровь? И почему из того, что на бритве кровь, можно заключить, что я убийца?
– Вот вам другое доказательство, – сказал я, показывая записку, отобранную у модистки Мазуриной.
– Я не знаю этой записки.
– Записка выпала из кармана вашего платья, которое переделывалось у Мазуриной после бала.
– Я где-то читала, что одного убийцу нашли по пуговице, оторвавшейся от его жилета. Вы, должно быть, уголовных романов начитались и подбираете всякий вздор. Я ничего больше не скажу вам.
Она замолчала и упорно стала смотреть в сторону.
– Я, конечно, не могу заставить вас говорить. Не угодно ли вам удостоверить вашей подписью, что вы отказываетесь дать показание?
– Не желаю.
Я вышел в переднюю и сделал распоряжение о том, чтобы ко мне немедленно доставили арестанта Ичалова. Появление его, казалось мне, должно было дать другое направление показаниям Бобровой.
Мы оба молчали. Она то вставала и подходила к окну, то садилась снова. Я раскрыл книгу и старался читать, по временам взглядывая на нее. Она раз поймала меня на этом и, усмехнувшись, сказала: «Какой интересный tete-a-tete!»[1 - Беседа наедине (фр.)] Я промолчал.
Прошло около получаса. Наконец раздался звонок, за ним послышались в передней шаги и тяжелые удары ружейными прикладами об пол. Двери широко растворились, и в кабинет вошел арестант в серой шинели. За арестантом вошли двое конвойных с ружьями.
Ичалов взглянул на Боброву.
– Боже мой! – глухо проговорила она и закрыла лицо руками.
– Угодно ли вам… – начал было я.
– Уведите его, ради Бога, – сказала она, не отрывая рук от лица. – Я все скажу…
– Бог вам судья! – сказал Ичалов.
Я дал знак, чтобы арестанта вывели.
– Несчастный! И все это я наделала! – сказала Боброва, открывая лицо и смотря на дверь, в которую вышел Ичалов. – Нет, довольно одной… Убить двоих…
Она точно думала вслух, произнося эти слова.