Последняя капля желаний
– Достижение, – усмехнулась Жанна. – Почему замуж не вышла, находясь среди такого цветника?
– Не берут, – фыркнула Санька. Кажется, она легкомысленно относится к своему незамужнему положению, хотя находится на критической отметке, двадцатичетырехлетний возраст не предполагает множества женихов. – А вы почему до сих пор не расписались? Пять лет – достаточный срок, чтобы определиться.
Осекшись, Жанна присела на табуретку, но ведь сама бестактно полезла в ее душу, наверняка затронув болезненную тему, вот и получила такой же встречный вопрос. Однако Санька спросила без задней мысли, хитрить и подначивать она не умеет, следовательно, заслуживает правдивого ответа, поэтому Жанна честно сказала:
– Я не хочу. Да, я. Семья – это когда дети, а у меня не получается… Не хочу сковывать Глеба штампом. Если и на этот раз не получится, сама предложу расстаться. Ему уже тридцать шесть, у него давно появилась потребность стать отцом, а я его слишком люблю, чтобы лишить этой радости…
– Так ты в положении? – обрадовалась Санька.
– Я бы сказала, опять, – далеко не радостно вздохнула Жанна. – Почти четыре месяца. Как я рада, что ты приехала, теперь спокойно лягу на сохранение, а на тебя взвалю хозяйственный воз, уж извини.
– Запросто! Обещаю сохранять тебя до самых родов. Мне бы только на работу устроиться, на вашей шее сидеть я не намерена.
Обе вздрогнули от неожиданности, в их тесный кружок шумно влился Глеб и сгреб Саньку в охапку:
– А я гадаю, кто это шушукается? Мы ждем, когда она сообщит о приезде… Кстати! Теща передала зятю презент собственного изготовления?
– Конечно! – Санька вырвалась из его объятий. – Сейчас принесу.
Через несколько секунд она вернулась, поставив на стол две бутылки «огнетушителя». Жанна недовольно поморщилась, а Глеб восторженно принял подарок, одну бутыль оставил, уселся и командным голосом рявкнул, тем самым отсекая всяческие протесты со стороны Жанны:
– Жена, где рюмки? Тебе нельзя, а мы с Санькой…
– А я не пью, – заявила гостья. – Ты забыл, я же от кваса пьянею.
– Жаль. Ну, мне больше достанется. – Он поднял полную рюмку, посмотрел на свет и остался доволен: – Как слеза! Главное, ядов, вредящих здоровью, ни капли нет. Это я говорю для тех, кто мечет из глаз молнии, – он покосился на Жанну. – За вас, мои красавицы!
Глеб нисколько не преувеличил, девчонки были породистые, как скаковые лошадки, но при всем при том, как говорится, на любителя. Так ведь любая красота – понятие растяжимое, посему не всех в общепризнанном эталоне она трогает, имеются и другие предпочтения. Жанну и Саньку Глеб считал красавицами, а что?!
Обе крупные, в идеальной форме (с мужской точки зрения), во всяком случае, не надо при помощи лупы искать грудь, у девчонок все на своих законных местах. И лицами схожи: губы алые без помады, выпуклые и резко очерченные, глаза у обеих цвета корицы, ресницы и брови черные, лбы высокие, русые волосы густые. Стоит взглянуть на них, и сразу понимаешь: это родные сестры, но при всей схожести они абсолютно разные.
Дело даже не в прическе. У Саньки длинная стрижка «в свободном полете», то есть волосы как бы взбиты, пряди небрежно уложены, отчего широкоскулое лицо с крупными чертами выглядит дерзким. У Жанны, наоборот, волосы зачесаны назад без всякой челки, поэтому тот же овал лица смотрится более женственным. Да и сама она мягкая, несколько безвольная, но далека от воплощения мужских грез: чтобы жена была не больно языкастой, не напоминала электропилу, основную часть жизни проводила на кухне и мужа обожала. Мужа она обожает, на кухне разве что не спит, а покомандовать любит и пилит его изредка.
Санька тоже явно не из отары покорных овечек, однако понимаешь это, когда узнаешь ее поближе или в определенных обстоятельствах. Многие спокойной девушке приписывают нордический характер и не подозревают, что она упряма, решительна, строптива, не боится рисковать и себя очень уважает.
Глеб с наслаждением закусывал окороком и слушал жизнеописание в формате Тмутаракани, жутко неинтересное, потому что банальное. Санька, приехавшая искать место под солнцем, еще не знала, что Тмутаракань мало чем отличается от города-миллионщика, жизненные принципы-то везде одни и те же.
А она по-хорошему завидовала Жанне, у нее же есть Глеб – большой, добрый и любящий, надежный. Бывают люди, которым безраздельно доверяешь, посмотришь – вроде бы ничего особенного в них нет, обычное лицо, каких тысячи, но выделяешь только таких, как Глеб. Однако Саньке не понравился настрой Жанны, он встревожил ее. Нет, нет, теперь младшая сестра будет рядом и заставит ребенка родиться, иначе Жанна сделает несчастной себя и Глеба, а они этого не заслуживают.
3
Планы Рудольфа полетели в тартарары. Особенно обидно стало, когда небо посветлело, а конца выяснениям не было видно.
Врачи вызвали полицию, мол, так надо, ибо смерть наступила при невыясненных обстоятельствах, пусть те, кому положено, выясняют, сама ли женщина погибла, или ей помогли. Господа полицейские появились, и началось!
На Рудольфа наехали: как посмели вытащить труп на улицу! У того поначалу челюсть отвисла, поэтому на идиотскую претензию, противоречащую общечеловеческой морали, он не в состоянии был дать отпор. Увидев потрясенную физиономию Рудольфа, зареванная Ия чуть не с кулаками кинулась на тупорылого типа при исполнении:
– По-вашему, мы не должны были пытаться спасти Викторию? А если бы на ее месте оказались ваша жена, дочь, мать? Вы бы спокойно ждали, когда она окончательно умрет в этой газовой камере?
– Ия, успокойся. – Рудольф обхватил ее руками и крепко прижал к себе, но она в ярости вырывалась:
– Нет, пусть ответят! Вы бросили бы друзей умирать? Мы вытащили ее, потому что надеялись… потому что не знали… хотели…
И море слез выдала, искренне горюя.
– Ну, все, все, – крепче прижал ее к себе Рудольф. – Ия, мы с тобой сделали то, что сделал бы каждый на нашем месте, успокойся.
Мало-помалу она перестала рыдать, обняла его за шею, так они и стояли, пока эксперты осматривали труп и гараж.
Труп… Виктория не старуха, не болела, курить бросила, не пила, еще днем Ия обедала с ней в кафе, и вдруг она уже никто, тело, которому не удалось вернуть дыхание, а значит, жизнь. За короткий отрезок времени смерть успела изменить лицо Виктоши своею беспощадной рукой и нанести специфические отметины, которые не позволят ошибиться, принять труп за живого человека. На это было страшно смотреть, поэтому Ия спрятала лицо на груди Рудольфа.
Некоторое время спустя старший группы отозвал его, но Рудольф сначала отвел Ию в машину, после чего мужчины уселись на ступеньки крыльца. Второй полицейский пристроился рядом, уложил на колени папку с чистыми листами, приготовился записывать.
– Рассказывайте, как и почему вы здесь оказались, как обнаружили труп, – тягуче выговорил старший группы.
Рудольф умел излагать лаконично и в достаточной степени убедительно, чтобы стражи порядка не стали пытать его дополнительными вопросами. В сущности, картина была ясна, ведь следов насильственной смерти не обнаружено. Это не первая и не последняя смерть в автомобиле, двигатель которого работает в гараже, хотя автолюбителям должно быть известно, какую опасность представляют выхлопные газы в закрытом помещении. Выходит, грамотных много, а знаний мало. К тому же спозаранок у старшего группы не очень-то голова варила, чтобы задуматься над нелепостью этой смерти.
– Весной тоже было два трупа в гараже, – сказал молодой человек, записывающий показания Рудольфа. – Мужик с бабой не нашли другого места, где заняться сексом. Оба насладились, видимо, решили отдохнуть, задремали и не проснулись. Сын мужика обнаружил трупы, а жена отказывалась его хоронить, обиделась на покойника за измену.
Рудольфу были глубоко безразличны угоревшие любовники, он чертовски устал, как-никак трудился долго, пытаясь оживить Викторию, а шел уже восьмой час утра, и он мечтал поскорее сесть в машину да укатить отсюда.
– Прочтите и распишитесь, – сказал старший группы, зевнув. – И позовите вашу жену…
– Прошу вас, не сегодня, – запротестовал Рудольф. – Вы же видели, в каком она состоянии. Это произошло неожиданно очень… Обещаю привезти ее в райотдел, когда она хотя бы немного придет в себя.
Он начал читать, плохо разбирая чужой почерк, в это время к ним подошел сухощавый мужчина в дымчатых очках, как понял Рудольф, один из экспертов, во всяком случае, на его долю выпала большая часть работы:
– Как будто все чисто, но…
– Что – но? – насторожился старший группы, усмотрев за недосказанностью сомнения по поводу «чистоты» смерти.
– Никак не могу понять, зачем она осталась в гараже.
– Действительно, – встрепенулся Рудольф, не заостривший внимания раньше на этой странности. – Она же домой приехала…
– Ворота открываются наружу, – рассуждал криминалист, – значит, девушка заехала в гараж, вышла из машины, не заглушив двигатель, и прикрыла ворота. Затем она вернулась обратно в салон и, получается, ждала смерти. – Он обратился к Рудольфу: – Когда вы приехали, двигатель еще работал?
– Нет, – ответил тот. – Думаю, заглох перед самым нашим приездом, потому что когда мы открыли гараж, то, стоя на воздухе, чуть не задохнулись от выхлопных газов.
– А как вы догадались заглянуть в гараж?
– Ия звонила Виктории, хотела убедиться, что она дома, раз уж мы приехали. А я стоял возле гаража и услышал ответный слабый сигнал. Кстати, дверца машины была приоткрыта.
– А на каком месте она сидела?
– За рулем. На водительском.
– Самоубийство, – тягостно вздохнул старший группы.
Самоубийство хуже несчастного случая. Предсмертной записки с известным текстом «В моей смерти прошу никого не винить» не нашли, стало быть, предстоит покопаться. Как правило, доказать, что человека довели до суицида, крайне сложно, практически невозможно, но потратить силы и время придется, потому и затосковал старший группы. Однако криминалиста в дымчатых очках что-то не устраивало в этой версии, он пристал к Рудольфу:
– А лично у вас какая идея возникла насчет смерти девушки? Ведь ваша жена – ее подруга, она, наверное, успела поделиться с вами соображениями, пока вы ждали нас?
– Да какие там соображения, – вяло отмахнулся Рудольф. – До приезда «скорой» мы пытались оживить Викторию, потом врач констатировал смерть, у Ии началась истерика… сами понимаете. И у меня идей никаких не возникло… хотя… хотя…
– Вам что-то показалось странным? Что?
Рудольф припомнил, как открывал ворота гаража, ведь именно тогда появился некий раздражитель. Да-да, что-то ему мешало… Пришлось детально восстановить в памяти каждый шаг, и он вспомнил:
– Бревно. Вон оно лежит, я его отодвинул…
– Отодвинули? – заинтересовался криминалист. – Почему вы его отодвигали?
А ведь этот кривой ствол многое объясняет, и Рудольф встал и пошел к нему, дабы наглядно показать, как он лежал, одновременно рассказывая:
– Я услышал сигнал мобильника и кинулся открывать гараж, взялся за ручки створок, но мне что-то помешало. Я сразу почувствовал: ворота не заперты, а помеха внизу. Ею оказалось это бревно, оно лежало…
От волнения Рудольф не мог подобрать нужные слова, изобразил руками, разводя их в стороны и сводя вместе. Эту пантомиму перевел на русский язык криминалист:
– Поперек.
– Да! – прищелкнул пальцами Рудольф. – Я его отодвинул. Мне кажется, оно по какой-то причине упало и придавило ворота. Виктория просто не смогла их открыть, села в машину погреться и…
Криминалист походил вокруг бревна, почесывая подбородок и посматривая на гараж, кажется, в рассказе свидетеля его что-то не устраивало. Рудольф следил за его глазами и понял – что упасть стволу было неоткуда, а у входа в гараж все возможные подсказки оказались затоптаны.
– Может, с крыши? – неуверенно предположил он.
– Маловероятно, – сказал криминалист. – Крыша плоская. И еще: чтобы упасть, бревно должно было лежать на самом краю, практически свешиваясь искривленной серединой. Тогда от удара ворот, может быть, и упало бы… Но какой же дурак положит увесистую дубину над своей головой? К тому же она мешала бы закрывать и открывать гараж.
Вопрос остался открытым, а нужно было вычислить точно, откуда взялось бревно, поэтому криминалист изучил гараж со всех сторон, нашел отметину в земле, выпятил губу. Понятно: ствол стоял на углу гаража. Криминалист присел перед вмятиной, она его очень заинтересовала, тем более что рядом с этой вмятиной была другая, по которой несложно было вообразить траекторию падения. Криминалист сделал несколько снимков этого участка земли, потом попросил помочь поставить бревно, как оно должно было бы стоять, после чего аккуратно опустил его по вмятине на землю и покачал головой:
– Упасть, как вы говорили, и подпереть ворота оно не могло.
– Но я его сам убирал, – возразил Рудольф. – Бревно лежало вплотную к воротам.
Криминалист потребовал уложить ствол, как показал свидетель, сам же перед этим зашел в гараж, закрыв створки. Уложили. Несколько толчков изнутри по воротам и – эксперт вышел на свободу.
– Я не прикладывал силы, чтобы открыть створки, – сказал криминалист. – Значит, Виктория могла выйти, толкнув ворота, но не вышла.
– Что ты хочешь сказать? – возмутился старший. Возмутился именно потому, что понял наконец, к чему ведет коллега.
– Заводи уголовное дело, это не несчастный случай и не суицид.
– Ее что, убили?! – вытаращился Рудольф.
Криминалист развел руками, дескать, другой версией здесь и не пахнет, потом подкрепил жест словами:
– А как вы думаете, она могла закрыть сама себя, подперев ворота снаружи стволом дерева? Это первое. Второе, я уже говорил: выйти из гаража для нее не составило бы большой проблемы, она бы вышла, если бы была в сознании.
– В сознании? – недоумевал Рудольф. – То есть?
– Она находилась в бессознательном состоянии, – пояснил старший. – Не исключено, что ее отравили, потом посадили в машину.
– Травили или нет, покажет вскрытие, но определенно что-то с ней сделали, – убежденно сказал криминалист. – Мне кажется, убийца пытался сымитировать несчастный случай. Думаю, он надеялся, что труп обнаружат не скоро. Если бы ее подруга Ия приехала через пару дней, она, увидев бревно, подпирающее ворота гаража, не заглянула бы в него, батарея в мобильнике разрядилась бы, и неизвестно, через какое время нашли бы девушку.
Рудольф с некоторым облегчением отъехал от злополучной дачи, тяжкое это дело – обнаружить труп знакомой, хотя Викторию он знал всего ничего, однако мнение о ней успел составить. Славная она была, во всех отношениях приятный человек, обычно подобные люди пользуются доверием окружающих, такие на сегодняшний день штучный товар. Один недостаток она имела – весьма скромную внешность пацанки. Может быть, поэтому Виктория не вышла замуж, а ей недавно исполнилось тридцать четыре. Да где ж ей тягаться с красотками, отбирающими у скромниц потенциальных женихов? Мужчины вначале видят картинку и только потом заглядывают за нее.
Он покосился на Ию – бледная, поникшая. После того как возникло предположение, что Тошку кто-то умертвил в газовой камере, старший группы снова рвался допросить Ию, но Рудольфу и на этот раз удалось уговорить его повременить. Надо бы ей сказать…
– Как ты? – поинтересовался он.
– Не спрашивай, – пробормотала Ия, у нее задрожали губы. – Не могу поверить… какая-то дурацкая смерть… Знаешь, до сегодняшнего дня мне казалось, что я и мои друзья, которых я люблю, никогда не умрут, что мы вечные. Ну, почему она? И почему так? Тошка была аккуратной, педантичной, никогда ничего не забывала. Как она попалась так нелепо?
– Попалась? Это правда, она действительно попалась.
– Не понимаю, ты о чем? Тебе стало что-то известно?
– Не буду скрывать… Короче, возникла версия, что это не несчастный случай.
Ия почти лежала в кресле, но после фразы Рудольфа она выпрямилась, заглянула ему в лицо и обеспокоенно спросила:
– Не несчастный? Только не говори, что им… – указала она пальцем назад, имея в виду стражей порядка, – пришла в голову безумная идея, будто Тошке подстроили смерть.
– Видишь, и тебе то же самое пришло в голову.
– Что, это правда?! Они считают, будто Тошку…
Даже выговорить «убили» было жутко, страшно. Обычно это слово где-то там в телеке остается, за сухими новостными сводками, кажется, что это происходит на другой планете, на худой конец, в другой стране. В какой-то мере к словам «убийство», «убили» люди привыкли, ибо упоминаются они все чаще и чаще, тем не менее они не доходят полностью до сознания.
– Ну, похоже, похоже. – И Рудольфу не давались эти чуждые слова, их, конечно, придется произнести, но сначала нужно к ним привыкнуть.
– Кто? За что? – растерялась Ия. – Нет, невозможно. Тошка… она же никому не причиняла зла.
– Значит, кому-то помешала. Ты же не находилась с ней двадцать четыре часа в сутки, следовательно, всего знать не можешь.
Молчание Ии не означало согласие, но, прежде чем возражать, она проанализировала свои последние встречи с Викторией. Они были ближайшими подругами с детства, а длительная дружба нередко перерастает в родственную связь, когда люди друг друга чувствуют на подсознательном уровне. Последний пример: Ия места себе не находила после звонка Виктории, поэтому решилась позвонить Рудольфу и отправиться за город, а она никогда не звонила ему, если он находился дома. Что, как не подсознание (ну, пусть интуиция), руководило ею?
Если бы у Виктории возникли проблемы, то первой об этом узнала бы Ия, но ничто ее не насторожило. Разве не заметила бы она натянутость, спад в настроении, затуманенный грустью взгляд, какой бывает у людей, отягощенных заботами, тем более смертельной опасностью? Что-то же должно было стать предвестником убийства? Или Виктория этого не чувствовала? Быть того не может. Теперь у Ии нашлись аргументы:
– Я, конечно, не находилась с ней все двадцать четыре часа, но, поверь, знаю ее как себя. С сомнительными личностями она не водилась, тайн никаких не знала, свидетельницей преступлений не являлась, иначе я была бы в курсе. Тошка всегда советовалась со мной, прежде чем что-то сделать. Нет, Рудик, я бы знала, если бы она куда-то вляпалась.
– Тем не менее. Сначала опера думали, что это несчастный случай или самоубийство…
– Самоубийство исключено, – категорично заявила Ия. – Тошка выплатила кредит за машину и собирала документы, чтобы взять очередной кредит и купить эту проклятую дачу.
– Но и на несчастный случай ее смерть не тянет, ей помогли расстаться с этим светом, значит, причина есть. И причина серьезная. Мы сейчас до нее не докопаемся, но будет следствие, думаю, полиция разберется. А у меня есть предложение: едем к тебе и устраиваем себе выходной… пару выходных. М?
Ия порывисто обняла его, что являлось согласием. Да и какая сегодня работа после бессонной ночи и страшного события?
4
Тепло, солнечно, безветренно, и все же это осень, в парковой зоне она особенно остро ощущалась. Желтизна лишь слегка подкрасила края листьев, но солнце уже залило все вокруг янтарным цветом – это цвет осени, цвет грусти и напоминание: век стал короче на один год.
У Олеси годичный цикл завершала именно осень, а не последний день декабря, наверно, потому что период угасания заставляет вглядеться в себя, подвести итог: а что во мне изменилось? И каждый раз находится новая мелочь, которая неизбежно старит, правда, по чуть-чуть, почти неприметно. Немножко глазки потухли, при улыбке появляются тонкие «гусиные лапки», чуточку кожа подсохла, щечки стали не столь свежи – мелочи, да? Но когда их собирается много, то те, с кем ты давно не виделась, замечают изменения не в степени «чуть-чуть», а гуртом и ахают: «А помнишь, какими мы были…» Не помнит! Не хочет она помнить! Потому что чудится, будто все осталось как во времена непорочной юности, только это не так, тридцать шесть, извините, не шестнадцать. Прибила бы всех, кто обожает воспоминания.
На пятачке открытого кафе Олеся выбрала столик, села, рассеянно осмотрелась и, не заметив ни одного знакомого лица, закурила. Да, она покуривает, если никто не видит. Привычка укоренилась с десятого класса, когда они с девчонками прятались от учителей и родителей, потом обливали себя дешевыми духами, чтобы те не учуяли запах табака. Но сейчас кто вправе запретить ей курить? Никто. Это игра с самой собой в запретный плод, ведь, когда все можно, не хватает как раз чего-то непозволительного.
– Привет, зачем звала?
– Здравствуй, Глеб, – улыбнулась Олеся.
Смотрела она на него, как в зеркало, и видела собственное отражение. Он переменился: заматерел, раздался в плечах, черты лица огрубели, ранняя седина подбелила виски, точь-в-точь как листья, легонько подкрашенные золотом нынешней осенью. Только глаза остались молодыми, такими же прозрачными и магнетическими, но в них появились колючки. В общем, натуральный мужик, причем от сохи, значит, здоровый по всем показателям – что физически, что морально. Неужели и Олеся выглядит теткой? Она полагала, что лет десять может скинуть с чистой совестью, но на одноклассников посмотрит и – впадает в уныние.
– Олеся, ты где? – усмехнулся Глеб.
– Извини, задумалась, глядя на тебя. Давно не виделись… Сколько лет, не помнишь?
– Не помню.
– А живем в одном городе, – вздохнула она.
Глеб не поддался ностальгическим воспоминаниям и, положив локти на стол и подавшись к ней, спросил:
– Что случилось? Чего тебе вздумалось назначить мне свидание?
От него требовать любезности бесполезно, он до неприличия прямолинеен, тем не менее подобные Глебу мужчины безумно нравятся женщинам всех возрастов. Они олицетворяют собой ту стену, к которой хочется прислониться, а еще в них не чувствуется порчи. Опять же несовершенство мира налицо: крепких стен все меньше и меньше, а число желающих прислониться к ним неукоснительно растет. Олеся набрала в грудь воздуха, словно готовясь пожаловаться на свою ужасающе безбедную жизнь, во всяком случае, брови ее сошлись на переносице в страдальческой гримасе, но вдруг вышла из образа страдалицы:
– Выпьешь чего-нибудь? Я угощаю…
– За рулем не пью. К делу, Олеся.
– А кофе?
Ну и взгляд он ей послал, хуже только ненормативная лексика. Олеся потупилась, преодолевая порыв извиниться и уйти, и после короткой паузы с трудом выговорила:
– Я, Глеб, виновата перед тобой…
– Да брось ты, какая вина? Эй, – он прищелкнул пальцами, призывая официантку. – Минералки принеси. С газом.
Миролюбивые нотки в его интонации придали Олесе смелости:
– Нет-нет, моя вина есть, у меня это чувство не проходит… Ты ушел в армию, я обещала ждать тебя, но вышла замуж за Руди, а вы враждовали…
Да, загудел он в доблестную на четвертом курсе, подозревал, что родители Олеськи подсуетились, у них знакомств – всем бы столько. Потом вернулся в институт и добил высшее образование, которое ему не пригодилось.
– Когда это было? – вытаращился Глеб. Налив минералки в стакан, выпил и, взглянув на Олесю, пожалел ее: – Если тебе нужно мое прощение, я простил тебя давным-давно.
– А Руди? – вскинула она на него молящие глаза. – Мне кажется, он тоже чувствует свою вину…
– Мне от этого ни холодно ни жарко, – пыхнул Глеб.
– Значит, у тебя не прошло… Понимаю, ты из-за меня пострадал, но мы же достаточно повзрослели, чтобы оставить в прошлом обиды…
Она мямлила, а у Глеба не хватило терпения выслушать до конца эту ахинею, тем более что речь зашла о Рудольфе.
– Заблуждаешься, Олеся. Не ты причина моих бед в прошлом, а моя глупость, то есть доверчивость. И твой муж.
– Но он же искренне хотел загладить свою вину, – заговорила с жаром Олеся, – взял тебя на работу, когда никто не брал…
– По-твоему, я должен ему и тебе за это до конца дней своих в пояс кланяться?
– Я хочу лишь примирения. Мне тяжело, Руди тоже, потому он нервный. Пойми, это же давит на нас… Он сейчас в отъезде, два дня назад уехал внезапно… ночью вызвали, – зачем-то отчитывалась она перед Глебом. – Но приедет завтра! И завтра… мы могли бы… вечерком встретиться у нас, посидеть, прийти к согла…
Она осеклась на полуслове, не заметив ответного желания примириться в его глазах-колючках, к тому же он ее перебил, надо отдать ему должное, без враждебности:
– Я не наступаю на грабли дважды. Олеся, мы не виделись несколько лет. Давай и в будущем не встречаться, ладно? И не подсылай ко мне своих инициативных подружек, Альке я обещал, что встречусь с тобой, но только для того, чтобы сказать: забудь обо мне навсегда. Живи спокойно, счастливо, а если я тебе мешаю своим существованием, то извини, тут уже ничего не поделаешь. Прощай, Олеся, желаю удачи. Альке привет.
Прихватив недопитую бутылку минералки, он зашагал по аллее к выходу из парка, шел уверенно, твердой поступью. Говорят, одна походка может рассказать о человеке многое, но Олеся, не сводившая с него глаз, так и не поняла, каким же он стал. Глупости все это. Зато в процессе короткого диалога выработалось однозначное суждение: Глеб и раньше был максималистом, с тех пор ничего не изменилось, словно годы и неудачи не повлияли на его характер.