– Я умываю руки, – заявил его собеседник.
– Ничего подобного. И вообще, что это за выражения, Уизерс? Следите за своим языком. И занимайтесь своим делом и прислушивайтесь, как полагается, к честной критике.
– Черт знает что, – проговорил посетитель, но на сей раз скорее с нотой отчаяния в голосе. – Я официально отказываюсь от дальнейшего лечения. Считайте это моим последним словом.
Последовала продолжительная пауза, во время которой Пол безуспешно пытался сдвинуть Седрика с места.
– Я не принимаю отставки, – сказал наконец сэр Генри. – Повторяю, Уизерс, успокойтесь. Вы должны понять. У меня много всяких проблем. Очень много. К тому же потерпите капризы старика, а? Не пожалеете. Право, не пожалеете. Закройте-ка дверь и выслушайте меня.
Не поворачиваясь, посетитель медленно прикрыл дверь.
– Ну а теперь, – прошептал Седрик, – он посулит бедному доктору Уизерсу, что упомянет его в завещании.
– Ну пошли же наконец, ради Бога, – проговорил Пол, и они направились к театрику.
Полчаса спустя Трой установила мольберт, растянула холст и приготовила для этюдов бумагу и дощечки. Театрик представлял собой точную копию настоящей сцены с довольно просторной площадкой. Задник декорации «Макбета» был прост и превосходен в своем замысле. Сценограф исключительно точно воплотил первоначальный набросок Трой. Прямо перед ним, в точном композиционном порядке, располагались трехмерные фигуры, в нужных местах разрывающие тканую поверхность. Трой сразу решила, где она поместит своего героя. Никаких попыток актуализировать фон. Чисто театральное решение. «Вообще-то тут бы хорошо подошла болтающаяся веревка, – подумала она, – но вряд ли это понравится заказчикам. А вдруг он согласится?»
Седрик и Пол начали показывать ей, что можно сделать со светом. Трой пребывала в превосходном расположении духа. Ей нравился запах холста и клея и приятно было ощущать, что вот место, где люди работают. В театрике даже Седрик стал не похож на самого себя. Он обнаружил хорошее знакомство с предметом, живо откликался на предложения Трой, придержал Пола, когда тот предложил залить сцену снопами огня, заставил его уняться, пока он сам выбирал какое-то одно световое пятно.
– Поскромнее надо с задником, поскромнее! – восклицал он. – А ну-ка попробуем снизу! – И тут же появился мерцающий свет, что весьма понравилось Трой.
– Да, но вам-то ничего не видно, – растерянно заметил Седрик. – Черт! Что же придумать?
– Могу принести обычный светильник и подключить через удлинитель, – предложил Пол. – Или снимем шторы.
– Но тогда будет проникать дневной свет. – Седрик в отчаянии посмотрел на Трой. – Или ничего страшного?
– Попробуем.
В конце концов, умело расположив отражатели, Трой добилась того, чтобы и дневной свет падал на холст, и сцена не пропадала.
Часы – разумеется, большие часы – на центральной башне пробили одиннадцать. Где-то в глубине открылась и тут же захлопнулась дверь, и в освещенном пространстве появился сэр Генри – вылитый Макбет.
– Ну и ну, – прошептала Трой. – Вот это да!
– Настоящий маскарад, – сказал ей на ухо Седрик, – но, странное дело, мурашки по коже бегут. Или нет? Не слишком театральный костюм?
– На мой вкус, нет, – решительно ответила Трой и пошла по проходу навстречу своему натурщику.
II
В полдень Трой пригладила волосы, прислонила крупный рисунок углем к сцене и отошла от нее по проходу. Сэр Генри снял шлем, слегка вздохнул и осторожно двинулся к стулу, стоящему в кулисе.
– Полагаю, вы хотите закончить на сегодня, – рассеянно сказала Трой, кусая ноготь большого пальца и вглядываясь в рисунок.
– Старость не радость, – откликнулся сэр Генри, и только тут Трой заметила, что выглядит он не просто немного усталым. Перед сеансом он положил вокруг глаз густые тени и подкрасил разведенной в воде краской усы и бородку. Помимо того, он надел парик с длинными прядями черных волос. Но ни косметика, ни парик не могли скрыть, что щеки у него ввалились, а голова поникла.
– Вынуждена вас отпустить, – сказала Трой. – На- деюсь, я была не слишком требовательна. Забываешься, знаете ли.
– И вспоминаешь тоже, – сказал сэр Генри. – Я, например, вспоминаю роль. Впервые сыграл ее в 1904 году.
Трой быстро подняла голову, почувствовав к этому человеку внезапную симпатию.
– Это была замечательная роль, – добавил он. – Замечательная.
– Пять лет назад, когда я увидела вас в ней, это было сильное впечатление.
– Я играл ее в шести разных спектаклях и всякий раз выкладывался до конца. Никогда она не приносила мне несчастья.
– Я слышала, что среди исполнителей роли Макбета распространено суеверие. Нельзя цитировать пьесу, верно? – Трой внезапно подскочила к рисунку и стерла ногтем слишком жирную линию. – Вы тоже считаете, что это приносит беду? – рассеянно спросила она.
– Другим актерам – да, – очень серьезно ответил он. – Во время представления за кулисами всегда такая напряженная атмосфера. Люди нервничают.
– Не потому ли, что помнят о суеверии?
– Может быть. От такого ощущения не избавишься. Но мне эта пьеса никогда несчастий не приносила. – Голос его, секунду назад звучавший устало, окреп. – Иначе зачем бы мне выбирать для портрета именно эту роль? Так что нет, точно нет. А теперь, – сказал он, возвращаясь к своей величественной и сверхгалантной манере, – будет ли мне позволено хоть краем глаза взглянуть?
Нельзя сказать, что Трой была в восторге от этой идеи, и все же слегка протолкнула рисунок в проход и повернула его к нему.
– Боюсь только, пока мало что можно понять, – сказала она. – Это всего лишь нечто вроде общей идеи того, что я хочу изобразить.
– Ну да, ну да! – Он сунул руку в рубаху, извлек пенсне в золотой оправе, и мгновенно перед Трой вновь возник Макбет, только в очках, рассматривающий собственный портрет. – Умница, – сказал он. – Настоящая умница.
Трой отнесла рисунок на место, и сэр Генри медленно разогнулся.
– «Прочь, прочь, все это взято взаймы»[24 - У. Шекспир. «Король Лир», акт 3, сцена 4. Пер. М. Кузмина.], – продекламировал он. – Мне надо переодеться. – Привычным жестом он поправил плащ, развернул плечи, перешел на освещенное место и прицелился кинжалом в крупный пустой холст. Голос его, словно специально поставленный для этого выступления, мощно разнесся под сводами театрика:
Что ж, будь здоров. Одно могу сказать я:
Смотри не пожалей о старом платье.
Благослови Господь
И вас, и всех…[25 - У. Шекспир. «Макбет», акт 2, сцена 4. Пер. Ю. Корнеева.]
К счастью, Трой вспомнила следующую строку. Сэр Генри перекрестился и, минуя фигуры-манекены, зашагал к двери за сценой. Она захлопнулась за ним, и Трой осталась одна.
Она еще раньше решила сразу же перенести изображение на большой холст. Эскизов больше не будет. Время поджимало, а то, чего ей хочется, было уже и так ясно. С чем сравнить момент, подумала она, когда стоишь лицом к лицу с туго натянутым холстом и поднимаешь руку, чтобы нанести первый мазок. И, сделав глубокий вдох, она провела угольным карандашом по холсту. Он откликнулся, издав что-то вроде слабого барабанного звука. «Что ж, поплыли», – подумала она.
Прошло пятьдесят минут, и под пальцами ее начал формироваться ритм и материя рисунка. Она расхаживала взад-вперед, время от времени останавливаясь и нанося резкие удары острием угольного карандаша или проводя им по зернистой поверхности холста. Все, что Трой сейчас собой представляла, воплотилось в эту тонкую почерневшую ладонь. В конце концов она остановилась в десяти шагах от полотна и, выждав немного, закурила сигарету, взяла пыльную тряпку и начала обмахивать рисунок. На пол посыпалась угольная пыль.
– Что, не нравится? – раздался резкий голос.
Трой так и подпрыгнула и обернулась. Засунув руки в карманы передника и расставив ноги, в проходе стояла девочка, которая сегодня утром затеяла драку на террасе.
– Откуда ты появилась? – требовательно спросила Трой.
– Через заднюю дверь вошла. Потихоньку, потому что мне запретили. А почему ты все стираешь? Не нравится?
– Я не стираю. Все на месте. – И действительно, контуры рисунка никуда не исчезли. – Я просто убираю лишнее, – отрывисто добавила она. – Иначе краски смешаются.
– А что, Нодди будет так чудно? одет?
